Страница 41 из 90
Как трясти благотворительные фонды
...был тем человеком, которому поручили трясти толстосумов (в каждом колледже есть свой ответственный за это дело). В тот раз он обратился ко мне в следующих выражениях: «Никакой выпивки, Эдди. Ни одной бутылки за вечер. И большие-большие, просто ну очень большие деньги!» При этом он жестикулировал, как в немом кино, рассчитывая, очевидно, сделать свою мысль более доходчивой. Во времена Чаплина он мог бы не пасти толстосумов, а зарабатывать эти самые немалые деньги своей пластикой. Все это заставило меня задуматься – а не слишком ли далеко я зашел, если коллега из моего же колледжа считает необходимым беседовать со мной в столь странной манере. Отираясь в различных яхт-клубах, на винных дегустациях и оперных премьерах – это вошло у него в привычку, – Фелерстоун залучил в свои сети миллиардера, который, как выяснилось (к досаде нашего ловца), увлекался философией. Мне было предложено явиться на сцену, слегка пофилософствовать, улестить хозяина и оприходовать чек – сколько нищих и сирых диск-жокеев мысли именно так и поступали в прошлом: являлись к столу вельможи – и раз! «Он помешан на благотворительности. Собирается отвалить пару миллионов, точно... И знаешь... ему понравилась твоя книга».
Рубленый английский Фелерстоуна, без капли иронии, вкупе с обещанием того, что финансирования от филантропа хватит на века и века и не будет ему конца, – все это повергло меня в такой трепет, что я завязал.
Будь самим собой
Возможно, это-то и было моей ошибкой. Следовало бы вести себя как обычно. Уговори я бутылочку, я мог бы, не поскользнувшись, выписывать такие вензеля, чаруя всех и каждого на миллион фунтов... Однако в преддверии встречи я неделю не прикладывался к бутылке. Мир выглядел странно посвежевшим, обновленным, с иголочки. Я начал испытывать токсикоз (пару дней я просто ходил ни на что не годный) из-за недостатка токсинов в организме.
Я прибыл в Хэмпстедское поместье Лонга (войдя, я старался держаться подальше от стен, ваз династии Мин, зальцбургского фарфора и прочего, чтобы, доведись мне упасть или потерять равновесие, не повредить какой-нибудь бесценный образец искусства). В холле меня с нетерпением поджидал Фелерстоун, первым делом попытавшийся визуально убедиться, набрался я уже или еще нет. Я не набрался, что не помешало мне со всего маху завалиться и накрыть своим телом миссис Лонг, которая, запутавшись во время падения в «домино», сломала руку.
– С каждым может случиться, – великодушно заверил меня мистер Лонг.
Мистер Лонг выказал подозрительную снисходительность к моей манере приветствовать хозяйку дома. Бедняжка была тут же сдана на руки шоферу и отправлена в больницу, мы же отправились трапезничать, хотя я и чувствовал себя несколько неловко, оказавшись за столом рядом с Фелерстоуном, который смотрел на окружающих столь теплым взглядом, что вы могли бы считать себя человеком везучим, если бы он сразу перерезал вам горло рыбным ножом.
Столь же потрясающее великодушие мистер Лонг проявил, созерцая, как я заблевываю его несравненный фарфор фонтанами рвоты. Меня прямо-таки выворачивало наизнанку. Но хозяин оставался в высшей мере гостеприимен – это при том, что толстосумы, купающиеся в излишках богатства, как правило, отличаются манерами (и глазками) кабана-бородавочника. Но этот оказался достаточно воспитан, чтобы воздержаться от всяких комментариев, покуда меня рвало на запад, на восток, на юг и на север. В предвкушении халявного пиршества я и съел-то всего ничего, но этого ничего хватило, чтобы заблевать все вокруг на 360°.
Мистер Лонг провел меня в комнату, где какое-то время я, стараясь не шевелиться, боролся с недомоганием, боясь, что одно неверное движение – и извергающаяся из меня лава снесет стену или сожжет дом. Но когда пришла пора спуститься вниз, я взял себя в руки, преисполненный желания взять реванш и всех очаровать. Вместо этого, не пройдя и полпути, я поспешно бросился в туалет – мой невидимый враг предпринял атаку на новом направлении.
