Поправки

Застегнув штаны, он включил свет и поднял трубку.

– Алло?

– Что происходит, Чип? – Дениз не теряла время на приветствия. – Я только что говорила с папой – ты еще не звонил ему!

– Дениз! Дениз, с какой стати ты так кричишь?

– Я кричу потому, что расстроена. Потому что сегодня папе исполнилось семьдесят пять, а ты не позвонил ему, даже открытку не послал. Потому что я отработала двенадцать часов и только что позвонила папе, а он переживает из-за тебя. Что происходит?!

Чип с изумлением услышал свой смех:

– Работу я потерял, вот что происходит.

– Не получил постоянную ставку?

– Хуже, меня уволили. Не дали даже дотянуть последние две недели до сессии. Экзамены за меня примет кто-то другой. Я не могу оспорить это решение, не вызывая свидетеля, а если попытаюсь хотя бы поговорить со свидетелем, это станет лишней уликой против меня.

– Какой еще свидетель? Свидетель чего?

Чип вытащил из ведра бутылку, проверил, нет ли там хоть глоточка, и снова отправил в помойку.

– Моя бывшая студентка утверждает, что я ее преследую. Я, дескать, вступил с ней в связь и написал за нее курсовую работу в номере мотеля. Я не могу поговорить с ней без адвоката, а адвоката нанять не могу, потому что мне больше не платят. Если я попытаюсь сам повидаться с ней, меня арестуют за приставание.

– Она лжет? – спросила Дениз.

– Маме с папой про это говорить не стоит.

– Чип, она лжет?

На кухонном столе распростерся номер «Таймс», в котором Чип обвел кружочками заглавные «М». Наткнуться на этот предмет теперь, несколько часов спустя, – все равно что припомнить сон, вот только воспоминание о сне не затягивает пробудившегося человека обратно в дремоту, а вид испещренной кружочками статьи, посвященной значительным сокращениям финансирования «Медикэр»[18] и «Медикейд»,[19] пробудил в Чипе то самое ощущение неприкаянности и неутоленной похоти, ту тоску по тупому беспамятству, которая не так давно заставила его обнюхивать и тискать кресло. Ему пришлось строго напомнить себе, что акт с креслом уже состоялся, что он уже испробовал этот путь к утешению и забвению.

Сложив «Таймс», он швырнул газету поверх переполненного мусорного ведра.

– У меня не было секса с этой женщиной.

– Ты знаешь, я многое готова понять, – заметила Дениз, – особенно такие вещи.

– Сказано же, я с ней не спал.

– Повторяю: в данной сфере абсолютно все, что ты ни скажешь, встретит у меня полное понимание. – Она многозначительно откашлялась.

Если б Чип хотел исповедаться кому-то из близких, младшая сестренка подходила на эту роль лучше всех.

Колледж она бросила, брак не сложился, так что Дениз кое-что понимала в разочарованиях и темной стороне жизни. Однако, кроме Инид, никто в семье не считал Дениз неудачницей. Университет, который она бросила, был престижнее того, который закончил Чип, а ранний брак и недавний развод придали Дениз эмоциональную зрелость, которой брату остро недоставало. Вдобавок Чип подозревал, что, работая по восемьдесят часов в неделю, Дениз успевает прочесть куда больше книг, чем он сам. За последний месяц, будучи весьма занят (в частности, он сканировал фотографию Мелиссы Пакетт из альбома абитуриентов и пристраивал ее голову к порномоделям из Интернета, а затем совершенствовал этот образ пиксель за пикселем – когда возишься с пикселями, время летит незаметно), Чип не раскрыл ни одной книги.

– Произошло недоразумение, – тусклым голосом сказал он. – Похоже, они только и ждали повода меня уволить. Мне отказали в законном разбирательстве.

– По правде говоря, ничего ужасного тут нет, – сказала Дениз. – Подумаешь, университет!

– Мне казалось, я был на своем месте.

– По-моему, как раз хорошо, что ты оказался не на своем месте. Кстати, как у тебя с финансами?

– Почему ты спрашиваешь?

– Одолжить тебе денег?

– Разве у тебя есть деньги?

– Конечно. И тебе стоит поговорить с моей приятельницей Джулией. Она работает на одного кинопродюсера. Я ей рассказывала насчет твоей идеи «Троил и Крессида» в Ист-Виллидже. Она предложила тебе позвонить, если ты возьмешься писать.

Чип покачал головой, словно Дениз стояла рядом на кухне и могла его видеть. Несколько месяцев назад они обсуждали по телефону идею модернизировать какую-нибудь из менее известных пьес Шекспира. Неужели Дениз приняла это всерьез, неужели она сохранила веру в него? Невыносимо!

– Так как же насчет папы? – спохватилась она. – Ты что, забыл про его день рождения?

– Я утратил чувство времени.

– Не хочу тебя грызть, – сказала Дениз, – но учти: твою рождественскую посылку распаковывала именно я.

– Скверно вышло на Рождество, да?

– Пришлось здорово поломать голову, пока разобрались, кому что предназначено.

Снаружи поднялся теплый южный ветер, от которого снег на заднем дворе таял все быстрее. Догадка, осенившая Чипа в тот миг, когда зазвонил телефон, – о том, что его несчастье рукотворно и произвольно, – снова померкла.

– Так ты позвонишь ему? – не отставала Дениз.

