Но и я

20

А что, если Но переедет к нам? Если мы забудем о том, что принято и не принято, если мы поверим, что порядок вещей можно изменить, пусть все это страшно сложно, намного сложнее, чем кажется. Это выход. Единственный. В нашем доме у нее будет своя кровать, место за столом, шкаф, куда можно убрать вещи, душ с горячей водой, чтобы вымыться. У нее будет адрес. Она снова сможет искать работу. Комната Таис пустует. Отец в конце концов все-таки отдал детскую кроватку, комод и его содержимое, а в комнату поставил диван и стол. Иногда он запирается там, чтобы закончить срочную работу или просто побыть в одиночестве. Мама туда никогда не заходит, по крайней мере, в нашем присутствии. Она ни к чему не прикасалась, отец сам все сделал. Про эту комнату больше никто не говорит «спальня», теперь мы называем ее «кабинет». Дверь туда постоянно закрыта.

Я выжидаю несколько дней, прежде чем решиться. Жду подходящего момента. Не так-то много способов дипломатично затронуть тему. Или голая правда — или театральная постановка, чтобы выдать Но за кого-то другого. Я перебираю различные возможности: Но — двоюродная сестра моей школьной подруги, у нее нет денег на жилье, но она хотела бы продолжать учебу. Но — ассистентка в лицее и ищет комнату. Она только что вернулась из-за границы. Ее родители — друзья мадам Ривери, моей преподавательницы французского. Но — дочь директора, он выгнал ее из дома, потому что она провалилась на экзаменах.

Я верчу идею и так и этак, каждый раз сталкиваясь с одной и той же проблемой: в том состоянии, в котором находится Но, она не сможет сыграть роль. Одной горячей ванны и чистой одежды недостаточно, чтобы исправить дело.

Наконец однажды вечером я собираю в кулак все свое мужество и решаюсь. Мы ужинаем все втроем, в кои-то веки мама не улеглась спать с наступлением темноты, а осталась с нами. Момент самый подходящий. Я начинаю с предупреждения — у меня есть одна очень важная просьба. Только не перебивайте меня. Ни в коем случае. Выслушайте до конца. Я приготовила развернутую аргументацию из трех частей, как нас учила мадам Ривери, со вступлением и двойным заключением, в котором я подвожу итоги и открываю новые перспективы. Итак…

Вступление: я познакомилась с молодой девушкой восемнадцати лет, которая живет на улице и ночует в приютах. Ей нужна помощь. (Тут я перехожу к главному, без размазывания и прочей лирики.)

Римское один (основной тезис): она могла бы поселиться у нас, на время, пока не отдохнет и не наберется сил, пока не найдет работу. (Конкретные аргументы и практические решения). Она могла бы занять диван в кабинете и принимать участие в домашнем хозяйстве.

Римское два (анализ возможных контраргументов): конечно, для этого существуют специальные учреждения, и мы не должны брать на себя их миссию, это, безусловно, гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, мы ее почти не знаем, мало ли что от нее можно ждать.

Римское три: во Франции более 200 ООО бездомных, и социальные организации не могут заниматься всеми. Каждую ночь тысячи людей спят на улице. Сейчас зима, холодно. Каждую зиму люди умирают на улице от холода.

Заключение: что нам мешает попробовать? Чего мы боимся, почему заранее опускаем руки? (Мадам Ривери часто говорит, что мои заключения всегда чуть-чуть высокопарны, это правда, но иногда цель оправдывает средства.)

Я записала свое выступление в тетради и подчеркнула красным ключевые пункты. Несколько раз произнесла монолог перед зеркалом в ванной, стараясь говорить уверенным голосом и сохранять руки в покое.

Мы сидим за столом, перед нами тарелки с пиццей, упаковку от которой я бережно отложила в сторону. Занавески задернуты, торшер освещает нас мягким оранжевым сиянием. Мы находимся на пятом этаже парижской квартиры, за наглухо закрытыми ставнями, в полной безопасности.

