Улица Окопная

Ветеран

Мягкая лапа у этого парня, вроде кошачьей.

И шустро говорил, обещал продать дом до осенних холодов. Мне не понравилось, когда он сказал, что поделим участок, позади можно построить еще один дом. Вместо огорода, черт возьми. Я подумал, Марты нет в живых на его счастье, остался бы парень без кофе.

Уж слишком быстро он лопотал. И непонятно. Какие-то слова, которых я не понимаю. Я попросил его написать их на бумаге.

Ностальгия.

Целостная палитра.

Эмоциональная пустота людей в возрасте.

Встречный свет вечернего солнца на яблоне.

Как все это связано с домом, который построил я?

По мнению сына, не нужно обращать внимание на эти странные слова, они – вроде инструментов для тех, кто занимается продажей, ну как топоры или молотки. Не понимаю, почему сын путает дельные вещи с такими бестолковыми словами.

Я решил, да какая разница, под какие слова я уйду отсюда. Если уйду. Еще сомневаюсь, хотя сын с невесткой убеждают, что если я лето-другое проведу без ремонта, крыша рухнет на голову.

Раздражало, что этот Кесамаа кружился, как вьюн, не стоял на месте. Я уж не сказал постороннему человеку, что ничего не слышу левым ухом, контузило на войне. Каждый раз, когда он заходил слева, я ничего не слышал. К этому уху ничего не пристает, кроме запасной папиросы.

Однако парень мне понравился больше, едва проворковал цену.

Миллион двести тысяч марок.

Столько он пообещал за дом – мой и Марты. Вот бы Марта слыхала!

Щелкал ручкой все время. Что это за манера портить хорошую вещь.

Да, серьезная сумма за избушку.

В ней же ничего особенного.

Такая же, как и все, построенные в то время.

Хорошо, до сих пор не развалилась, сын так же язвит. Ладно. Сам-то со своей женой лет двадцать прожил в старой многоэтажке, которая сейчас на капитальном ремонте.

Курить этот Кесамаа горазд. В несколько затяжек приговорит сигарету и втопчет в траву. Я уж не стал говорить, хотя раздражало. В особенности – чтение бумаг. Ткнул прямо под нос на дворе. Я сказал, что забыл очки, хотя они были в нагрудном кармане. Буду я еще бумаги изучать посреди двора, чего доброго соседи с веранды увидят.

Просматривая документы, я наблюдал краем глаза, как этот парень опять курево достает. Я так на него посмотрел, что хватило совести спрятать. Пока я здесь живу, внутри курить никому не позволю.

Он полез на второй этаж, сказал, что я тем временем могу спокойно изучить текст эпистолы.

Так именно пострел и сказал: «текст эпистолы».

Оттуда, сверху, он принялся орать, что если передвинуть стены, можно увеличить площадь.

Я не прочел и первую строчку, а он уже приступил к ремонту на втором этаже.

Я старался сосредоточиться на этой бумаге.

«Квадратные метры» то, «Квадратные метры» се. Такие маленькие буквы, что глаза заболели. Оставив бумаги на столе, я заварил кофе. Он спустился вниз и спросил, прочел ли я документы. Такая спешка, что я вообще засомневался. Я сказал, что сейчас спокойно выпьем кофейку, а после этого посмотрим бумаги вместе. Он ответил, что котелок не выдержит ни одной чашки, потому что в первой половине дня уже выпил три с малиновым тортом по поводу удачной продажи квартиры.

Котелок. Он так и сказал.

А потом принялся шустро объяснять содержание бумаг.

От такого многословия я прям-таки одурел. Мы с Мартой привыкли пару слов до обеда, после обеда еще парочку, и достаточно до вечерних новостей, но этот молодой человек выпустил трехдневный запас, да половину еще в левое ухо.

Голова закружилась.

Усевшись в кресло-качалку, я выглянул в окно. Солнечные лучи играли на листве.

Я решил, что слишком парень спешит, в его бумагах я не поставлю своей подписи. Если подпишу, так чего доброго, дом продадут уже завтра, и этот молодец укажет мне на мелкий шрифт, по которому в понедельник я обязан убраться отсюда.

Я сказал ему: подумаем, подумаем.

Вздохнув, он пошел курить.

