Страница 113 из 129
…ложные взгляды западной науки на Восточную Империю… — См. коммент. к ‹Записке› (с. 305–306), в которой Тютчев сравнивает своеобразие данных взглядов с кюстиновской предвзятостью. О ее характере можно судить по, так сказать, антитютчевскому противопоставлению автором «России в 1839 году» религиозно-государственных основ Восточной империи и западного мира, в котором он следует за Ж. де Местром. Последний полагал, что «вся современная цивилизация вышла из Рима», а Россия оказалась оторванной от нее из-за «схизмы X века», а потому неспособной к подлинному культурно-историческому творчеству (см.: Степанов М. Жозеф де Местр в России // ЛН. 1937. Т. 29–30. С. 597). Непосредственно Тютчев имеет в виду прежде всего взгляды Я. Ф. Фалльмерайера (см. коммент. С. 445–447).
Именно в качестве Императора Востока царь является Государем России. — Имеется в виду христианский Восток, средоточием которого является православная Россия во главе с ее царем. См. подробнее в коммент. к ‹Отрывку›.
«Волим царя восточного православного», — говорили малороссы… — Ссылаясь на Собрание государственных грамот и договоров, И. С. Аксаков отмечает: «Так отвечали Малороссы на вопрос, предложенный Богданом Хмельницким, кому хотят они отдаться в подданство» (Биогр. С. 225).
Православная Церковь — ее душа, славянское племя — ее тело. — См. коммент. С. 451–452, а также у К. Н. Леонтьева: «Церковность — культурна, созидательна, голый племенной национализм разрушительно плоск» (Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. С. 372).
Это кентавр… — Тютчев подчеркивает в этом образе отмеченную ранее изначальную и непримиренную двойственность правления и личности Наполеона, режим которого после переворота 18 брюмера существенно отличался и от революционного, и от реставрационного и не мог быть отождествлен ни с одним из них. На уровне метафизической риторики и поэтически оценочного возвеличивания кентаврическую сущность Бонапарта раскрывал Д. С. Мережковский, называвший его «человеком из Атлантиды», «последним воплощением бога-солнца», «Божиим посланником», но вынужденный признавать и доводы в пользу «корсиканского людоеда», «апокалиптического зверя из бездны», «антихриста» (Мережковский Д. С. Наполеон. М., 1993. С. 7). В историософском плане Тютчева не могло не занимать противоречивое соединение республиканских и монархических, революционных и имперских элементов в деятельности Бонапарта, пытавшегося осуществить некий «синтез» исторического пути Франции от Хлодвига до Комитета общественного спасения. Уже находясь в изгнании, Бонапарт так осмыслял рассматриваемые противоречия: «Надо отличать революционные интересы от революционных теорий ‹…› Революционные теории годны лишь для разрушения контрреволюционных. Напротив, при монархическом правлении я сохранил интересы Революции, изгнав из нее теории» (цит. по: Bertrand. T. 2. P. 102). Еще одну сторону своего кентавризма Наполеон раскрывает в беседе с другим свидетелем последних лет его жизни: «Что до меня, то я мог быть только коронованным Вашингтоном и мог стать им лишь среди убежденных или господствующих королей ‹…› Достичь этого разумным путем я мог лишь с помощью всеобщей диктатуры, чего и добивался. Сочтут ли это за преступление? Подумают ли, что отказаться от этого было в человеческих силах? ‹…› Мне необходимо было победить в Москве!..» (Las Cases. T. 1. P. 273). Республиканско-монархический «кентавр» по-разному проявлял себя в политике Наполеона. Современники называли его «Робеспьером на коне» и сравнивали, как, например, Стендаль, с Кромвелем: «Революция обрела своего Кромвеля…» (Стендаль. Собр. соч.: В 15 т. М., 1959. Т. 11. С. 45). Сам Наполеон полагал, что как Английская республика умерла вместе с Кромвелем, так и Французская — вместе с ним. С другой стороны, он внимательно относился к опыту Комитета общественного спасения, оправдывал террор, лестно отзывался о Ж. Марате, Ж. Дантоне, М. Робеспьере. Последнего он считал необыкновенной личностью и по своим нереализованным способностям наиболее выдающимся из всех людей (см. об этом: Bertrand. T. 1. P. 175). Освоение революционного опыта помогало ему осуществлять на