Страница 1 из 11
Андрей Астахов
ГЛУБОКИЙ КОНТАКТ
Памяти моего отца посвящается
ПРОЛОГ
Семь дней истекли. И мы все еще живы.
Мы идем уже восьмой день, и никто толком не знает, куда. Восемь дней, по сорок километров каждый день — получается триста двадцать километров, половина расстояния от Москвы до Петербурга. Триста двадцать километров с тяжеленным рюкзаком за плечами, по тридцатипятиградусной жаре и по выжженной равнине, которая скорее напоминает пустыню. Вокруг только однообразные скалы, россыпи каменистой породы, песок и глубокие промоины в почве, оставленные дождевыми потоками — хотя я не уверен, бывает ли когда-нибудь на этой планете дождь? Если не считать уродливых колючих кустов да назойливых насекомых, ничего живого нам не встречается, и слава Богу — я наслушался про местную фауну немало скверного еще в Загоне.
Там впереди горы — грабберы называют их Хребтом Динозавра. Их вершины уже можно различить на горизонте, но они еще адски далеко. Костыль говорит, что сразу за горами начинается Долина Снов, а в ней находится место, где, по его словам, может быть товар. Костыль клянется, что какой-то недавно умерший от лучевой проказы граббер по секрету сообщил ему, что однажды побывал в Долине Снов и нашел завод, который теперь пытаемся найти мы. Не знаю, стоит ли верить Костылю, но остальные ему верят. Возможно, мы обманываем сами себя. Но выбора все равно нет. Мы так далеко забрались в проклятую пустыню, что назад нам уже не вернуться. Эти лиловые горы впереди — наша последняя надежда. Доберемся до них, будем жить, не доберемся — наши высушенные солнцем трупы никто никогда не найдет. Так мы и будем лежать под этим вечно раскаленным небом, и единственными, кто будет навещать нас, станут вонючие падальщики-изарки и огромные мохнатые мухи, которых полно даже в этой пустыне. Я все чаще думаю об этом, и порой мне не хочется думать о будущем. Я даже начинаю жалеть о своей прошлой жизни там, на Земле. Глупая, нелепая ностальгия по жизни, от которой меня теперь отделяет бездна шириной в сорок семь парсек или почти сто шестьдесят световых лет. Вообще странно, что я об этом размышляю. Иногда мне хочется поделиться своими воспоминаниями с моими компаньонами, но я не решаюсь. Не хочу, чтобы они принимали меня за бича. Хотя, если называть вещи своими именами, я и есть бич, бывший интеллигентный человек, бывший профессор археологии одного из университетов. Здесь, в этом мире, я граббер, копатель, раскапывающий тайны прошлого этой планеты, которую почему-то назвали Аваллон. У астронавигаторов с юмором явно напряженка. Я бы назвал эту планету Гадес. Или Геенна. Хотя, насколько я знаю, когда эту планету открыли, она была совсем другой.
Сегодня мы уже прошли больше тридцати километров, если судить по моему «персу». Весь день мы тащимся по мрачному серому мелкосопочнику, заросшему чахлыми колючками, о которых я уже упоминал. Жара действует на нервы. Крыса непривычно молчалив, то ли заболел, то ли исчерпал весь запас бородатых анекдотов, которыми потчевал нас всю неделю. Алекс все время что-то бормочет под нос. Негр часто морщится, будто от боли, и в его глазах тоска. Все устали. Если Костыль наврал, я ему не завидую. Парни разберут его на запчасти.
Я тоже молчу, мне просто нечего им сказать. Я бреду по скрипящему под подошвами ботинок гравию и думаю о своем сне. Минувшей ночью я впервые за шесть месяцев видел во сне Катю. Это был сон-воспоминание — больничная палата, мигающие разноцветными огоньками аппараты вокруг кровати, белое бескровное лицо Кати на подушке. Это было как раз перед отправкой в криокамеру. Она посмотрела на меня, и губы ее зашевелились, но я ничего не расслышал. Мне показалось, она прошептала: «Подари мне надежду».
