М.Ф.

– Значит, аэропорт остается закрытым, – сказал я. – О боже.

– Я хочу сказать, – сказала Катерина, крепко держась за стул в этом мире, где столько разумных законов зависло на время, – как вы друг с другом познакомились.

– Тут было много всякого, – улыбнулся доктор Фонанта. – Вопросы и ответы, покойный художник по имени Сиб Легеру, бедный лев-нелев доктор Гонци.

– Сиб Легеру, – сказал я. – Вы точно знали, где находятся его произведения. Зачем меня заставили тратить время па поиски?

– Ах, так это была трата времени? Интересно.

– Ох, мы в такой беде, – крикнула Катерина, – ох, мы в такой ужасной беде.

– И пока я здесь, – сказал доктор Фонанта, игнорируя ее, всматриваясь в мое лицо, словно это была на самом деле печатная книга, со строчками и так далее, – хотелось бы еще раз взглянуть на те самые произведения.

Презрительный нюанс вышел у него плохо, у столь слабого поэта. Потом с треском грянул оркестр отчаяния, бросив меня в дрожь. Я сказал:

– Это. Собственно. Не. Воз.

– Собственно невозможно. Опять интересно. Вы их сожгли? Продали? Уже упаковали и отправили какой-то великой академической консерватории чепухи в Соединенных Штатах?

– Я. Потерял.

– Ключ. Не проблема, лом у Умберто найдется.

– Много ли, – осторожно спросил я, глотая и глотая кусок мерзкого хлеба, который не проглатывался, распластываясь, как на пляже, на стенке с тикавшими бескукушечными часами с вывалившимися па цепи внутренностями, – вам известно?

– Известно? Известно? О чем?

– О о… Вы не имеете права говорить то, что сказали; вы сказали, чепуха. Яблоки, жареная свинина, вы…

– Правда, не лучшие мои стихи, но хотя бы со смыслом. До эстетики дойдем позже. Вчера, Фабер, вы устроили убедительное представление, хотя восхитительно затруднялись разгадывать загадки. Я послал Умберто следить за вами. Не заметили в тени его тушу? В отеле «Батавия» удостоверили вашу личность. Но я уже хорошо знал. Дальше последовало остальное. Девичий голос в полиции, загадочный ответ, имя Фонанта. Предполагаю, Фабер, вы поддались искушению. Это был ваш ответ, не ее.

– Я не понимаю, что…

– Хватит времени. Давайте на время опустим скучные промежуточные моменты. Кстати, как дорогая мисс Эммет?

– Она сыграла свою роль, – сказал я, – как вам, вероятно, чертовски хорошо известно. Сейчас под действием снотворного. В шоке.

– Все идет хорошо, – просиял доктор Фонанта. – Жаль, нынче нет затмения. Впрочем, по-моему, фейерверк будет. Наверно, тут где-то протухшее мясо.

Тут мы с Катериной обменялись виноватыми взглядами. Я, не сказав ни слова, пошел на кухню. Говядина оживилась, подобно телефонному диалогу. Отводя глаза, я схватил блюдо, с официантской уверенностью пошел к парадной двери, вышел, направился с бешено компьютеризованным мясом по узкой дорожке, потом, как на сафари, продрался через заросший сад туда, где вывалил жестикулировавшее мясо в ежевику, лютики и чудовищные листья цвета какао. В новой среде разлагавшийся ужас включился в жизненный цикл. Я для полной гарантии выбросил фарфоровое блюдо, но это был лишь разбитый артефакт, нерастворимый в каком-либо конечном смысле, просто жалкий опознавательный знак преходящей фривольной культуры. Потом вернулся в дом. Доктор Фонанта послал мне сияющую улыбку.

– Катерина сообщила мне любопытные новости.

– Люб любо…

– Все очень мило идет к завершению. Как я уже говорил до вашего ухода, где-то должно быть гниющее мясо.

– Я его выбросил.

– По-моему, нет, Фабер. Ну, не важно. Все кончится хорошо. К тому я и вел. Вы мастер игры в слова. Должны быть и мастером палиндромов.

