Однорукий аплодисмент

Глава 10

Разбудил нас на следующее утро звонок телефона, и когда Говард ответил, то выяснил, это кто-то из «Дейли уиндоу» поджидал внизу в холле у входа и был бы очень рад, если б Говард мог пару минут выделить на интервью. Как я догадывалась, произошло вот что: портье или девушки в администраторской честным образом зарабатывали – может быть, регулярно – серебряк, давая «Дейли уиндоу» знать, какие интересные, знаменитые, или типа того, люди останавливаются в отеле. Разумеется, в этом отеле сроду не было по-настоящему больших людей – они всегда останавливаются в таких местах, где за апартаменты платишь пятьдесят фунтов, если не больше, – одна мелкота, те, кто выигрывает в лотерею, на телевикторине и прочее. Говард, по-моему, был немножко уставшим и чуточку сбитым с толку, потому что сказал очень тихо:

– Мы сейчас спустимся. – В самом деле, пора было вставать, уже минуло десять, а мы просто спали, как бревна. Говард одевался не так долго, как я, поэтому, когда был готов, сказал: – Я пойду вниз, в большой холл, закажу кофе, пока жду тебя. – Это было мило с его стороны, постоянная забота.

Во рту у меня была ужасная кислятина, и, конечно, зубной щетки не было, я намылила зубы мылом, чуть-чуть не стошнила, потом прополоскала весь рот и чувствовала себя просто жутко. Но я была храброй девушкой, так что оделась, накрасилась, тщательно причесалась, набросила шубу на руку и поехала в лифте вниз. Я была одна в лифте, спускавшемся с нашего этажа, а лифтер был иностранец, и пахло от него по-иностранному, сплошной чеснок, и он не сводил с меня глаз, полных Огромного Восхищения, даже немножко стонал и причмокивал языком, прежде чем остановился этажом ниже, впустив богатую толстую пару. Теперь можно было сказать, что и голова моя чуть-чуть побаливала.

Я вошла в холл и увидела Говарда, изо всех сил спорившего с молодым мужчиной в дождевике, а на столике стояли два посеребренных кувшинчика, с кофе и с горячим молоком, которые я заметила с большой радостью. Оба встали, когда я подошла, а потом снова сели, и Говард продолжал в пух и прах разносить того самого молодого парня. Молодой парень казался милым, с волнистыми черными волосами, редевшими на висках, и с какими-то затравленными глазами. У него был нездоровый вид, который я могу назвать только лондонским, очень бледный, болезненный, будто он жил на одних булках с сосисками из столовки. Я налила кофе, выпила, и мне стало на несколько тонн легче. Говард говорил:

– Наши стандарты рухнули ко всем чертям, и за это несут ответственность такие газеты, как ваша. Потворство, вот что это такое. Простое угождение самым низменным побуждениям всех ваших читателей.

– Включая вас, – сказал молодой человек.

– Да, – сказал Говард. – Я читаю ее. У вас есть какие-то возражения?

Молодой человек улыбнулся. Видно было, что Говард в то утро совсем сбился с толку и сам себе противоречит.

– Вовсе нет, – сказал молодой человек. – Как раз очень приятно. Вам никогда в голову не приходило, что, может быть, кое-кто покупает ее потому, что терпеть эту газету не может? Нас не интересует, почему ее покупают. Я хочу сказать, наше дело – ее продавать.

– Упадок, – сказал Говард. – Я имею в виду королевский английский. Сплошные «наверно» да «прямо сейчас», угождение тинейджерам.

– У тинейджеров деньги есть, – сказал молодой человек. – Мы им даем то, чего они хотят.

– Откуда они знают, чего хотят? Откуда хоть кто-нибудь знает? – сказал Говард. – Ну, если тебя просто тянет к сексу и к музыке легкого типа, к песням, от которых тошнит, а эти ребята все пальцами щелкают в каком-то дурацком экстазе, тогда… Я имею в виду, если вы так низко опускаетесь, обращаясь, само собой разумеется, к большинству, стало быть, большинство в основном дураки и просто типа животных.

– Это демократия, – сказал молодой человек. – То есть вроде того. Люди вправе иметь что хотят. Что, по-вашему, было бы лучше? Мы их обучаем, рассказываем, как себя надо вести, что думать и прочее; кто коммунист, кто фашист.

– Я-то думал, у вас есть обязанности, – сказал Говард в своей очень упрямой манере.

– У нас есть обязанности, – сказал молодой человек, – и они заключаются в том, чтобы давать читателям то, чего они хотят, то есть за что они платят.

– Сплошная чепуха, – пробормотал Говард. – Я только молю Бога, чтобы мог ясно выразиться.

– Вы вполне ясно выразились, – сказал молодой человек. – Ну, я на самом деле хотел бы узнать, что вы собираетесь сделать с выигранной тысячей фунтов.

– Я собираюсь превратить ее в сто тысяч, – сказал Говард. – Вот что я намерен попробовать сделать, и сделаю.

– Биржа? – спросил молодой человек.

– Нет, – сказал Говард. – Лошади.

Я ничего не сказала, и молодой человек тоже.

– В субботу ноябрьский гандикап, – добавил Говард.

– У вас есть какая-нибудь особенная система? – спросил молодой человек.

