Страница 83 из 97
Нашим подголоскам Маяковскому, Бурлюку и другим, рожденным распоротым животом этого ротастого итальянца… — В автографе перечень фамилий футуристов начинался так: «Хлебник‹ову› ‹тут же зачеркнуто Есениным›, Шершеневичу ‹далее по тексту›». Русские футуристы — Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников (1885–1922), Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942), Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930), Давид Давидович Бурлюк (1882–1967) — последовательно подчеркивали, что в России футуризм возник независимо от Европы (подробнее см. в кн. В. А. Катаняна «Маяковский: Хроника жизни и деятельности», изд. 5-е, доп., М., 1985, с. 75, 86).
…движется, вещуя гибель, Бирнамский лес… — Образная параллель с эпизодом из трагедии У. Шекспира «Макбет» (см. также примеч. на с. 486).
…повернув сосну кореньями вверх ‹…›, он ‹футуризм› ‹…› не нашел ‹…› даже маленькой лужицы, где б можно было окунуть корни… — Ср. с высказываниями участников дискуссии о футуризме в журнале «Голос жизни»: «Футуристическая вода свободно на нас хлынула и никого не залила. Образовалась небольшая лужа в низинах литературы, и в ней заквакали лягушки. Вот и весь результат столкновения стихий» (Д. Философов; журн. «Голос жизни», Пг., 1915, № 18, 29 апреля, с. 4); «Все формы бунта ‹русского футуризма›, казалось, соблюдены были ‹…›: и прошлое с небывалой жестокостью словесным пожаром в пепел превратили, ‹…›, все черты преступили, каноны с корнями повыворотили, — но только ‹…› энтузиазма бунтовщического во всем этом и не ночевало» (В. Ховин; журн. «Голос жизни», Пг., 1915, № 22, 27 мая, с. 8).
С. 209. …подобно Андрее-Беловскому «Котику Летаеву», вытягивается из тела руками души… — Имеется в виду следующее место из романа Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева; 1880–1934; см. о нем наст. изд., т. 1, с. 503–506) «Котик Летаев» (1915–1916): «Я нервный мальчик: и громкие звуки меня убивают; я сжимаюся в точку, чтоб в тихом молчаньи из центра сознания вытянуть: линии, пункты грани» (Ск-1, с. 32).
Когда Котик плачет в горизонт… — Ср.: «Плачу я под окном — в горизонт, а горизонт — ясновзорен…» (Ск-2, с. 40).
…когда на него мычит черная ночь… — Ср. с заключительной фразой пятой главы романа «Котик Летаев»: «Светлоногий день идет в ночь; чернорогая ночь забодает его» (Ск-2, с. 62).
…и звездочка слетает к нему в постельку усиком поморгать… — В романе А. Белого: «…самоцветная звездочка — мне летит на постель; глазиком поморгает, ‹…› усом уколется в носик…» (Ск-1, с. 62).
…между Белым земным и Белым небесным происходит некое сочетание в браке. Нам является лик человека… — «Дуализм» лирического героя Белого отчетливо проявлен в его стихотворении «„Я“» (декабрь 1917):
(Зн. тр., 1918, 4 апреля (22 марта), № 171). В сентябре 1918 г. А. Белый работал над трактатом «Кризис культуры», где вариант этого восьмистишия (также вошедший в текст трактата) получил на языке лирико-философской эссеистики такое толкование: «…„я“, разрываясь в себе, распинаясь в себе, посередине себя наблюдает огромную ночь: посередине ее стоит Солнце: но Самое Солнце — Круг Солнца — есть Лик, восходящий во мне…» (в его кн. «На перевале. III. Кризис культуры», Пб., 1920, с. 86; выделено автором). Похожие рассуждения Есенин, вероятно, слышал от самого Белого, с которым часто встречался осенью 1918 г.
…завершаемый с обоих концов ногами. Ему уже нет пространства, а есть две тверди. Голова у него уж не верхняя точка, а точка центра… — Во второй части «Ключей Марии» Есенин писал о человеке, который «захотел найти свое место в пространстве»: «Человек, идущий по небесному своду, попадет головой в голову человеку, идущему по земле. Это есть знак того, что опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба. Пространство будет побеждено…» (наст. том, с. 203).
