Улыбка золотого бога

– Тяпочка – хорошая, хорошая моя девочка, – Топочка поцеловала псинку в нос. – Зачем он так говорит?

Ей не ответили.

– Ильве… ты мать моего единственного сына. Ты уверена, что получишь если не все, то большую часть.

Молчание. Прикрытые глаза, коготки, скребущие обивку дивана.

– Ну и Лизок, последняя моя любовь, лебединая песня. У тебя формальные права наследования, ты же вдова. Кстати, черный тебе всегда шел…

Пауза. Шелест бумаг. Картинка вдруг резко прыгает в сторону, выхватывая белый манжет, часы, запястье, пальцы, перстень на мизинце и серую папку на завязках, на которой красным фломастером Гариковой рукой размашисто выведено: «Завещание».

– Да, мои милые девочки, – Гарик поднял папку и придвинул вплотную к камере, отчего изображение расплылось серо-алыми пятнами. – Вот оно, то самое, посмотрите, подумайте, что там внутри и стоило ли из-за него убивать меня.

Вот. Он сказал это. Он снова сказал это!

– Конечно, вероятно, смерть откровенно криминальной не выглядит. – Голос Гарика по-прежнему весел, а лица не видно, папка заслоняет. Разглядываю картон, серый, неровный, с какими-то шерстинками, пятнышками, потертостями. – Вы слишком чистоплюйки, чтобы замараться, слишком трусливы, чтобы подставиться, слишком не хотите привлекать внимания к вашим играм, чтобы позволить начаться официальному расследованию…

– Да у него окончательно крыша съехала! – воскликнула Ника. Возражать ей не стали.

– Поэтому здесь, – Гарик положил папку на стол и постучал по ней костяшками пальцев, – здесь, милые мои дамы, моя маленькая месть. Я не знаю, кто из вас задался целью, но мотив есть у каждой…

Алла Сергеевна прикусила губу. Задумалась.

Ника остервенело жует сигарету. Фильтр измочалила, горько, наверное, а вкуса не чувствует. Топочка уткнулась лицом в Тяпочкину шерстку, на экран вроде бы и не смотрит. Ильве… Ильве накручивает на палец локон. Накручивает и раскручивает, и снова накручивает. Лизхен то ли дремлет, то ли мечтает.

Гарик на экране спрятал папку в стол.

– Завещание это составлено по закону, с соблюдением всех условностей, и опротестовать его не получится…

– Вот урод!

– Заткнись.

– …но у вас будет шанс урвать кусок. Полагаю, вы его не упустите, точнее, скорее надеюсь на вашу жадность, чем на честность. Так что… целую всех. Дуська, котенок, тебя особенно. Пожалуй, ты – единственная настоящая женщина в моей жизни. Прости, что поздно понял.

Лизхен

Женщина? Дуся – женщина? Смех, да и только, носорог в шелках, смотреть невозможно без содрогания. Как можно было довести себя до такого? Хоть бы на диету села, а то ест и ест, ест и ест, даже теперь губы шевелятся, будто пережевывает чего. И что он в ней нашел?

Дуся умная. Дуся проницательная. У Дуси чутье.

Фу. Права была мама, когда говорила, что следует держаться в отдалении от некрасивых людей – это заразно. Смотрю на Дусю, и ощущение премерзейшее. Выставлю. Да, первым же делом выставлю прочь. Я тут хозяйка. Единственная. Эти могут даже и не дергаться, разве что Ильве… все же ребенок, и Гарик – вот идиот – признал его. Витенька же говорит, что ребенок, как и я, наследник первой очереди, и просто так избавиться не выйдет.

Правда, он же предлагает дать Ильве отступных. Может, и вправду попробовать? Витенька умный, он всегда знает, как поступить правильно.

Дуся

– Ну и что это значит? – первой молчание нарушила Алла Сергеевна. – Дуся, ты можешь объяснить?

– А что объяснять? Тебе ж прямым текстом сказали, что фигушки ты что получишь. – Ника расхохоталась, но смех быстро перешел в икоту. – Ой… да… задолбал он… шуточки… воды…

Топочка, сунув Тяпочку под мышку, торопливо и неловко, расплескав по скатерти, налила из графина в стакан, который протянула Нике.

