Джагала

Я подошел к стойке, и вскоре ко мне подошел средних лет человек, пузатый и в безрукавке, которая выставляла напоказ внушительные бицепсы. Прежде чем я успел что-либо сказать, он указал подбородком на моих дружков и заявил:

– Уберите этих тварей отсюда.

Я смерил его взглядом. Сильный, но не слишком проворный. Глаза у него были карими.

Через пару секунд он опустил взгляд.

– Бренди, – заказал я, – и еще поесть бы.

Он едва заметно кивнул, наполнил стакан и проговорил:

– Еду закажите у одной из девчонок.

Потом толстяк удалился к противоположному краю стойки. Я положил на стойку пару монет и подыскал себе незанятый кусок стены.

«Вульгарные предрассудки, босс. Позорище.»

«Будьте начеку.»

«Ну да, ну да.»

Вскоре мимо прошла девушка, одетая в красное, синее и желтое, с аппетитными коленками и полным подносом кружек и кувшинов.

– Еды, – намекнул я.

Девушка остановилась, взглянула на рептилий у меня на плечах, превозмогла испуг и сказала:

– Есть жареная дичь, гуляш из баранины и охотничий гуляш.

– Охотничий гуляш.

Она кивнула, окинула взглядом зал:

– Кажется, сидячих мест не осталось.

– Ничего, постою.

Она через силу улыбнулась, повернулась и ушла. Я воспользовался своими отточенными наблюдательными способностями и проверил, насколько аппетитно ее коленки выглядят сзади. Не хуже, чем спереди.

Только теперь до меня дошло, что при всем обилии народу женщин в зале нет, лишь три подавальщицы. Не знаю, что это значит, но отметить нужно.

Я ловил обрывки разговоров. Ничего интересного, но говорили по-фенариански, и столь чистый говор немедля заставил меня скучать по деду, хотя мы всего несколько дней как расстались.

А потом коленки вернулись, доставив большую миску охотничьего гуляша, большую ложку и ковригу черного хлеба; семья из Южной Адриланки могла бы питаться этим неделю. Я поставил стакан на полочку, явно прибитую к стене для подобной цели, расплатился и взял снедь. Девушка внимательно изучила драгаэрские медяки, но приняла их без возражений.

Гуляш состоял из свинины (нет, я не знаю, почему тут блюда из свинины зовут «охотничьими», если только это не самая нежная кабанятина в истории кулинарии), лука, разнообразных грибов, каких я прежде не пробовал, трех сортов перца, фасоли, моркови и каких-то еще бобов. Хлеб еще хранил тепло печи и на вкус был восхитителен. Когда я скармливал несколько кусочков джарегам, на меня снова начали посматривать, но никто не сказал ни слова; потому, наверное, что я единственный среди присутствующих открыто носил оружие.

Примерно на середине миски стол неподалеку очистился, и я смог усесться. Замечательно. Народ потихоньку расходился. Когда я доел, в зале оставалось с дюжину гостей, в основном пожилых, а разговоры велись теперь тихо-тихо. Запойные пьяницы. Знаю таких. Пари держу, тридцать часов спустя те же самые физиономии снова будут здесь.

Я подозвал подавальщицу. У этой тоже были аппетитные коленки; наверное, профессиональное требование.

– Здесь сдаются комнаты на ночь? – спросил я.

Глаза у девушки были темно-лиловыми. Необычно для Фенарио.

– Да. Поговорите с хозяином.

– Так и сделаю. А пока что – еще бренди.

Она ушла за моим заказом, а я медленно расслабился и подумал, как же я устал. Одна мысль о настоящей кровати, второй после расставания с Нойш-па, просто очаровывала.

Я посасывал бренди, наслаждаясь чувством усталости, за которой вскоре воспоследует отдых. Затем подошел к хозяину и спросил о комнате. Он покосился на джарегов, но утвердительно проворчал, получил серебряную державку и указал на дверь в дальнем конце зала.

За дверью была лестница, которая привела в коридор с несколькими дверями. Я открыл первую дверь справа, обнаружил кровать и плюхнулся на нее. Расплылся в улыбке, удовлетворенно вздохнул – и это все, что осталось в памяти.

Утром, когда я спустился в зал, хозяин уже был там. Он покосился на меня и снова занялся протиранием стойки. Я открыл дверь и глубоко вздохнул. Напрасно я это сделал. Груди и пятки Вирры, ну и вонища!

