Коллекционная вещь

Она ставит меня на низкий столик, складывает на груди руки и пристально смотрит.

– Рассказывай.

Придет же в голову требовать такое от вазы, пусть и тонкостенной вроде меня, пусть и напоминающего голову скорпиона гончарного сосуда, что в Месопотамии, за шесть с половиной тысяч лет до рождения Розы, считался последним писком моды! Гончарные изделия, как известно, особым многословием не отличаются, поэтому подобное обращение к сосуду, даже такому, как я, нескудельному, – чистое безумие. Роза же на безумную вроде бы не похожа.

Вы не поверите, сколько раз со мной заговаривали. Увы, неодушевленность от утомительных и пространных излияний не спасает. Верно, люди предпочитают разговаривать с людьми, на худой конец – с кошками и канарейками, но в отсутствие и тех и других излить душу готовы и глиняной посудине. Впрочем, верещать при наличии соответствующей акустики могу и я. Верещать до тех пор, покуда и эта юная дамочка, и ееквартира, а также эти дом и город не канут в вечность.

Мне, если честно, не вполне понятно, что здесь происходит. Последнее время меня коллекционируют исключительно люди солидные. Денежные мешки. Толстосумы. Богатеи. Помешанные на деньгах скупердяи, они трясутся надо мной, сдувают с меня пыль. В качестве кухонной утвари меня уже не используют давно, но я та-а-ак устала от пренебрежения, от того, что какой-нибудь болван без зазрения совести держит во мне скрепки, кнопки, булавки и прочую дрянь.

Благоговения – вот чего мне не хватает. Представьте мою родословную, почтенный возраст и кругозор – и вы поймете: среди гончарных изделий мне нет равных. Сколько мне лет? Много. О-о-очень много. Не сосчитать.

Разборчива ли я? Да, коллекционеров я предпочитаю богатых и почтительных. Люблю богатеев и дуралеев, которые, случается, бывают довольно омерзительны, но в принципе готова стать собственностью и человека среднего достатка, даже неимущего.

Роза: трогательна, уважительна, рассудительна.

Разглядывает меня пристальным взором специалиста – тем более пристальным, что не все мои предыдущие владельцы отличались, прямо скажем, честностью и неподкупностью, а также всеми теми качествами, что вселяют уверенность в покупателя, особенно если речь идет о чаше, коей нет краше.

Ученые любят белые жилеты и нахмуренные брови – и то и другое придает им значимости. Обожают бутафорию: лекало, микроскоп, мензурку. Их открытия меня не трогают; если не знаешь, что ищешь, найти мудрено.

Роза, как видно, работает дома. На въедливых специалистов по черепкам и руническим письменам она что-то не похожа. Кое-какие книги в квартире имеются, но у истинно ученого мужа их было бы куда больше. Одежды на ней, покуда она вертит меня в руках, – самая малость, да и та оставляет желать... На таком черном белье, как у нее, далеко не уедешь.

Почесала поясницу ногтем большого пальца левой руки, а затем выпрямилась и ухватила меня за бока. Не так, как все, – по-новому. Этого я никак не ожидала.

Она – живая.

Так меня еще никто никогда не держал. Это – не прикосновение, это – нечто большее.

Представьте, что вы уже давным-давно живете один и вдруг слышите, что дверь, которая не должна открываться, открывается, шаги, которым неоткуда взяться, приближаются. Комната почему-то вдруг освещается, одежды почему-то вдруг ниспадают, пробегает ветерок. Впервые в жизни я вдруг понимаю, что значит быть обнаженной.

Она добивается своего. Она меня слышит. Видит. Насквозь.

Меня обвели вокруг пальца. Всего-то в четыреста двенадцатый раз. Нет, Роза не дотошный каталогизатор, не какой-нибудь там книжный червь. Она берет другим. Интуицией. Берет бедную старинную вазу – и делает с ней что хочет.

Про занимающихся ворожбой мне, разумеется, хорошо известно – как, впрочем, и про всех остальных людей на свете, но, по правде говоря, в чем заключается их искусство, до сих пор остается для меня загадкой. Судьба сводила меня лишь с тремя прорицателями: с бывшим вязальщиком канатов в долине Инда, со слугой в Сиаме и с художником-колористом.