практике автократические тенденции, которые все заметнее нарастали в его деятельности и быстро воплотились сначала в пожизненном консульстве, а затем в восхождении Наполеона на трон в императорском достоинстве и в утверждении за его родом права престолонаследия. Монархическо-республиканская и имперско-демократическая парадоксальность своеобразно проявилась в выбитой медали, на одной стороне которой изображался портрет Бонапарта с надписью «Наполеон, Император Французов», а на другой были выгравированы слова: «Французская Республика, единая и неделимая». Логика «незаконной» империи диктовала свои условия, и в катехизисе Наполеона последний уже объявлялся наместником Бога на земле, а непокорность ему характеризовалась как противление божественному порядку. Бонапарт гневался, когда его называли узурпатором, и, по свидетельству К. В. Меттерниха, говорил: «Я нов, как Империя; между Империей и мной существует совершенное сходство» (цит. по: Bertier de Sauvigny G. de. Metternich et son temps. P., 1959. P. 221). Имперские амбиции Наполеона распространялись далеко за пределы Европы, уходили за балканский горизонт и охватывали Закавказье, Турцию, Индию в мечтаемом «синтезе» Запада и Востока под началом его собственной короны. С точки зрения Тютчева, в таком имперском замахе отсутствовал «Божий пламень» и господствовал революционный дух «гения самовластного», предопределивший его пародийно-игровое воплощение и последовавшую затем несостоятельность. По словам Ф. Р. Шатобриана, перефразированным в стихах Тютчева, Наполеон есть «детище нашей революции, он поразительно похож на свою мать»; «рожденный главным образом для того, чтобы разрушать, Буонапарте несет зло в самом себе» (цит. по: Лирика I. С. 386–387). О генетических, исторических, типологических аспектах кентаврической сущности Бонапарта см. в кн.: Oeuvres littéraires et écrits militaires de Napoléon. Vol. 1–3. P., 1967–1968; Duverger M. La monarchie républicaine, ou Comment les démocrates se do
ent des rois. P., 1974; Великая Французская революция и Россия. М., 1989; Александр I, Наполеон и Балканы. Балканские исследования. Вып. 18. М., 1997; Боботов С. В. Наполеон Бонапарт — реформатор и законодатель. М., 1998.История его коронования — это символ всей его истории. — Подражая Карлу Великому, Наполеон пригласил римского папу лично участвовать в коронации и освятить ее церковным помазанием. Однако если восемьсот лет назад Карл Великий отправился на эту церемонию ко Льву III в Рим, то новоиспеченный французский император пожелал, чтобы Пий VII сам прибыл к нему в Париж, в то время как его войска в Северной и Средней Италии угрожали Риму, а папа надеялся на увеличение своих владений и передачу легаций в собственные руки. В подобных обстоятельствах коронование Наполеона изначально несло на себе печать двойственности, конъюнктурности и пародийности, о которой Тютчев говорит ниже. Воскрешая права и претензии Карла Великого и играя на чувствах миллионов правоверных католиков, Бонапарт вместе с тем во всем хотел показать свое первенство над римским папой. Пик ритуала получил неожиданный символический смысл: император, не дожидаясь возле алтаря возложения на него короны, выхватил ее из рук папы и сам надел ее себе на голову (по мнению одного из авторитетных наполеоноведов, этот жест не являлся импровизацией, но был заранее составленным протоколом — см. Tulard. P. 173), а затем сам же короновал императрицу Жозефину. В дальнейшем «борьба» между Пием VII и Наполеоном продолжала на свой лад старые распри между римскими папами и германскими императорами; Рим был оккупирован французскими войсками в 1808 г., Папская область присоединена к Франции, а Пий VII находился под присмотром в Фонтенбло вплоть до падения Наполеона в 1814 г. О реальном отношении последнего к религии, конкордату, папе и их роли в собственной коронации свидетельствуют его слова: «Если бы в Риме не было пап, так на этот случай следовало бы их выдумать» (Гораций Вернет. История Наполеона. М., 1997. С. 203). Подробнее об истории коронования Бонапарта см. в кн.: Masson Fr. Le Sacre et le couro
ement de Napoléon. P., 1978; Cabanis J. Le Sacre de Napoléon. P., 1970.