Но и я

— А я тебя тут уже видела, и не раз. Что ты здесь делаешь?

— Прихожу смотреть на людей.

— А-а… Там, где ты живешь, людей нет, что ли?

— Да нет, есть, конечно, но это не одно и то же.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— У тебя случайно не найдется двух-трех евро? Ничего не ела со вчерашнего вечера…

Я порылась в карманах джинсов, там оставалась какая-то мелочь, я отдала ей все, что нашлось, не глядя. Она пересчитала монеты и зажала их в кулаке.

— Ты в каком классе?

— В лицее, первый год.[2]

— Что-то не по возрасту, а?

— Ну… В общем да, на два года раньше.

— Ух ты! Как это тебя угораздило?

— Я сдала экстерном.

— Это понятно, но как получилось, Лу, что ты сдала экстерном?

Мне показалось, что она как-то странно со мной разговаривает, насмехается, что ли, но в то же время вид у нее был очень серьезный и озадаченный.

— Не знаю. Я научилась читать еще в детском саду, потом сразу пошла во второй класс, а потом перескочила в пятый. На самом деле на уроках я отчаянно скучала и от нечего делать наматывала волосы на палец и дергала, и так целыми днями, через несколько недель на голове образовалась проплешина. На третьей проплешине меня перевели.

Мне в свою очередь тоже хотелось бы расспросить ее о жизни, но я вдруг жутко засмущалась. Она курила, пристально разглядывая меня, будто искала, чем бы еще у меня поживиться. Воцарилось молчание (я хочу сказать — между нами, потому что вокруг все галдели, да и динамик разорялся, действуя на нервы), я неловко заметила, что теперь все хорошо.

— Что хорошо — скука или волосы?

— Э-э… И то и другое.

Она рассмеялась, и я увидела, что у нее нет зуба, мне не понадобилось и десятой доли секунды, чтобы сообразить — малого коренного. Сколько себя помню, я всегда чувствовала себя вне, где бы я ни была, вне общей картины, вне беседы, все время в отрыве, как если бы я слышала то, что не слышно другим, и была глуха к тому, что слышат все остальные, как будто я — не в фокусе, по ту сторону стекла.

И, несмотря на это, нас можно было — я уверена — заключить в магический крут, в котором я не выделялась, круг, который нас объединял и несколько минут защищал от мира. Я не могла задерживаться, меня ждал отец, я не знала, как попрощаться, следовало ли обращаться к ней «мадам» или «мадемуазель», назвать ли ее Но, поскольку она мне представилась. Я нашла самый простой выход из положения, сказав короткое «до свидания», — я подумала, что она вряд ли из тех, кто придает большое значение хорошим манерам и прочим условностям, которые нужно соблюдать в обществе. Я обернулась, чтобы помахать ей рукой, она стояла все там же, глядя мне вслед, это огорчило меня, потому что достаточно было увидеть пустоту в ее взгляде, чтобы понять, что ее никто не ждет, у нее нет дома, нет компьютера, и, наверное, ей совсем некуда идти.

Вечером за ужином я спросила у матери, как молодая девушка может оказаться на улице. Она вздохнула и ответила, что такова жизнь — увы, несправедливая. На этот раз я удовлетворилась таким ответом, зная по опыту, что вначале взрослые всегда прибегают к отговоркам.

Я мысленно увидела ее бледное исхудалое лицо, глаза, казавшиеся огромными, неопределенный цвет волос, розовый шарф поверх трех старых кофт, надетых одна поверх другой… Почему-то я была уверена, что у нее есть какой-то секрет, колючая тайна, спрятанная в глубине души, о которой она никогда никому не говорила. Мне хотелось бы быть рядом с ней. Вместе с ней. Лежа в своей уютной кровати, я жалела, что не спросила о том, сколько ей лет, и это мучило меня. Она казалась такой молодой! И одновременно — такой опытной. Я была уверена, что она знает жизнь, или, пожалуй, знает о жизни что-то такое, что внушает страх.

3

Лукас сидит в последнем ряду, на своем обычном месте. Мне виден его профиль, привычно задиристый вид. Я вижу его распахнутую рубаху, слишком широкие джинсы, кроссовки, обутые на босу ногу. Он развалился на стуле, скрестив на груди руки, и наблюдает за остальными с таким видом, будто его занесло сюда случайно, ошибка во времени или путаница в документах. Его сумка, небрежно брошенная на пол, выглядит пустой. Я наблюдаю за ним украдкой, вспоминая нашу первую встречу в самом начале учебного года.