Туловище человека ‹…› разделяется на два световых круга, где верхняя часть ‹…› подлежит солнечному влиянию, а нижняя — лунному. — Первый вариант этой фразы в рукописи: «Теософы не напрасно разделяют туловище человека на два световых влияния», — что проясняет источник данного суждения поэта. Ср.: «…Луна отделилась от Земли. Произошел великий переворот. ‹…› Человек ‹…› измени‹л› свою собственную вещественность. ‹…› Одна часть его с двумя органами движения превратилась в нижнюю половину тела ‹…›. Другая часть была как бы обращена вверх. Из двух других органов движения образовались зачатки рук. А органы, раньше служившие еще для питания и размножения, преобразовались в органы речи и мышления. Человек выпрямился. ‹…› Вся его низшая половина ‹…› попала под разумно-организующее влияние высших существ. ‹…› Описанные высокие существа обладают родством с Луною, они в известной мере лунные боги. ‹…›… во второй верхней половине человека развилось нечто, на что вышеописанные высокие существа не имеют влияния. Над этой половиной приобретают власть иные существа. ‹…› Так подпадает человек двойному водительству. Своей нижней частью находится он под властью лунных богов, своей же образовавшейся личностью подпадает он водительству тех существ, которых объединяют под именем их вождя „Люцифера“ ‹…›, что значит „носитель света“, почему в тайноведении эти существа обозначаются как „солнечные боги“» (Штейнер Р. Из летописи мира (Aus der Akasha-Chronik), M., 1914, с. 124–130; выделено в переводе).
…колесо нашего мозга… — Ср. с «умными сердечными колесами» А. Белого (в его кн. «На перевале. III. Кризис культуры», Пб., 1920, с. 84).
…он мог просунуться так же легко, как и верблюд в игольное ухо… — Образ из Нового Завета («…удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие»: Мф. XIX, 24).
Мист — согласно М. Никё, «это слово ‹…› соответствует французскому myste (в котором конечное е не произносится) и значит „посвященный [в тайну]“. Слова „мист“ и „посвящение“ С. Есенин употребляет на одной странице ‹„Ключей Марии“›» («Столетие Сергея Есенина», М., 1997, вып. III, кн. 1, с. 129; выделено автором). Термин «мист» постоянно употребляется в книге Р. Штейнера «Мистерии древности и христианство» (М., MCMXII ‹1912›), которая была в личной библиотеке Есенина (списки ГМЗЕ). Суждения поэта о Голгофе, следующие ниже, свидетельствуют об их связи с положениями указанной книги Штейнера (об Иисусовой Голгофе как мировой мистерии см. с. 115–116 «Мистерий древности…»).
…терновый венок и гвоздиные язвы. — Ср.: «И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову…» (Иоанн. XIX, 2); «Распялся еси мене ради, ‹…› гвоздьми пригвоздился еси…» (Блаженна, глас 4; поется в Великую Пятницу: «Православный богослужебный сборник», М., 1991, с. 283).
С. 210. Он ‹мист› знает, что идущий по небесной тверди, окунувшись в темя ему, образует с ним знак ‹…› креста… — Возвращаясь вновь к «лику человека, завершаемому с обоих концов ногами», Есенин, возможно, вспомнил такие слова А. Белого: «…стоящее в точке („я“ в „я“) есть оясненный лик круга Солнца; и лик, как бы там ни назвать этот лик — человеком воистину, сверхчеловеком иль Богом, — есть „я“; оно — „я“ всего мира и „я“ человека; явление связи двух „я“ есть Христос» (в его кн. «На перевале. III. Кризис культуры», Пб., 1920, с. 84; выделено автором).
…на котором висела вместе с телом доска с надписью I.H.Ц.I. — Ср.: «Пилат же написал и надпись и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Иоанн. XIX, 19), а также изображения распятия Христова (например, в кн. «Феодоровский Государев Собор в Царском Селе», М., ‹1915›, с. 44).