Коллекционная вещь

– мимо с кошелкой какая-то старушенция ковыляет. «Хоть бы она что сделала!» – думаю. Берет пятнадцатилетний мою пушку и дважды стреляет. «Это ж стартовый пистолет!» – говорит. Ничего себе стартовый – попадает в лобовое стекло полицейской машины, которая в полумиле от нас проезжает. Машина резко тормозит и ныряет в переулок. Потом пятнадцатилетний приставляет дуло к своему виску. Спускает курок. «Есть на свете справедливость», – думаю. Нет, разряжен, пропади он пропадом! Вот и пришлось мне ему ботинки лизать, пока он со своим дружком обсуждал, в какой паб им идти.

– А ты не раскаиваешься в том, что делаешь?

– Не особенно. Я ведь лишь сокращаю путь к смерти. Бессмертия я людей не лишаю. Разве что на несколько лет жизнь им укорачиваю.

– В данном случае больше, чем на несколько.

– Брось ты. Тебе сколько? Тридцать? Тридцать два? Лучшее время, стало быть, позади. Сейчас дорога под горку пойдет. Сиськи отправятся в долгое путешествие на юг. В этом возрасте затащить в постель можно разве что оплывшего жиром бухгалтера – больше с тобой никто не ляжет. Видишь, я спасаю тебя от самой безотрадной части жизни. Если разобраться, я еще тебе одолжение делаю. Ты футболом, случайно, не интересуешься?

– Нет. А ты?

– Как тебе сказать, болею за «Манчестер юнайтед», а не за футбол.

– В смысле?

– Объясняю. Настоящий футбольный болельщик хочет смотреть футбольный матч – восхищаться мастерством игроков, темпом, интригой. Я же хочу одного – чтобы «Манчестер» выигрывал все матчи до одного со счетом десять-ноль. Даже если команда противника вообще на поле не выйдет, я тоже возражать не буду. Хоть бы ее вообще не было. Мне главное, чтобы «Манчестер» побеждал все команды на свете, побеждал снова и снова. Со счетом десять-ноль. Чтобы приземлилась летающая тарелка, чтобы из нее вышли одиннадцать гребаных инопланетян и чтобы моя команда их обула – десять-ноль. Чтобы «Манчестер» был величайшей футбольной командой в истории космоса. Чтобы успех моей команды затмил всю мировую историю. Чтобы «Манчестер юнайтед» ассоциировался у всех со счетом десять-ноль.

– И ты ходишь на все их матчи?

– Нет. Ни на одной игре не был. Меня даже результат не особенно интересует.

– Почему?

– Потому что, когда они проигрывают, я расстраиваюсь. – Вы не поверите, но его пульс учащается с шестидесяти девяти до ста ударов в минуту. – Да, расстраиваюсь по-настоящему. – Пульс уже сто двадцать. Несколько раз ударяет кулаком в стену с такой силой, что больно должно быть не только руке, но и стене. Разбивает об стену стул. Пульс сто двадцать два. – Ничьи меня тоже не устраивают! – Пульс сто два.

Совершенство. Идеальный идеал. Совершенство, к которому стремишься. Или даже не стремишься.

– Однажды мне пришла даже в голову мысль убрать какого-нибудь игрока из команды противника, но разве бывает, чтобы молодой, богатый, здоровый и знаменитый олух взял и покончил с собой?!

– Исключения всегда бывают.

– Не скажи, в самоубийство все равно бы никто не поверил. И потом, многие совали бы в эту историю нос. Замочишь бухгалтера – и всем до лампочки. Да, кое-какие деньжата у него водились, но кого ж это волнует? Деловые партнеры не принимают случившегося близко к сердцу по той простой причине, что сами же киллера нанимали. Женам тоже по большому счету плевать: деньги теперь выпрашивать не надо, появились виды на будущее, заманчивые планы на отпуск, в доме стало просторнее, да и о том, какой фильм смотреть по телевизору, тоже можно больше не спорить. А попробуй пришей футбольную звезду – шмон пойдет такой, что ног не унесешь. Менеджеры, тренеры, болельщики. Да и дел у меня хватает, но иногда, прости Господи, прямо руки чешутся. Особенно когда разрыв в очках минимальный. Тут бы заодно и парочку судей на тот свет отправить.

Терминатор заставляет Никки лечь на спину, поднять ноги, развести их и опускает в нее, как в чашку чая, несколько кусочков сахара.

– Я всегда спрашиваю человека, за кого он болеет, и, если оказывается, что за «Фулэм», спуску ему не даю.