– Ну, – сказал Говард, – в своем роде. Это вопрос использования моей фотографической памяти, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Не вполне, – сказал молодой человек.

И Говард объяснил, что его мозги способны фотографировать, и, по-моему, молодой человек слушал с некоторым интересом. А потом сказал:

– Понял. Это многое объясняет. Я-то думал, вы изучали литературу. Из тех, кто любит книги. А теперь вижу, нет. Просто трюкач, вот и все. Как бы фокусник. Это ведь что-то вроде дефекта. По-моему, так можно сказать.

Похоже, теперь он готовился атаковать Говарда. Говард уже набрасывался на него, или, скорее, па его газету. Я налила еще кофе, потом кувшинчик опустел, поэтому я улыбнулась официанту, и он пулей понесся еще за кофе. Молодой человек писал в своем блокноте. Говард сказал:

– Знаю. Знаю. Знаю, – с каждым разом все громче. – Думаете, меня не тошнит от всего этого дела? Я просто часть всей этой поганой вонючей дряни. А вчера вечером, когда я отвечал на вопросы, причем на все правильно, у меня было такое чувство, словно на меня глядят из могил. Все те мужчины смотрели на меня как-то грустно, как-то с печалью и с жалостью. С бородами и в старых костюмах.

Я чуть чашку не выронила, когда Говард это сказал, потому что, конечно, как я уже говорила, в то же самое время на меня накатывало такого же типа чувство. Это какая-то там теле… чего-то такое (не телевидение), наверно, вы знаете, когда два очень близких человека могут одновременно сказать то же самое.

– Оскорбление, – сказал Говард. – Оскорбление в школе, когда мы их проходили, «Мельница на Флоссе», «Краткий Босуэлл»,[11] «Генрих IV», часть I, все это были наши учебники, мы их сплошь разрисовывали похабными картинками. И учителя были не лучше нас. А теперь оскорбление оттого, что ими просто воспользовались ради выигрыша тысячи фунтов. И от вас оскорбление.

Мне это показалось несправедливым, потому что молодой человек ничего не говорил про тех самых писателей и поэтов. Я заметила у него над губой небольшой прыщик с черной головкой, может быть, у него дома некому присмотреть, чтобы он респектабельно выглядел перед выходом утром на улицу. Поэтому я спросила:

– Вы женаты?

– Нет, мадам, – сказал молодой человек. И говорит Говарду: – Раз у вас такое чувство, почему попросту не отказаться от денег? Почему бы вам их не отдать какому-нибудь голодающему поэту или еще кому-нибудь?

– Я никого не знаю, – сказал Говард, немножко брюзгливо.

– Я знаю нескольких, – говорит молодой человек.

– Кроме того, – сказал Говард, – я намерен дать больше, чем деньги. Гораздо больше, чем деньги. Я все устрою для каждого по справедливости. Просто обождите, увидите.

Молодой человек скоро ушел, сказав, что надо ехать в Лондонский аэропорт встречать кого-то, как раз прибывающего, и тогда Говард мне говорит:

– Нам бы лучше вернуться в Брадкастер. Завтра ноябрьский гандикап, а еще куча дел.

Я на это ничего не сказала, Говард все всегда делал по-своему, но говорю, что голодная. Поэтому Говард позвонил на вокзал и узнал, что есть поезд в 1.05, а потом мы пошли есть какое-то смешанное жаркое, которого хватило бы и на завтрак, и па ленч. Я ела от всей души, а Говард почти не ел. Он глубоко задумался, бедный Говард, поэтому я оставила его со своими мыслями. Но сама свою порцию съела, а именно небольшой стейк, две сосиски, яичницу с помидорами, жареную картошку, и его сосиску тоже. Потом мы поехали в подземке на вокзал, разумеется, расплатившись по счету в отеле, Говард выглядел немножко неряшливо, не побрившись, а на воротничке у него видна была лондонская грязь. (Лондон по-настоящему грязный город, гораздо хуже Брадкастера.) На вокзале Говард купил мне журналы – «Вуменли», «Фимейл» и «Мать и дитя», хотя для чего он последний купил, не пойму. Себе он купил «Уиннинг пост», «Рейсинг таймс»[12] и маленькую книжечку под названием «Энциклопедия Коупа для любителей скачек». На этот раз мы сели в вагон второго класса, как дураки, потому что Говард купил два билета первого класса туда и обратно, а не в один конец. Такова сила привычки, а фотографические мозги Говарда, видно, были очень заняты. Мы опомнились от своей глупости только с приходом мужчины, который проверял билеты, перед самым Кру, и, разумеется, были вынуждены перейти в вагон первого класса, хоть и на своем месте было вполне удобно. Я не хочу сказать, что действительно были вынуждены, только иначе деньги были 6 потрачены совсем впустую. И все время, во втором классе и в первом, Говард листал свою книжку, газеты, то и дело закрывал глаза и шевелил губами, как бы молился, но это были просто клички лошадей, в любом случае, насколько я могла сказать.

11

«Мельница на Флоссе» – роман Джорджа Элиота; Босуэлл Джеймс (1740–1795) – автор биографий и ценнейших дневников, имя которого стало нарицательным обозначением биографа.

12

Газеты для любителей скачек.