«Босс…»

«Знаю.»

«Ротсе это не нравится.»

«Привыкнем.»

«Надеюсь, нет.»

Пытаясь не обращать внимания на запах, я осмотрелся.

Вывеска у меня над головой изображала колпак в красно-белую полоску. Даже думать не хотелось, как называется заведение. Слева не было ничего. Ну, то есть, ничего, кроме колосящихся полей и тракта. Справа находился городок – несколько дюжин домов и прочих сооружений, и улицы между ними. Там же, между домами, проглядывала река, и причалы на реке, и барки и лодки у этих причалов, а надо всем этим вставало Горнило, слишком яркое, чтобы я мог рассмотреть остальное.

В общем, я направился туда.

Народу на улицах было немного. Женщина в застиранном синем платье и ярко-ярко-желтых башмаках несла ребенка, направляясь в лавку; два старика сидели на низкой каменной стене перед узким домиком – кажется, вчера вечером я их видел; юноша в потрепанной шелковой шапчонке толкал тачку, нагруженную железным ломом, и совершенно при этом не торопился добраться туда, куда двигался.

Когда я проходил мимо стариков, они прекратили беседу и вежливо взглянули на меня. Впрочем, нет, не уверен, что дело было именно так. Я повернул направо, против ветра, в сторону пристани. Старики смотрели в ту же сторону, один спросил «Ну как оно, Янчи?», на что второй ответил нечто вроде «Дрыхнем помалу», если я верно расслышал. Затем они услышали мои шаги, переглянулись и встали, когда я проходил мимо. Я кивнул им, они мне, а затем вежливо отвели взгляды.

Ветер дул мне в лицо, когда я приближался к пристани. Большое каменное строение на том берегу откашливало дым. С той стороны тоже была пристань и барки. Я остановился и рассмотрел их получше. Выше по течению у пристани находилось нечто вроде загона для бревен, по крайней мере, другого названия мне в голову не пришло. Там была огорожа с воротами, и внутри плавали бревна.

Река разливалась довольно-таки широко, где-то на четверть мили. Некоторое время я просто смотрел на нее. Есть что-то успокаивающее в созерцании реки. Знаю таких, кого приводит в то же настроение океан, но лично я предпочитаю хорошую реку. Ребенком я стоял на Цепном мосту и часами глазел, как внизу течет река Адриланка. Эта река ни на что подобное не претендовала, «оживленного движения», как на Адриланке, тут и близко не наблюдалось, по крайней мере, сейчас; и все-таки она успокаивала.

Никогда не спрашивал Коти, как она относится к рекам. Как-то не до того было.

Отложив подальше былую знатность, я прошелся по ближайшей пристани и уселся на краю. Цвет воды был грязно-бурым, однако ее запахи, какими бы они ни были, не могли пробиться сквозь толщу овощной гнили от фабрики. Я созерцал реку так, словно должен был, словно это было делом. В том-то и дело, что нет. Я никому ничего сейчас не должен. Чуток любопытства, выяснить про семью моей матери, и чуток намеков, как взяться за это – но ничего по-настоящему важного. Может быть, я задам несколько вопросов и подожду, последует ли хоть какой-нибудь ответ, но помимо этого, смысл моей жизни сейчас был – не дать джарегам с ней покончить. Я стремился ОТ, а не К. Новый для меня опыт. Я не был уверен, что однажды, когда отстраненность пройдет, меня будет беспокоить его новизна.

Интересно, где я буду, когда это случится.

Надеюсь, я буду один.

Мне внезапно захотелось иметь при себе горсточку гальки, чтобы потихоньку швырять камешки в воду, слушать тихое «бульк» и смотреть, как разбегаются круги.

Я просидел так, наверное, часа два. Потом встал и вернулся в трактир, где мне удалось убедить хозяина дать мне краюху вчерашнего хлеба, козьего сыра, копченой колбасы и кофе с теплыми сливками, шоколадом и свекольным сахаром. В зале было душновато и я уже собирался попросить хозяина открыть окно, однако вспомнил, почему оно закрыто.

Поев, я снова подошел к хозяину, который сидел на высоком стуле за стойкой, умостив затылок на стене и закрыв глаза. Услышав мои шаги, глаза он открыл.