Джагала

Я рассмеялся.

– Ну надо же, назвать город – Бурз! note 1

– Наверное, запах при изготовлении бумаги тот еще.

– Наверное, – проговорил я.

Городок Бурз с бумажной фабрикой и дурным запахом, где, возможно, родилась моя мать. А у меня как раз нет иных дел, кроме как держаться подальше от лап джарегов. Отправиться на Восток, на историческую родину – весьма удачный ход. Во-первых, драгаэрянин будет там еще заметнее, чем я среди драгаэрян. Во-вторых, в моем случае в ход пойдет Морганти, а в стране колдунов такое оружие буквально кричит «вот оно я» почти на четверть мили. Существуют особые ножны, скрывающие проявления этого клинка от волшебников; точно знаю, сам пользовался. Но даже если возможно создать ножны, скрывающие психическое излучение, какие ощущает колдун, джареги вряд ли знают, как к подобному делу подобраться. Вообще сомневаюсь, что им придет в голову такая необходимость.

На Востоке мне безопаснее, без вопросов.

И я могу отыскать семью матери.

Разговор свернул на иные темы и я не сказал деду, что намерен отправиться на Восток; но затем в течение нескольких дней я получил несколько лекций, в той же манере, которую так хорошо помнил по урокам Искусства: о восточных обычаях, о политическом устройстве Фенарио, о культуре. Дед говорил по-фенариански и требовал от меня того же. Он постоянно придирался к моему произношению, а к акценту – вдвойне.

Гильдии и ковены.

Мы уделили немало времени вопросу о гильдиях и ковенах, и очень хорошо, потому что… Стоп, не буду забегать вперед. Но кое о чем расскажу сейчас, просто чтобы позже вы поняли. Ну, поняли так же, как я, то есть не очень хорошо.

Гильдии, объяснил дед, это для ремесел – они что-то вроде средства защиты ремесленников от торговцев, которые посредничают при продаже их товара. В иных краях Фенарио ремесленники сами стоят у прилавка, и там гильдий мало. В других же краях гильдии перекрывают огромные области (ну, сравнительно огромные; по моим меркам, Фенарио – королевство невеликое).

И почти в каждом городке, сколь бы невелик он ни был, есть свой ковен

– иногда его членов знают все и каждый, но чаще нет. Ковен – что-то вроде гильдии для колдунов, иногда он собирает их общие силы для неких чар, а иногда – просто угрожает пустить в ход колдовство, дабы соблюсти интересы своих членов.

– А все колдуны – члены ковена? – спросил я.

– Владимир, в Фенарио колдуны… ну, в общем, почти каждый крестьянин знает одно-два простеньких заклинания.

– Тогда кто входит в ковен?

– Те, кто по-настоящему пользуется Искусством. Многие берут плату за свои услуги. И еще те, кто собирает и готовит растения.

– Как ты. Ты бы там был в ковене.

Дед кивнул.

– Иногда особого выбора нет. Тех, кто в ковен не входит, хотя должны бы… – Он предоставил моему воображению самостоятельно решить, что ковен сотворит с персоной, которая ему не по нраву.

– А бывает когда-нибудь два ковена или больше? – спросил я.

– Очень недолго.

Гильдии и ковены, ковены и гильдии. О да, хорошо, что он выкроил время и кое-что объяснил мне.

Пропустим еще сколько-то там бренди и обедов. Наконец, наступил день после Весеннего Равноденствия, когда я обнял деда и попрощался.

В общем, так я и очутился на перевале Саэстара, оглядываясь на будущее и глядя в прошлое. Где-то там, внизу, лежал предел Империи и граница Фенарио, страны невежества и знаний, суеверий и науки. Ну ладно, может, «наука» не совсем то слово. С другой стороны – когда суеверия сбываются, как это назвать?

Я начал спуск; Лойош сидел на моем правом плече, Ротса на левом.