– То есть?

– Ехал я как-то в поезде с болельщиком «Фулэма». Поперек себя шире. Я бы, конечно, все равно с ним разобрался, но фараонов, как назло, было в тот день больше, чем пассажиров. Вот и пришлось мне два часа слушать, как он пьяные песни горланит да похабные анекдоты травит. Слушай, подари мне что-нибудь на память – пару серег, например.

Входит Роза.

– Ты должна была уехать в Бирмингем, – говорит Терминатор, помахивая пистолетом.

– Я заболела. – Розе понадобилось всего несколько секунд, чтобы оценить ситуацию и понять, что посетитель – не очередной партнер Никки, которая всегда отличалась извращенными сексуальными вкусами, а очередной наемный убийца. Если Роза разочарована предсказуемостью увиденного, то Никки еще больше разочарована непредсказуемостью: она ждала Тушу, а никак не Розу.

– Я тебя понимаю, ты действуешь по пословице: «Лучше в Эдем, чем в Бирмингем», но мне ты этим только хлопот прибавляешь. Ладно, раздевайся, – вздыхает он.

Только две команды в истории отношений между мужчиной и женщиной употреблялись чаще этой. Прямо скажем, наемные убийцы дурно воспитаны и в вашем доме им делать нечего.

Смотрит на Никки:

– Ну-с, время идет... у тебя осталось пять минут. Ты знаешь, что делать. – Его пульс учащается – восемьдесят четыре. Наконец-то его усилия будут вознаграждены. Никки впервые получает доступ к интимным прелестям Розы, но, похоже, в данный момент они ее интересуют не слишком. Роза раздевается – тоже без особого азарта: «Только этого еще не хватало». По-моему, Никки надоело тянуть время и она собирается перейти в наступление.

Дверь выпрыгивает на середину комнаты. На пороге – Туша. Она совершенно невозмутима. Терминатор, напротив, нервничает.

– Где ты была? – с упреком говорит ей Никки.

– Уж и чаю выпить нельзя, – отзывается Туша.

– Лучше поздно, чем никогда. Вышиби мозги из этого говноеда.

Терминатор все понял. Направляет дуло пистолета на Тушу, которая по-прежнему совершенно неподвижна.

– Я ведь тебе говорила. А ты мне не верил, – ворчливо говорит Туша.

– Ничего ты мне такого не говорила, толстуха.

– Если в меня выстрелишь, победа будет за мной. Целься в голову – увидишь, что там внутри.

Он стреляет ей в грудь, видит, что Туша никак на выстрел не реагирует, и выпускает еще одну пулю – в голову. За мгновение до того, как Туша валится на пол, в небольшом отверстии, которое проделала во лбу пуля, я замечаю зеленые обои.

Терминатор подходит и наклоняется над ней – ему любопытно, что Туша имела в виду. Теперь, когда цель достигнута, вид у нее еще более отрешенный, чем при жизни. Она добилась успеха? Это зависит от того, в чем заключалась ее цель. Пистолет, насколько я понимаю, разряжен, и сейчас Никки наверняка поведет себя более агрессивно – чтобы не сказать отчаянно.

Терминатор стоит ко мне лицом; Роза и Никки – спиной.

Пришел мой черед. Вообще-то я не люблю вмешиваться. В двадцатые доли секунды я разрастаюсь до восьми футов в высоту и шести в ширину, переливаюсь всеми цветами радуги и демонстрирую Терминатору то, на что не в состоянии взглянуть ни одно живое существо, – его смерть. В результате он полностью теряет контроль над своими телесными функциями; те отправления, которые не должны отправляться, отправляются, и наоборот. Его пульс подскакивает до ста сорока трех, после чего падает безвозвратно, я же уменьшаюсь в размерах и принимаю прежний – сугубо керамический – облик.

Роза опускается на пол и начинает плакать. Никки бросается к трупам.

– Она была права. – Никки пристально смотрит на голову Туши, силясь вникнуть в происшедшее. – Мне нужен отдых. – Она звонит в полицию – не самой же покойников выносить!

В Горгонскую вазу, которая стояла у Туши за спиной, угодили две пули, после чего на нее рухнула сама Туша, поэтому восстановлению ваза, сколько бы клея и терпения на нее ни ушло, не подлежит. Место ей теперь в лучшем случае в каком-нибудь третьесортном провинциальном краеведческом музее. Хруст-хруст. Хруст черепков, на которые наступает Никки, ласкает мой слух. Целых черепков остается все меньше и меньше. А теми, что остались, займусь я. Со временем.