Что же до лжепрорицателей, то их в моей коллекции насчитывается аккурат сто двадцать тысяч четыреста сорок два. Самым младшим был восьмилетний шаман; малышу свернули шею после того, как его соплеменники стали лагерем, который шаман во всеуслышание объявил несмываемым и который через час был смыт невиданным по силе наводнением. Самым старшим – девяностодвухлетний знахарь из Византии; на протяжении семидесяти пяти лет он регулярно предсказывал результаты состязаний на колесницах и ни разу не угадал. У азартных игроков, надо признать, он пользовался немалым авторитетом: убедившись спустя двадцать лет, что свой выбор этот горе-прорицатель делает не в пользу победителей, они сообразили, что по крайней мере одну колесницу в заезде они могут в расчет не брать.

Несколько слов об истинных прорицателях. Бывший вязальщик канатов пользовался спросом во время куда более вульгарных и, чего греха таить, постыдных развлечений. Работая языком – инструментом своей обостренной интуиции, – он проникал в святая святых танцовщиц и извлекал на свет Божий никому доселе не ведомые тайны, как-то: где они родились, чем зарабатывали на жизнь их отцы, что им запомнилось из детства, какой их любимый цвет, что они любят и к чему стремятся, а также как зовут их ближайших друзей и какие драгоценности они предпочитают. Ответы на все эти вопросы прочитывались лишь в слабом подрагивании членов прорицателя, однако у зрителей неизменно вызывали громоподобные аплодисменты. Отдавая дань сему несомненному дару, следует все же сказать, что подобные сведения можно было бы почерпнуть и посредством таких традиционных источников информации, как нескромные вопросы и/или скромные подношения.

Слуга из Сиама. Этот всегда безошибочно угадывал, когда пойдет дождь, благодаря чему пользовался огромной популярностью у местных торговцев и охотников, однако принять участие в оргиях его (насколько мне известно) не приглашали ни разу. Увы, он так и не сумел променять престижный статус провозвестника дождя на прибыльный статус повелителя водных стихий. (Последних в моей коллекции насчитывается пятьсот тридцать девять, из них двадцать два настоящих, девятнадцать сомнительных и четыреста девяносто восемь мошенников.)

Непревзойденная повелительница дождя

Она явилась в селение неподалеку от Кельна, где дождя не было уже почти год. Из восьмидесяти жителей семьдесят одной ногой стояли в могиле и уже заносили вторую ногу.

– Я пролью на ваше селение дождь, – пообещала она, – но лишь в том случае, если мужчины, которых я сама выберу, будут любить меня три дня кряду. После этого еще три дня будет идти дождь.

Лучшие мужи селения выслушали это предложение со смешанными чувствами, однако повелительница дождя не замедлила продемонстрировать им свое искусство, обрушив на селение спасительный ливень, продолжавшийся ровно десять минут и пролившийся над территорией в три квадратные мили. Прямо скажем, не все женское население деревни безоговорочно согласилось с выдвинутыми условиями, однако мужчины свой долг исполнили. Поднявшись с земли и одернув юбку, кудесница ниспослала влагу – сначала лишь несколько крошечных капель, затем сильный дождь и, наконец, ливень такой силы, что утолить жажду смогли даже те мужчины, которые в любовных утехах участия не принимали. Земля пропиталась водой, бочки наполнились до краев, лужи растеклись а водоемы, реки вышли из берегов. Прекратился дождь ровно через семьдесят два часа, двадцать минут и двенадцать секунд после того, как начался, – словно природе трудно было уложиться в трехдневный срок.

– Великолепно, но ведь у нас не было дождя почти год, и кто знает, когда он пойдет вновь, – обратились к повелительнице дождя лучшие мужи селения. – Может, заключим еще один взаимовыгодный договор на тех же условиях?

Сказано – сделано. На этот раз на помощь мужчинам пришлось прийти и кое-кому из женщин, ибо из-за многомесячной засухи и трехдневных любовных услад мужчины настолько вымотались, что оказались никуда не годны. Вознаграждение не заставило себя ждать: на этот раз ливень длился семьдесят шесть часов подряд – по всей видимости, при повторном заказе предусматривалась солидная скидка.