Страница 17 из 90
Жослин. Краткий перечень фактов
1. 35.
2. Дважды разведена.
3. Смертельно опасна для философов с патологически увеличенной печенью.
Входя в отель, я обратил внимание на двух хлыщей, отиравшихся у подъезда, и с трудом подавил желание призвать их на помощь, ибо побаивался, что поиск оптимального метода улучшения мироздания в компании Жослин может стоить мне жизни. Грамотная смерть – это не только венец, это – половина успеха вашей карьеры. Не кривя душой, зададимся вопросом: разве имя Сократа украшало бы обложки бесчисленных монографий, умри он от отравления несвежими устрицами или банального простудифилиса? Бруно – тот вообще вошел в историю благодаря тому, что в его случае кремация предшествовала смерти, а не наоборот. Или – Сенека. Сенека с его острым, проницательным умом просто вовремя позаботился о спасении своей репутации в глазах потомков – и вскрыл в ванной вены.
Раздевание Жослин: ни нерешительности, ни суеты. И как бы ни поднаторел ты в распутстве – даже если ты распутник-ветеран, убеленный сединами, – момент, когда будет удален последний предмет женского туалета и обнажится рабочая поверхность, вызывает в твоей душе особые чувства. Жослин сняла трусики, подхватила их одним пальцем – и, подняв руку, другой оттянула резинку, так что они превратились в рогатку. Снайперский выстрел, произведенный через всю комнату, поразил меня точно в лоб (о котором кто-то из моих приятелей сказал, что он отвоевал себе все жизненное пространство, вплоть до затылка).
За моей спиной стояли десятилетия, отданные риторике, интеллектуальной полемике, критике идей. И что с того? Все, на что меня хватило в данной ситуации, – восторженно раззявить пасть, как какой-нибудь зеброосел в зоопарке, и проквакать, как лягушка, раздувшаяся до размеров Джагернаута, – догадайтесь что... «Да!!! Да!!!»
О любви – распивочно и навынос 1.2
Мне на самом деле не очень-то везло с женщинами. Недостатки и преимущества холостяцкого статуса можно оценивать по-разному, но факт остается фактом: покуда вы холостяк, вы желанны для женщин, женщины вас вываживают, как опытный рыбак – клюнувшую рыбу. С каждым разом вы – как ловчий сокол – все точнее примечаете, стоит взвиваться за добычей или не стоит, обломится вам здесь или нет. Но часто этим чутьем вы готовы пожертвовать, а все потому, что вас снедает отчаянное желание получить от жизни хоть толику радости – сколь бы эфемерной, сколь бы несообразной ни была эта самая радость.
Мне не очень-то везло раньше в Монпелье – даже несколько десятков лет назад, когда я выглядел не так уж плохо (при выгодном освещении, конечно). Причина, по которой неудача в Монпелье мне столь запомнилась: то был не просто провал, а – истинное падение, головой вниз, со свистом. Иные воспоминания оставляют во рту привкус горечи. Но горечь может быть и горечью вина. А эта – горечь мочи.
Вечеринка уже вошла в заключительную стадию. Я: двадцати двух лет от роду, естественно, единственный оставшийся без пары и, конечно же, единственный представитель мужского пола, еще стоящий на ногах – и никем не прибранный к рукам.
Стратегема соблазнения, которой я пользуюсь до сих пор: пить, – пить, повышая градус, но пить так, чтобы все же стоять на ногах. Ибо женщины, даже всерьез задумываясь, а не понизить ли им свои моральные стандарты, могут упустить из поля зрения тех претендентов на соучастие в сем захватывающем процессе, которые валяются под ногами, пьяные в дым.
Я уже и не помню, что за околесицу нес я в тот вечер, но, право слово, вряд ли это было что-нибудь более глубокомысленное, чем: «Простите, вы не передадите мне эту рюмку водки, если никто на нее не претендует?» И мне бы насторожиться, обнаружив, что вокруг меня кругами ходит некая юная леди: ведь чтобы увидеть в этих банальных репликах остроту ума, надо было обладать могучим воображением. При этом девица была чертовски привлекательна. По Платону, подобное притягивается подобным. Так вот, я не считал – и не считаю – себя красавцем, скорее даже наоборот. Но толстым философам раз в жизни выпадает показаться неотразимым какой-нибудь красавице (если, конечно, этот философ достаточно долго продержался на ногах на достаточно многих вечеринках).