– Итак, – мягко начала Ильве, – Дуся, он тебе до того говорил? Может, упоминал о чем-то подозрительном? Письма с угрозами? Звонки?

– Нет.

Не было писем, не было звонков, не было ничего, что предвещало бы беду. Просто однажды Гарик уехал в командировку в Челябинск и умер. Сердечный приступ, ничего удивительного при его образе жизни – так мне сказали, уже на похоронах, торопливых, суетливых, каких-то ненастоящих, что ли. Мне даже сообщить не удосужились, знаю – из-за Лизхен: маленькая месть маленькой дряни. Уезжала я, видите ли, неудобно было меня беспокоить… и дело внутреннее, семейное. Она это несколько раз подчеркнула и добавила, что очень-очень любила Гарика и любит меня, а поэтому настоятельно рекомендует проверить сердце, ведь с моим весом нужно тщательно следить за сердцем.

– Хорошо. Тогда с чего он решил, что его собираются убить? И в конце концов, Дуся, что он придумал с завещанием?

– Не знаю.

Не поверили. Алла Сергеевна кивнула, Ника фыркнула, Топочка с Тяпочкой переглянулись, Ильве зевнула, а Лизхен заслонилась от всего происходящего шалью-коконом.

– Значит, будем ждать. Уже недолго, полагаю, нас ждет большой сюрприз.

Алла Сергеевна и не предполагала, насколько права.

Аким Андреевич появился вовремя и даже на полчаса раньше договоренного времени, за что я несказанно ему благодарна. Он вошел, как всегда, без стука, по-хозяйски поставил на стол изрядно потрепанный кейс коричневой кожи, рядом с ним положил фетровую шляпу и кожаные перчатки, прислонил к краю стола трость и только после этого церемонно поклонился.

– Добрый день, дамы. Прошу прощения, если опоздал. Надеюсь, ожидание не было слишком тягостным для вас? – Аким Андреевич хитро подмигнул мне.

– Здрасьте, – отозвалась Ника.

– Всецело разделяю ваше горе, – Аким Андреевич возился с замочками кейса, в движениях его мне виделась нарочитая неторопливость, отдающая даже не театром – балаганом самолюбования.

Он хороший человек, умный и энергичный, а мне следовало бы снисходительнее относиться к его маленьким слабостям. Тем более что их не так и много: показушная галантность, фетровые шляпы с лайковыми перчатками, костюмы стиля американских тридцатых, кейс, доставшийся от дедушки, и усы, придававшие Акиму Андреевичу вид не солидный, а скорее плутоватый.

Ну да разве в усах дело?

И с Гариком они были очень дружны, и о случившемся мне как раз Аким рассказал. Не его вина, что так поздно.

– Дусенька, радость моя, пересядь-ка, пожалуйста, вон туда, – он указал на другую сторону стола. – Или еще куда-нибудь… итак, дамы, приступим.

Желтый конверт с круглой печатью показался мне таким же фальшивым, как Аким Андреевич, который небрежным жестом фокусника сорвал печать и крохотным ножиком вспорол бумагу.

– Так уж вышло, что я имел честь свести более-менее близкое знакомство с каждой из вас, а посему до начала процедуры оговорю: данное завещание составлено согласно принятым юридическим нормам, вследствие чего попытки опротестовать его, вероятнее всего, ни к чему не приведут. Надеюсь, вы мне поверите на слово?

Молчание было ярким и выразительным. Аким же Андреевич, отложив конверт в сторону, с ленцой пролистнул бумаги. Он заставлял их ждать, томиться, гадая, что же придумал Гарик, и я простила Фернишу все слабости. Я почти любила его.

– Что ж, дамы, к делу. Находясь в здравом уме и твердой памяти… соответствующие справки и заключения прилагаются… Игорь Владиславович Громов распорядился принадлежащим ему движимым и недвижимым имуществом следующим образом. Так… моей первой жене за терпение и характер, а также в качестве извинения за разрушенный брак я оставляю десять процентов акций «Ивлоры»…

Губы Аллы Сергеевны едва заметно дрогнули. Улыбнется? Нет. А кроме акций, квартиру ей оставил, родительскую, в которую когда-то привел после свадьбы.

– Вероника в знак моего прощения получает два процента акций…

– Козел!

На Никину злость, как и на нее саму, никто не обратил внимания, только шикнули, чтоб заткнулась.