Я не знала ни души и ужасно боялась. В классе устроилась на самой галерке, мсье Маран раздавал анкеты, Лукас обернулся и улыбнулся мне. Анкеты были зеленого цвета. Их цвет меняется каждый год, но вопросы остаются прежними — имя, фамилия, профессии родителей, и еще куча всяких вопросов, ответы на которые никому не интересны. У Лукаса не было ручки, и я протянула ему свою.

— Мсье Мюллер, я вижу, вы прекрасно подготовились к началу учебного года. Забыли вещи на пляже?

Лукас не ответил. Он бросил взгляд в мою сторону, я испугалась за него. Но мсье Маран продолжал как ни в чем не бывало раздавать бумаги, на этот раз — расписание. К этому моменту я дошла до вопроса «Братья и сестры» и вписывала «ноль» прописью.

Тот факт, что отсутствие выражается числительным, сам по себе абсурден. Я вычитала это в своей «Научной энциклопедии». Отсутствие точнее всего определяется фразой «не существует» (ну или «больше не существует»). Цифры же безлики, и ноль, даже написанный буквами, не отражает ни горечи, ни чувства пустоты.

Подняв голову, я заметила, что Лукас смотрит, как я пишу левой рукой, вывернув кисть. Это всегда вызывает удивление — столько сложностей, чтобы держать ручку. Он разглядывал меня с таким видом, словно спрашивал себя, как эта малявка оказалась здесь. Мсье Маран проверил по списку, кто присутствует, и начал свой первый урок. В наступившей тишине я размышляла о том, что Лукас Мюллер относится к тем людям, которые не испытывают страха перед жизнью. Он так и сидел, развалившись на стуле, и ничего не записывал.

Сегодня я знаю имена и фамилии всех одноклассников, их привычки и причуды, привязанности и вражду, смех Леа Жермен и шепот Аксель, длиннющие ноги Лукаса, которые вечно торчат из-под парты, сверкающий пенал Люсиль, длинную косу Корины, очки Готье. На фотографии, которую сделали в начале учебного года, я стою в первом ряду, куда обычно ставят самых мелких. За мною возвышается Лукас со своим вечно скучающим видом. Если доказать, что через две точки, лежащие на плоскости, возможно провести только одну-единственную прямую, то я ее когда-нибудь проведу: от него ко мне или от меня к нему.

4

Но сидела на полу, привалившись к стене. У ее ног — консервная банка из-под тунца, на дне поблескивает несколько монет. Я даже не стала смотреть расписание поездов, а направилась сразу к перрону, к тому месту, где мы с ней встретились. Решительным шагом протопала прямо к ней, но, подойдя почти вплотную, вдруг испугалась, что она меня не помнит.

— Привет.

— О! Гляди-ка, Лу Бертиньяк.

Она произнесла это немного высокомерным тоном, каким обычно пародисты изображают снобов. Я с радостью бы развернулась и ушла, но я слишком долго репетировала нашу встречу, чтобы взять и просто отступить.

— Я подумала, что мы могли бы выпить горячего шоколаду… Или еще чего-нибудь… Если хочешь. Я приглашаю.

Она подскочила на месте, подхватила свою сумку, пробормотала, что не может же она бросить это все здесь, и указала подбородком на маленький чемодан на колесиках и два клеенчатых баула, полных под завязку. Я взяла баулы, оставив ей чемодан, услышала за спиной «спасибо», и голос ее показался мне уже не таким уверенным.

Ужасно гордая тем, что иду впереди, я в то же время до смерти боялась оказаться с ней лицом к лицу. У касс мы столкнулись с мужчиной в просторном темном пальто, он сделал ей знак, я обернулась и увидела, как она отвечает ему точно таким же еле заметным движением головы. В качестве объяснения она сказала мне, что на вокзалах полно фликов. Не решаясь задавать вопросы, я принялась зыркать по сторонам, пытаясь углядеть полицию, но, никого так и не заметив, решила, что нужно долго тренироваться, чтобы распознавать их в толпе. Я уже собралась было войти в кафе рядом с табло прибытия поездов, как Но схватила меня за плечо: ей туда нельзя, она там уже засветилась. Лучше вообще уйти с вокзала.

2

Первый год обучения в лицее, соответствует девятому классу русской системы образования.