Страница 31 из 58
Бонд сидел рядом с Бунт. Он откинулся в кресле и предложил девушкам продолжать игру самостоятельно. Затем повернулся к фрейлейн.
— Между прочим, мне тут пришло в голову, что неплохо бы спуститься по канатке в долину, когда будет свободное время. Как я понял из разговоров, Санкт-Мориц расположен на другом краю долины, никогда там не бывал, очень бы хотелось туда съездить.
— Увы, уважаемый сэр Хилари, это против правил нашего учреждения. Наши гости, как и обслуживающий персонал, не имеют доступа к канатной дороге. Она предназначена только для туристов. А мы здесь варимся в собственном соку. Мы — как бы это сказать — мы как бы отрешились от мира. Живем почти в монастыре. Да так и лучше, правда? Так нам никто не мешает заниматься своими исследованиями.
— О, как я вас понимаю, — выразительно произнес Бонд. — Но ведь я вряд ли могу считать себя здесь пациентом. Нельзя ли в моем случае сделать исключение?
— Я думаю, что это было бы ошибкой, сэр Хилари. И я уверена, что вам понадобится все ваше время для того, чтобы выполнить свои обязательства перед графом. Нет, — это уже прозвучало как приказ, — тысячу извинений, но, боюсь, то, о чем вы просите, даже обсуждению не подлежит. — Она взглянула на часы и хлопнула в ладоши. — А теперь, девушки, время ужина. Пошли! Пошли!
Первая попытка преследовала цель прощупать противника, посмотреть на его реакцию. Следуя за Ирмой Бунт в столовую. Бонд еле сдерживал себя — его так и подмывало врезать ей с правой ноги, влепить как следует по плотной выпирающей заднице.
14. Сладкие сны — сладкие кошмары!
Было одиннадцать часов, в доме стояла могильная тишина. Бонд, не забывая о глазке, через который за ним следили с потолка, проделал все необходимые манипуляции с походом в ванную комнату, потом лег в кровать и погасил свет. Переждав минут десять, он тихо выбрался из постели и натянул брюки и рубашку. Работая на ощупь. Бонд просунул кончик пластмассовой полосы в щель дверного проема, нащупал замок и мягко нажал ручку. Конец полоски захватил закругление замка и втянул его внутрь. Теперь Бонду оставалось лишь осторожно толкнуть дверь — и путь свободен. Он прислушался, словно зверь, замерев на мгновение. Затем выглянул в коридор, там никого не было. Бонд выскользнул из двери, мягко прикрыл ее, сделал несколько шагов по направлению к третьему номеру и осторожно повернул ручку. В комнате было темно, но в кровати кто-то ворочался. Теперь нужно сделать так, чтобы, закрывая дверь, он не щелкнул замком! Бонд вытащил кусочек пластмассы и прижал им язычок замка, чтобы удержать его в прорези. Затем, дюйм за дюймом, стал прикрывать дверь, одновременно вытаскивая полоску. Замок беззвучно вернулся на свое место.
— Это вы? — раздался голос из кровати.
— Да, дорогая. — Бонд выскользнул из своих одеяний и, предполагая, что география этой комнаты схожа с его, осторожно прошел к кровати и сел на край.
Из темноты протянулась рука и дотронулась до него.
— О, да вы совсем раздеты!
Бонд поймал руку и погладил ее.
— Так же, как и вы, — прошептал он. — Так и должно быть.
Он осторожно забрался в постель и положил голову на подушку рядом с ней. С чувством удовлетворения он отметил, что она подвинулась, освобождая для него место. Он поцеловал ее, сначала нежно, потом страстно. Ее тело затрепетало в его руках. Губы были покорны его губам, и, когда он начал ласкать ее, она обняла его, крепко прижавшись.
— Я простужусь.
Бонд подыграл этой милой лжи, он вытащил из-под себя простыню и накрыл их обоих. Теплота и нежность этого прекрасного тела теперь целиком принадлежали ему, Бонд прижался к ней еще теснее. Его левая рука скользнула вниз по гладкому животу. Бархатная кожа трепетно откликнулась. Она тихо застонала и задержала его руку.
— Вы меня хоть немножечко любите?
Ох уж этот ужасный вопрос!
— По-моему, прекраснее тебя нет в целом свете, — прошептал Бонд. — Как жаль, что мы встретились только теперь!
Этих избитых, неискренних слов оказалось достаточно. Она отвела руку, сопротивление было сломлено.
Ее волосы пахли свежескошенной летней травой, рот — зубной пастой, а тело — детской присыпкой фирмы «Лееннен». За окном шумел ночной ветер, и звуки, которые он издавал, обтекая здание, еще больше подчеркивали нежность, теплоту и даже определенное дружеское расположение партнеров друг к другу, хотя на самом деле это был всего лишь естественный физический акт. Они доставляли друг другу подлинное удовольствие, и в конце, когда все, что должно было произойти, произошло и они тихо лежали, не разжимая объятий, Бонд отдавал себе отчет в том, что и он и она точно знают, что не сделали ничего плохого, никак не обидели друг друга.
— Руби! — прошептал Бонд спустя некоторое время, гладя ее волосы.
— Ум-м-м.
— Я о твоей фамилии. О Виндзорах. Боюсь, что надежды почти нет.