Я наблюдал из окна, как он затягивался, попинывая камешки. Не доверяю я мужику, который не стоит на месте даже во время перекура.

Он вернулся в дом, не стряхнув с ботинок песка.

– Ну?

– Что «ну»?

– Есть вопросы по документам?

Вот так прямо и начал, ни минуты покоя.

А потом он допустил ошибку.

Затрещал, что вот сюда, Тайсто, только имя, срубим за хибару хорошие деньги, и ты попадешь в дом престарелых играть в пасьянс, там гидромассаж, разнообразное меню, отварная морковочка с хорошими котлетами, тебе понравится, кончай прозябать в продуваемом доме.

Так он сказал.

Молокосос.

Мне.

В дом престарелых. Да что б я в такое место, под чей-то присмотр.

– Слушай-ка, сопляк. Я смогу удержать ручку в десяти сантиметрах от бумаги дольше, чем ты выдержишь на месте без беготни. Если я куда-то отсюда и съеду, так в однокомнатную квартиру, по соседству с семьей сына. Это я-то в компанию слюнявых пердунов, я – прошедший войну человек, чтоб меня усадили в коляску и вывозили во двор посмотреть на весну, ты мне этот ад предлагаешь?!

Перепугавшись, он принялся извиняться и сказал, что иногда так увлечешься, что выбор слов начинает хромать.

Я ответил, что в этом доме только я хромаю.

В груди закололо. В голове замелькали цифры, сотни тысяч и миллионы, десятки – марки и пенни. Марта всегда наказывала их считать, деньги любят точность, ищи в газете скидки, экономь, разогрей вчерашний суп, не выкидывай кашу на дне кастрюли, оставь ее в тесто для булочек.

Это все из-за дома престарелых. Совсем поехала крыша у старика.

Я смял его бумаги. Шелест прозвучал слишком громко в наступившей тишине.

И добавил, что могу позвонить другому агенту, который не потащит здорового мужика под присмотр сиделок.

Тут он оживился.

И стал говорить дело. Сидел на заднице и не мусолил сигареты руками.

Если говорит дело, я готов слушать.

И его самого заставил слушать.

Я рассказал, как мы строили этот дом летом сорок восьмого на уступе скалы, как красили его в желтый цвет, стояли с Мартой и любовались, словно храмом, да неужто нам привалило такое счастье – печь посередине, окна на все стороны, хорошо слушать шелест крон и наблюдать за полетом птиц. Не те это птицы, что в краю, который оставили мы, но все же – птицы. Марта потом чуток помешалась на Боге, захотела часовню во дворе, но я не согласился. Я сказал Марте, что Бог нас все равно услышит, даже если мы не построим ему избушки.

Потом я умолк. Он все разглядывал эту ручку на столе. Я не брал ее.

Пусть еще помучается мальчишка.

У молодых так, что все надо сразу, залпом.

С разбегу лбом в стенку, но только чтоб ни одной царапины.

Улыбнувшись, он сказал, что вся его контора будет рядом со мной во время нелегкого переезда.

Ну вот, я только собрался взять ручку, а он сморозил такое.

Нет уж. Свою тоску я вынесу сам, в этом деле и прежде конторы помогать не звали.

Да не об этом речь, испугался он и снова закрутил в руках сигарету.

Мне стало жаль его, а чувства жалости я терпеть не могу. Поэтому я взял со стола ручку и накарябал подпись. Рука тряслась. Наверное, можно понять. Что Тайсто Оксанен передает свой дом на несколько месяцев фирме «Квадратные метры» с целью продажи.

Молокосос цапнул бумаги и растекся в улыбке.

– Но во время смотрин я из дома не уйду.

Он принялся объяснять, что таков порядок. Я не стал перечить, но сам для себя решил.

Он протянул свою лапку.

– Было приятно работать с вами.

Я задумался, когда в последний раз держал в руках тесто. Никогда.

Он направился к дверям, не переставая трещать. По его мнению, сделка может состояться быстро. Люди летом податливы. А раз тут ягодные кусты и яблони, то какие проблемы? Главное затащить на двор всю компашку заодно с мужиками, если солнце под верным углом, куколки сразу загорятся, а если мужики увидят документ, что место тип-топ, дело только за подписью. Так вот, Тайсто.