Не отвечая, он положил трубку, отключил звонок и прижался лицом к дверному косяку. Проблему рождественских подарков Чип решил буквально в последнюю минуту: второпях повытаскивал с книжных полок залежавшиеся приобретения, завернул их в фольгу и перевязал красными ленточками, стараясь не думать, что скажет, к примеру, его девятилетний племянник Кейлеб, получив комментированное оксфордское издание «Айвенго», которое могло претендовать на роль подарка лишь потому, что Чип так и не удосужился снять с него целлофановую упаковку. Углы книг сразу же порвали фольгу, Чип намотал еще один слой, но тот неплотно прилегал к нижнему, и в результате свертки получились мягкие, шелушащиеся, как луковицы или слоеные булочки. Чип попытался нейтрализовать этот эффект, облепив каждую упаковку наклейками Национальной лиги за легализацию абортов (как постоянный член этого достойного общества, он получил к празднику целый набор). Плоды его трудов выглядели неуклюжими, словно изделия ребенка или умственно неполноценного, и он поспешил запихать их в старую коробку из-под грейпфрутов и отправил экспресс-почтой Гари в Филадельфию. Он точно избавился от груды мусора, отвратной, мерзостной, вынес ее на помойку и хоть какое-то время мог пожить в чистоте. Но три дня спустя, вернувшись домой в рождественский вечер после долгих двенадцати часов в «Данкин Донатс» в Норуолке, Чип столкнулся с новой проблемой: прибыли подарки от родных – две коробки из Сент-Джуда, бандероль от Дениз и еще одна коробка от Гари. Он решил открыть посылки в постели, а в спальню загнать их пинками вверх по лестнице, что оказалось не так-то просто: прямоугольные предметы не катятся по лестнице, они застревают на ступеньках и сваливаются обратно. Вдобавок если бандероль чересчур легкая, то, сколько ее ни пинай, она не взлетит. Однако Рождество лишило Чипа остатков мужества – на автоответчик Мелиссы в колледже он наговорил просьбу позвонить ему на автомат в «Данкин Донатс», а еще лучше лично явиться из родительского дома в соседнем Уэстпорте, и лишь к полуночи изнеможение вынудило его признать, что Мелисса звонить не станет и уж точно не придет, – так что теперь он был просто физически не способен ни нарушить правила изобретенной им самим игры, ни положить ей конец, не достигнув поставленной цели. Совершенно ясно, что разрешены только настоящие сильные удары (категорически запрещено подводить стопу под конверт бандероли и продвигать его вперед легким толчком или приподнимая), поэтому рождественский подарок Дениз он гнал вверх по лестнице со всевозрастающей яростью; в итоге конверт порвался, выплюнул набивку из перемолотой газеты, зато Чип сумел подцепить разорванный бок носком ботинка, ловко подкинул конверт, и тот, описав красивую дугу, упал всего на ступеньку ниже площадки второго этажа. Теперь бандероль упорно отказывалась перевалить через выступ последней ступеньки. Чип пинал, лупил, драл конверт каблуками. Внутри среди обрывков красной бумаги блеснул зеленый шелк. Плюнув на правила, Чип подтянул конверт на верхнюю ступеньку, прогнал его, будто мячик, по коридору и бросил у своей кровати, а сам вернулся за остальными подарками. Их он тоже успел основательно раскурочить, прежде чем выработал удачный способ: подкидывать немного вверх и, пока посылка еще в воздухе, подбивать ее снизу так, чтобы она сразу летела через несколько ступенек. При очередном ударе посылка от Гари взорвалась, во все стороны разлетелись пенопластовые прокладки. Бутылка в пузырчатой обертке покатилась вниз по ступенькам. Это был марочный калифорнийский портвейн. Чип отнес бутылку в постель и начал новую игру, чередуя глотки из бутылки и распаковку посылок. От матери – она, похоже, думает, что он до сих пор вешает в сочельник чулок перед камином, – Чип получил коробку с надписью «Подарочки в чулок», а в ней множество мелких пустяков, каждый в отдельной упаковке: бутылочка с каплями от кашля, миниатюрная фотография Чипа-школьника в потемневшей бронзовой рамке, пластиковые флаконы с шампунем, кондиционером и лосьоном для рук из гостиницы в Гонконге, где Инид с Альфредом останавливались одиннадцать лет назад но пути в Китай, а также два деревянных эльфа с расплывшимися улыбками и серебряными петельками в черепушках, чтобы повесить их на елку. Под эту гипотетическую елку предназначались более крупные подарки, которые Инид уложила в другую коробку и завернула в красную бумагу с изображением Санта-Клауса: спаржеварка, три пары белых «жокейских» трусов, большущий леденец на палочке и две думочки из набивного ситца. От Гари и его супруги Чип, помимо портвейна, получил хитроумную вакуумную пробку, чтобы остатки вина в бутылке не выдыхались, как будто у него когда-нибудь оставалось в бутылке вино. От Дениз в обмен на «Избранные письма Андре Жида» (хорошо хоть стер с форзаца постыдное свидетельство того, что на редкость невыразительный перевод обошелся ему всего в один доллар) Чипу досталась красивая ярко-зеленая шелковая рубашка, а от отца – чек на сто долларов с письменной инструкцией купить, чего сам пожелает.

«Медикэр» – федеральная программа медицинского страхования.

«Медикейд» – программа медицинской помощи, финансируемая совместно федеральным правительством и властями штатов.