— Да я никогда и не надеялась. Уж эти мне семейные легенды!
— Правда, справочников у меня здесь недостаточно. Когда вернусь домой, попробую что-нибудь раскопать. Обещаю это тебе. Начать надо с вашей семьи и пойти дальше, поискать в церковных и муниципальных записях и тому подобное. Я все изучу самым тщательным образом и напишу тебе о результатах. Это большая работа — горы пергаментов со шрифтом, о который можно сломать глаза. Каждая страничка начинается с цветных букв, и очень темные прописи. И хотя труд может оказаться напрасным, все равно приятно повозиться с ними.
— Пергаменты — это как старые документы в музеях?
— Правильно.
— Да, интересно.
В комнате наступила тишина. Дыхание ее стало ровным. Бонд подумал: «Как все странно! Здесь, на вершине горы, которую от ближайшей деревушки отделяет головоломный спуск, в этой комнатенке царят мир, тишина, тепло, счастье — многие составляющие любви. Как будто они занимаются любовью на воздушном шаре. А интересно, кто был тот прохиндей, который в XIX веке заключил пари в одном из лондонских клубов, что действительно проделает это с женщиной на воздушном шаре?»
Бонд начал засыпать. Не сопротивляясь, он стал проваливаться в сладкое небытие. Здесь было так хорошо. Ему не составит большого труда вернуться в свою комнату на рассвете. Он осторожно высвободил руку из-под головы спящей девушки и лениво посмотрел на левое запястье. Большие светящиеся цифры показывали полночь.
Едва Бонд успел повернуться и прижаться к мягкому боку девушки, как откуда-то из-под подушки, из-под пола, из глубины здания послышался низкий, настойчиво и мелодично звучащий электрический звонок. Девушка пошевелилась.
— Вот черт! — сонно произнесла она.
— Что это?
— Это входит в курс лечения. Наверное, уже полночь?
— Да.
— Не обращай внимания. Это касается только меня. Спи.
Бонд поцеловал ее между лопаток и ничего не сказал.
Звонок отключился. Вместо него послышалось жужжащее завывание, очень похожее на шум быстро вращающегося вентилятора — на этом фоне раздался равномерный, напоминающий стук метронома звук: «тик-так, тик-так». Комбинация из этих двух звуков успокаивала самым прекрасным образом. Она привлекала ваше внимание, но лишь на какое-то мгновение. А потом стало казаться, что слышишь ночные звуки детства: медленное тиканье часов с кукушкой, шум моря и ветра на улице. Затем послышался голос. Голос графа, который, как предположил Бонд, передавался при помощи какого-то механического устройства — то ли радио, то ли магнитофона. Голос звучал низко, распевно, это был ласковый шепот, ласковый, но в то же время властный. Можно было разобрать каждое слово.
— Вы засыпаете. — Ударение делалось на слове «засыпаете». — Вы устали все тело словно налилось свинцом. — И опять ударение на последнем слове. — Руки тяжелые, как свинец. Дыхание абсолютно ровное Вы дышите ровно, как ребенок. Глаза закрыты. Веки отяжелели. Вы устали, вы так устали. Тело тяжелое, оно налито свинцом. Вам тепло и удобно. Вы погружаетесь, погружаетесь, погружаетесь в сон. Кровать мягкая и удобная, как гнездышко. Вам хорошо, вы хотите заснуть, как цыпленочек в гнездышке. Цыпленочек, цыпленочек, маленький пушистый комочек. — Затем послышался нежный писк, шорох крыльев и сонное кудахтанье наседки, согревающей свой выводок. Это продолжалось, вероятно, в течение минуты. Потом снова послышался голос: — Крошечные создания укладываются спать Так уютно в гнездышке Им хорошо, как и вам. И они так же хотят спать. Какие они хорошенькие. Вы их любите — сильно, сильно, сильно. Вы любите всех цыплят. Вам бы очень хотелось повозиться с ними Вам бы хотелось, чтобы они выросли красивыми и сильными. Вы бы не хотели причинить им никакого вреда. Скоро вы вернетесь к вашим любимым цыпляткам. Скоро вы снова сможете ухаживать за ними. Скоро вы будете в состоянии помочь всем цыплятам в Англии. Вы будете в состоянии улучшить породу кур во всей Англии. Это сделает вас очень, очень счастливой. Вы принесете столько добра, что это сделает вас очень, очень счастливой. Но об этом никому нельзя говорить. Вы никому не расскажете о том, как это сделать. Это будет ваш маленький секрет, только ваша тайна. Они попытаются вызнать ваши секреты. Но вы ничего не скажете, потому что они хотят выведать все ваши секреты! Если это произойдет, вы не сможете сделать этих прекрасных цыплят счастливыми, здоровыми и сильными. Благодаря вам тысячи, миллионы цыплят могут стать более счастливыми. Поэтому вы никому ничего не скажете, вы сохраните тайну. Вы ничего не скажете, ничего. Запомните, что я сказал. Обязательно запомните, что я сказал. — Бормотание стало затихать, все тише, тише. Нежное попискивание и кудахтанье сменило растворившийся в пространстве голос. Затем все стихло. И остались только шуршащие звуки вентилятора и стук метронома.