Эдди против несмываемого говна
Я воззрился на кучу. Каким-то образом, несмотря на все пережитое в течение вечера, совершенно измочаленный выпавшим на мою долю испытанием, я чувствовал – сейчас все уперлось в одно: удастся мне отделаться от красовавшегося передо мной объекта или нет. За что бы меня ни корили, мне не хотелось бы, чтобы за моей спиной шептались: «Этот философ? Да он же дикий – даже в туалет ходить не приучен». Я не из тех, кто раздувается от сознания собственной значимости, но какие-то хилые остатки самоуважения у меня все же есть; а сейчас я чувствовал, что эта пакость еше немного – и сведет их на нет. Несмотря на всю роскошь этого особняка, здесь был установлен унитаз, который ужасно медленно наполнялся водой. Приходилось по десять минут ждать, прежде чем снова нажать на спуск. У меня была масса времени поразмыслить о лености сантехников. Я проторчал в туалете целых полчаса, прежде чем была организована спасательная экспедиция. Состояла она из Фелерстоуна, в глубине души надеявшегося, что я уже отдал концы или хотя бы нахожусь при последнем издыхании. В этом случае он мог бы насладиться зрелищем, а затем разыграть трагическую карту.
– Все в порядке? – поинтересовался он.
Я подтвердил, что со мной все в порядке. Не знаю уж почему, я не мог заставить себя поведать коллеге, что я породил монстра, справиться с которым не под силу ни человеку, ни сантехнике конца тысячелетия. Затруднение заключалось в том, что здесь не было ершика, которым можно было бы пропихнуть эту свернувшуюся кренделем колбасину, а я, каких бы глубин ни достигало мое отчаяние, вовсе не был готов к тому, чтобы протянуть моему ужасному порождению руку помощи.
Право слово, если бы это случилось где-нибудь в гостевом флигеле или в дальней части дома, я бы оставил все как есть, и пусть разбираются слуги, но эта уборная находилась на перекрестке основных коммуникаций хозяев, и я живо представлял себе, как Лонг входит в туалет и упирается взглядом в мое шедевральное произведение. Это казалось непоправимо ужасным – даже для мира, где дети умирают от голода. Я провел там еще час, пытаясь замести следы и заставить это позорище убраться с человеческих глаз. Должно быть, у хозяев зародилось опасение, а не ширяюсь ли я в толчке, потому что в конце концов передо мной возник шофер.
Нагреть руки на этом визите нам не удалось.
Зато когда на сцене появился этот японец, мы отправились в Сохо в восточную забегаловку с циновками на полу и головами божков, вырезанными из дерева зори, где играли в застольные игры типа «бутылочки», спорили, кто кого перепьет, и вели себя столь отвязно, что я даже позабыл: мы находимся в Соединенном Королевстве Великобритания. В три часа ночи, когда нас уже хотели оттуда вышвырнуть, Хироши (который был настолько богат, что прочие миллионеры бледнели, когда он входил в комнату) купил это заведение с потрохами (и, кажется, подарил его нашему шоферу в качестве чаевых). «Англия, как и Япония, – островная страна», – сказал он мне. Вот и все. Для меня открылся бездонный источник денежных поступлений.
Фелерстоун в бешенстве кусал локти. Он должен был ехать в Америку окучивать еще одного миллионера. Рейс отложили, и целый день ему пришлось ошиваться в Хитроу, ожидая, когда же объявят посадку. В Штатах его встретили в аэропорту и привезли в дом этого денежного мешка. Дом представлял собой двадцатикомнатный особняк, где семнадцать комнат из двадцати отличались отсутствием мебели и голыми стенами. В комнате Фелерстоуна отсутствовал также обогреватель, тогда как за окнами стоял январь: при том что хозяин, Нэш, в своей комнате установил паровое отопление. «Чувствуйте себя как дома», – любезно предложил он.
Исследовав кухню, Фелерстоун обнаружил открытый пол-литровый пакет молока и три побелевшие от старости плитки шоколада. Шоколада «Херши». На ужин была пицца, доставленная на дом разносчиком. «Мне нравится простая пища. А вам?» – поинтересовался хозяин. Фелерстоун обнаружил в ящике буфета целую стопку льготных купонов на заказ пиццы, когда Нэш отправился на ленч, оставив гостя «работать в тишине».