Я начинаю говорить и тут же сбиваюсь, теряю нить, забываю свой четкий план. Меня поглощает желание убедить их, желание видеть Но здесь, с нами, чтобы она сидела за этим самым столом, пила бы из наших чашек, делила бы с нами еду. Не знаю почему, я вдруг вспоминаю сказку «Девочка и три медведя», перед глазами встает картинка из книги, которую мама читала мне, Девочка разбила чашку, тарелку, сломала стул и кровать, картинка навязчиво стоит перед глазами, я боюсь растерять остатки мужества, продолжаю строчить как из пулемета, говорю долго и бессвязно, рассказываю все как было — как я встретила ее в первый раз, то немногое, что я узнала о ней, описываю ее лицо, руки, ее вечный чемодан на колесиках, ее редкую улыбку.

Они выслушивают до конца. Потом воцаряется молчание. Очень долгое молчание. И вдруг раздается голос матери — редкость даже большая, чем смех Но:

— Мы должны с ней познакомиться.

Отец, пораженный, поднимает голову. Пицца совсем остыла. Я скатываю из нее комок во рту, пропитываю слюной, считаю до десяти, прежде чем проглотить.

Отец повторяет слова матери — конечно, мы должны с ней познакомиться.

Вот так. Порядок вещей можно изменить, и бесконечно малое может стать великим.

21

Я ждала Но после занятий, искала ее глазами, выйдя из лицея, едва плелась к метро, чтобы растянуть время, выискивала ее тонкую фигурку, неровную походку. Я все еще верила ей.

Сегодня вечером она пришла. Как обещала. Выглядела она окоченевшей. Ей пришлось покинуть приют, где она ночевала последнее время, но ей дали другой адрес, а там — очередь, нужно ждать, когда освободится место. Она ночует у своего приятеля на улице Шарантон, он разрешил ей остаться на некоторое время, но рядом с его палаткой устроились другие бездомные, потому что угол уж очень удобный, и начались всякие дрязги — те слушают радио даже глубокой ночью и норовят ее трахнуть. Она рассказывает это все одним махом, говорит «трахнуть», как если бы я была взрослой, и я горжусь, что она не принимает меня за сопливую девчонку, к тому же я прекрасно знаю, что значит это слово и в чем состоит разница между ним и другими словами, обозначающими то же самое. Я знаю, как важны слова и их оттенки.

Я не могу привести Но домой в таком состоянии. Нужно сначала ее вымыть и найти нормальную одежду. В это время дня мама всегда дома, и Но должна выглядеть как минимум прилично. Я уверена, что это важно, даже если родители согласились принять ее, первое впечатление может все испортить. Все происходит очень быстро. Несмотря на то что, как правило, я не умею действовать быстро — образы и слова обычно заполняют мою голову и парализуют волю, — в этот раз необходимо, чтобы все двигалось в одном направлении, не сталкиваясь и не путаясь в противоречиях, нужно делать шаг за шагом, передвигать сначала одну ногу, потом другую, не задаваясь вопросом, с какой лучше пойти, с правой или с левой. (Однажды мадам Кортанз объяснила отцу, что сверходаренные дети обладают огромными способностями к познанию, построению концепций, анализу, но самые простые вещи могут поставить их в тупик. Тогда мне это показалось чем-то вроде врожденной болезни, порока, который я никогда не смогу преодолеть.)

Я прошу Но подождать меня и никуда не уходить, кажется, в первый раз я говорю с ней таким властным тоном. У нее больше нет сил сопротивляться, отказываться, убегать. Я перехожу улицу и буквально хватаю за руку Лукаса — в других обстоятельствах я никогда бы этого не сделала, но сейчас мне все равно, он как-то сказал, что живет практически один в пятикомнатной квартире. Его отец уехал в Бразилию, присылает оттуда деньги. А мать редко ночует дома, общается с ним через записки на желтых листочках, приклеивая их к двери, она никогда не приходит в школу, даже если ее вызывают учителя, раз или два в месяц, а когда холодильник пустеет, выписывает чек. Раз в неделю наведывается домработница, переполненная беспокойством, чем питается Лукас.

В двух словах я объясняю ему ситуацию, надо спешить, и наплевать, если я проглатываю половину слов и шея пошла пятнами, я тороплюсь. Теперь я понимаю, почему я сразу же выбрала его, только его и никого другого: он окидывает Но беглым взглядом и говорит: «Пошли, девочки».