Жаль, что Катя не может меня слышать, не может узнать моих мыслей. И дело не в сорока семи парсеках, которые отделяют Аваллон от Земли. Спящие в криобиозе не знают, что делают живые. Они мало чем отличаются от мертвых — разве только тем, что у них остается призрачная надежда на воскресение. А я пока еще жив. Я все еще иду по равнине к лиловым горам, за которыми, возможно, найду то, что ищу. Когда-нибудь я напишу об этом сумасшедшем походе вместе с четырьмя безумцами, потому что в эти минуты я делаю то, на что пока не отваживался еще ни один из грабберов.
Я иду в Долину Снов.
Место, где сокрыт один из ключей к Бессмертию, где я, может быть, найду спасение моей Катеньки, найду утраченное счастье.
І. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
G-излучение — особый вид электромагнитного излучения, возникающий, как правило, при термоядерных реакциях в недрах звезд с высокой плотностью вещества.
Относится к ионизирующим излучениям. Способно незначительно и на короткое время менять радиационный фон на площадях направленного воздействия.
Генерируется при помощи импульсного излучателя Ланга.
Воздействует на нервные клетки живых существ. G-волны невысокой мощности вызывают состояние нервного возбуждения, галлюцинации, расстройство сознания. При мощном излучении (свыше 1200 лангов кг) происходит гибель нейронов. По нек-рым наблюдениям G-и. обладает слабым псионическим действием.
— «Кондор 2» вызывает «Большую Маму»! Как меня слышите? Прием.
— «Кондор 2», это «Большая Мама», слышу вас нормально. Прием.
— «Мама», нахожусь в квадрате 14–30, вижу западнее Пика Вдовы пять человек. Похоже, их накрыло импульсом. Защита сработала.
— Ты уверен, что это чужаки?
— Наших персональных маяков — идентификаторов на них нет. Интересно, как они смогли сюда добраться?… База, там есть живые!
— Ты спятил! Импульс убил бы и не таких хиляков.
— Мои биосканеры показывают, что двое из них живы. Сейчас уточню. Так и есть, «Мама». Трое покойников, двое живых. Какие будут распоряжения?
— Бросай их и возвращайся на базу… Или нет, постой. Черт, ты ставишь меня в трудное положение. Эти сукины дети все-таки живые люди. Не бросать же их на съедение изаркам! Уж коль скоро они непонятно как добрались до нашей «Мамы», будем гостеприимными хозяевами. Надо узнать, как эти парни смогли преодолеть две полосы контроля. А с другой стороны, они получили такую порцию G — излучения, что вряд ли выживут… Каковы условия для посадки?
— Ветер два балла, видимость хорошая.
— Ладно, хрен с ними! «Кондор 2», притащи мне хотя бы одного из них. И будь осторожен — на почве могла остаться остаточная радиация.
— «Большая Мама», понял вас. Начинаю снижение…
Осознание себя давалось тяжело. Вначале была темнота и боль, потом попытка открыть глаза. И был свет, хлынувший потоком в зрачки. Северянин со стоном закрыл глаза — яркий свет был невыносим. Видимо, стон был услышан, потому что секунду спустя где-то рядом прозвучал голос:
— Очнулся? Ну, вот и славненько.
Северянин вздрогнул. Он уже достаточно пришел в себя для того, чтобы осознавать, что с ним происходит. Во-первых, он жив. Во-вторых, он лежал на чем-то мягком. В — третьих, рядом с ним есть кто-то. Надо попробовать еще раз открыть глаза, чтобы увидеть говорящего.
Он лежал на больничной кровати, укрытый пахнущим лавандой синтетическим одеялом. Помещение, в которое он попал, напоминало обычный больничный бокс с круглыми лампами дневного света под потолком, кучей аппаратуры вокруг кровати и стеллажами из светлого пластика и стекла. Вместе с ним в боксе находилось двое. Северянин повел глазами, пытаясь разглядеть обоих. Один из них, невысокий и худощавый, с бледным лицом и седыми висками возился у столика на колесах, набирая что-то в шприц. Второй, крепкий мужчина средних лет, сидел на стуле и смотрел на Северянина.