Часть вторая. Апоптера

«Эта стадия длится от вылупления и до полной переработки жирового слоя, занимая обычно от четырех до пяти недель. На протяжении всего периода апоптера, плавники которой к моменту вылупления полностью сформированы, постоянно находится в воде, пока развиваются основные органы. Интересно, что зрение появляется последним; апоптера слепа практически до момента превращения. Некоторые натурфилософы (в частности, Корвентра Гидна) утверждают, что именно ощущение света запускает механизм превращения.

Что до памяти апоптеры, многое тут остается неясным. Большая часть предположений в предыдущей работе относительно «удивительной памяти» основана на труде Лерони, фиксирующую ее стремление изучить каждый уголок ограниченного мироздания. Хотя нельзя отрицать изучающей природы данного стремления, ни разу не установлено наличия зафиксированных воспоминаний, которые сохранились бы на следующей стадии. Напротив, имеются свидетельства обратного (см. приложение Д к данному тому).»

1.

Бораан: Свечу! Во имя любви к Богам, свечу! Сиделка: Но у нас нет свечей! Бораан: Как – нет свечей? Сиделка: Они все сгорели во время потопа. Даглер: Не желаете ли купить немного воска? (Бораан лупит Даглера канделябром.) (Даглер уходит, держась за голову.)

Горы сменились лесом настолько плавно, что я не понял, когда именно я наконец спустился с гор, даже после того, как повернул на север. Это при том, что они стеной нависали слева. Но наконец, я убедился, что больше уже не спускаюсь, а через какое-то время не могло быть никаких сомнений, что я нахожусь в самой чащобе, где неведомые мне деревья росли так тесно, что иной раз я с трудом между ними протискивался, а ветви склонялись так низко, что я вынужден был пригибаться, дабы сохранить физиономию в целости. Жуть.

Я повернул на север; стало легче, в лесу время от времени попадались поляны, хотя на этих полянах я видел Горнило, от которого болели глаза.

Не люблю лес. Я ненавижу деревья, я ненавижу кусты, мне категорически не нравятся тропинки, которые все время либо ведут совсем не туда, куда нужно, либо просто пропадают, не предоставив никаких объяснений и указателей. Когда я управлял территорией от имени Дома Джарега, позволь кто-либо из моих людей себе подобное поведение – я немедля приказал бы переломать ему ноги.

В Пуште всегда хороший круговой обзор, надо лишь поглядывать, что там такое движется в траве. В горах – по крайней мере, в тех горах, где бывал я – видно на несколько миль как минимум в двух направлениях. В городе, быть может, так далеко и не заглянешь, но всегда можно прикинуть, где в состоянии притаиться тот, кто задумал причинить мне вред. А в лесу только деревья и видны, что угодно может ударить откуда угодно; я ни на миг не мог расслабиться. Спать – сущая мука. Спустившись с гор, я три ночи провел в лесу, и толком глаз не сомкнул. И это при том, что меня сторожили Лойош и Ротса. Все время на нервах. Когда я стану властелином мира, непременно устрою постоялые дворы у каждой тропинки. Если бы не Лойош и не возникающие изредка в поле зрения горы, я бы точно заблудился.

Я миновал несколько родников и ручьев. Один из них намеревался вскоре стать рекой, он жутко спешил, а течение было невероятно сильным для потока глубиной в фут и шириной футов в десять. Что ж, пусть его спешит дальше.

Нервничал я постоянно, однако никакой настоящей опасности вокруг, насколько мне известно, все-таки не имелось (хотя, говорят, в этих лесах охотятся дзуры). Я прошел, и хватит об этом. Деревья уменьшились и стали расти реже, трава меж ними воспряла, там и сям в пейзаже возникали здоровенные угловатые глыбы, словно горы вторгались на чужую территорию.

«Ну, кажется, мы неплохо движемся, Лойош – для тех, кто идет вслепую.»

«Это точно, босс. И лишь скромность удерживает меня от уточнения, как мы это совершили.»

Note1

Buz (венг.) – «вонь"