В комнате было нечем дышать: атмосфера молодежной вольницы подогревалась не только возлияниями, но и воскурениями. Многие из участников пиршества к этому времени уже предпочли перейти в горизонтальное положение и предаться созерцанию внутренних пространств своего дремлющего духа.
– Пошли-ка на улицу, там прохладнее, – заявила девица, одним грациозным движением выпорхнув из джинсов и вспорхнув на карниз за окном. Представшие моему взору окорочка были достойны самых пылких восхвалений. Я бы и на эшафоте сказал, что провел накануне весьма недурную ночку, если бы этой ночкой я был занят поджариванием таких вот окорочков на моем вертелке.
Уподобившись стреле крана, высунувшейся из окна, я увидел, как она метнулась по карнизу и, подпрыгнув, повисла на флагштоке, торчащем из стены соседнего здания, где, видимо, располагался муниципалитет или что-то подобное. Краткий обмен репликами позволил установить, что девица – страстная поклонница альпинизма во всех его видах. Ее тело, прикрытое лишь белым топиком (который особо выигрышно оттенял черные как смоль волосы моей красотки), раскачивалось в воздухе – такое одинокое, такое неласканное! В этот момент девица наптоминила одновременно акробата на трапеции и государственный флаг.
– Ну же, Эдуард, сюда! Люби меня!
С тех пор я с опаской отношусь к женщинам, называющим меня Эдуардом. Годы не прошли бесследно. Прожитая жизнь, прежде чем скрыться за поворотом, обычно бросает милостыню. Вы, так сказать, удостаиваетесь просветления. Теперь-то я точно знаю, что сработает, а что – нет.
Теперь, умудренный опытом, я бы постарался обратить внимание моей пассии на то, что флагштоки казенных зданий – не самое удачное место для поисков оптимального метода улучшения мироздания, я бы попытался лестью и мольбой вернуть барышню с небес на землю.
Но... Но она была слишком красива для неопытного философа моего калибра. И у меня за спиной еще не было печального опыта с флагштоками муниципальных зданий, к тому же я был здорово пьян и находился в том возрасте, когда большинство представителей сильного пола готовы стоически претерпеть все во имя тех, на кого у них стоит.
Черт с ним, что часы показывали три утра, от мостовой внизу меня отделяло пять метров, а кличку орангутан я заработал от однокашников отнюдь не за ловкость и грациозность! Я изобразил деланый энтузиазм и устремился к цели.
Тому, как я раскачивался, повиснув на этом чертовом флагштоке, позавидовал бы любой обезьян. Так продолжалось секунд шесть.
Флагшток все это выдержал. Не выдержала моя хватка. Девица уже обвила меня ногами, и некое краткое мгновение – воистину, паря между небом и землей – я мог смаковать теплоту и благоухание ее кожи. Но, увы, я оказался не способен пожать плоды сих эротических трудов, сознание предательски сосредоточилось на ощущениях в кистях рук – напряжение и усталость нарастали там с поистине удивительной скоростью. Я просто не мог с должным жаром ответить на горячечные проявления любви, заложником которых я оказался.
Меня еще хватило на то, чтобы, скользя вниз, какое-то мгновение испытывать трепетное восхищение перед мускулатурой моей красотки, и еще более короткое мгновение осознать, что это – последнее видение, которое я унесу с собой в вечность. У меня еще даже остался миг-другой, чтобы усмехнуться мысли о том, в какую же обезьяну (в моем случае дважды карикатурную) могут превратить человека необузданные желания, и ужаснуться тому, что вся моя жизнь прошла в таком вот обезьянопоклонничестве.
Участвуй в этом низвержении во тьму внешнюю моя свободная воля или пытайся я оттянуть момент грядущего грехопадения, я бы точно преизрядно покалечился – если не сломал себе шею. Однако воля моя в падении не участвовала – и единение с перстью земною обернулось для меня едва ли не чудом. Гирей оторвавшись от красотки, я приземлился с кошачьей грацией (если вы способны представить разжиревшего, пьяного, неуклюжего кота с головой гладкой, как взлетно-посадочная полоса).