Я на мгновенье не понял, о чем он. Считал его ликование нечеловеческим, свойственным какому-то литературному интеллектуалу полисмену высшего ранга, который видит в страдании выпускаемый из трубки дым, наполняющий помещение, предназначенное для развлечений с шарадами или планами битвы. Вся история была задумана с претензией за претензией на возможность, что бездна между двумя безднами заполнена чем-то другим, кроме игр. И все-таки, если б природа серьезно не поработала, что осталось бы человеку?

– Я приближаюсь к какому-то ликованию, – сказал доктор Фонанта над искалеченным телом и целлулоидной левой рукой.

Глава 17

Вот отчет, который из-за моего опьяненья в то время и дальнейших издержек памяти мог стать неточным, о моей женитьбе на своей сестре.

Слоны получили булки, артисты-тюлени – рыбу, рычавшие хищники – мясо. Птицы, хищники в клетках на жениховской половине круга арены, говоруны на половине невесты, ничего не получили. Почти все присутствовавшие еще оставались в том виде, в каком выходили на сцену, по отец Костелло или Понго разоблачил лицо, оказавшись энергичным аскетом-священником в клетчатом мешковатом рванье, возможно, не более эксцентричном, чем любой традиционный сакральный наряд. У него был изысканный англо-ирландский выговор, и он проповедовал довольно пространно.

– Нисколько не странно лицезреть некое возрождение утраченной догрехопаденческой невинности в этом идеальном круге, символизирующем, подобно самому обручальному кольцу, вечное единство Бога.

Мы стояли там, я чуть пошатывался, Катерина в каком-то помятом белом мешке, откопанном со дна упакованного чемодана, рядом со мной мистер Дункель с кольцом наготове, ликующий доктор Фонанта отправил своего железноплечего громилу купить простенькое и дешевенькое в центральном универмаге под названием Буунмиркету. Он был безусловно безумен, но, разумеется, заодно с остальными. Сказал, что появится позже. Должен оживить мисс Эммет, дать ей определенные секретные указания. Про Сиба Легеру он больше не заговаривал, но я, как, конечно, и вы, прочитал его палиндром.

– Адам и Ева и ручные накормленные звери на земном уровне. На уровне небесном все создание славит Творца своего божественно дарованным разнообразием. Все мы – жонглеры Божии; играем и кувыркаемся перед престолом Его, доставляя Ему отдохновение от трудов.

– Давайте кончайте, – пробормотал мистер Дункель в смокинге. Потом наградил меня очередным так называемым желчным взглядом, которым, как я догадывался, только и награждал всегда беднягу Лльва. Никто Лльва ничуть не любил, кроме пары девушек-наездниц без седла с решительными дерзкими лицами, но поистине великолепным телом, которые стояли сейчас, почти голые, среди прочих собравшихся, не в силах отвести взгляд от Катерины. Явно верили, будто я по-семейному сошелся с Катериной где-нибудь посреди бесконечного циркового круженья, и теперь, таща за собой свой багаж и беременность, она меня тут подцепила.

– Не случайно, конечно, при цезарях первые мученики впервые прозревали кончину в кругу цирковой арены.

Что касается Эйдрии, Царицы Птиц, она стояла позади меня, окаменевшая, накрашенная хной, в бирюзовом платье, с катарактой накладных волос. Было абсолютно невозможно сказать, что творится у нее на уме.

– Итак, возвращаемся к нашей нынешней радостной цели.

Нарочитая ирония? С приближеньем момента неистины я старался окостенеть, а Катерина успешно окостенела. Доктор Фонанта предварительно как следует напичкал ее лекарствами, которые его громила носил в черной сумке, содержавшей наряду со сфигмометром[88] и клизмой разнообразный набор таблеток. Одна из наездниц без седла с овальной сучьей мордочкой и волосами мадонны ухмыльнулась мне, и я при этом, видя ее груди и ляжки, в общей насыщенной сладострастием атмосфере любой свадьбы (вдобавок здесь присутствовали огромночленные звери, пусть в клетках, и мирные слоны без клеток, долгое совокупленье которых, уже ославленных кардиналом Ньюменом, могло составить законную тему краткой каденции в проповеди отца Костелло), обнаружил, что сегментально окостенел, для некоторых, возможно, наглядно, ибо штаны лучшего синего костюма Л льва сидели плотно, как кожа.

88

Сфигмометр – прибор для измерения силы и частоты пульса.