Освобожденный Эдем.

Неандертальцы имели все шансы образовать современное человечество.

Однако возникли в силу исторических обстоятельств кроманьонские племена, и неандертальцев не стало.

Костные их останки выставлены сейчас в музеях.

Этот фактор, нам кажется, следует иметь в виду прежде всего.

Он может оказаться решающим.

Выскажем «сумасшедшую гипотезу». На исходе Средних веков Европа как будто пережила приступ безумия. Вся она покрылась язвами мистических нагноений — сетью судов инквизиции, которые посылали на смерть тысячи и десятки тысяч людей: колдунов, ясновидящих, знахарей, ведьм, истерических, одержимых бесами, вообще — нестандартных.

Цифры здесь впечатляют. В Лотарингии в течение 15 лет были сожжены около 900 ведьм, епископ Бальтазар Фосс сжег в Фульде 700 человек, 600 человек были сожжены в Бамберге, 121 человек за три месяца — в Оснабрюке, в небольших деревушках вокруг Трира казнили 306 человек, в местечке Герольцгофен только за 1616 год было сожжено 99 ведьм, в следующем году — еще 88, в Женеве за короткий период времени в 1542 году было уничтожено 500 ведьм, в Кведлинбурге за один день 1589 года погибли 133 человека. Считается, что к концу XVI века только в Испании, Италии и Германии было казнено не менее 30 000 людей20. За сравнительно небольшой период деятельности главного инквизитора Испании Томаса Торквемады (около 18 лет) было сожжено более 10 000 человек, заподозренных в связях с нечистой силой21.

Католической инквизиции не уступала инквизиция протестантская, стремившаяся во всем превзойти своего идеологического оппонента.

Разумеется, в большинстве случаев обвинения против колдунов или ведьм были просто плодом воспаленного мистицизированного воображения, иногда — сведением счетов, иногда объяснялись политическими мотивами. Немаловажную роль играл и экономический фактор, поскольку доносчики часто получали ощутимое материальное вознаграждение. Однако в качестве именно «сумасшедшей гипотезы» можно предположить, что тогда, на переломе эпох, по каким-то пока неясным для нас причинам имела место первая попытка ароморфоза, первая, сугубо стихийная попытка преобразования человека, попытка обретения им качеств, которые традиционно человеческими не считаются. Вполне возможно, что у человечества, помимо исключительно «техногенного», «социального», только кажущегося неизбежным исторического пути развития, был и другой, связанный, скорее всего, с принципиально иным способом познания мира, с другой наукой, с другими методами организации общества, и природа, вслепую расшатывая вид homo sapiens, пыталась следовать именно этим путем.

Четыреста — пятьсот лет назад за счет самых жестоких мер, впрочем для Средних веков вполне естественных, биологический формат человека удалось удержать.

Однако нет никакой уверенности, что это удастся сделать сейчас.

В наше время расслоение «человека разумного», его биологическая полиморфность, влекущая за собой новые стратегии бытия, является уже не внутренним эволюционным потенциалом, который можно отрегулировать с помощью социальных средств, а насущной цивилизационной потребностью, обостряющейся с каждым днем. Альтернативой ей предстает глобальная технологическая катастрофа.

Вряд ли поэтому антропогенез удастся остановить.

В результате главной коллизией, поляризующей современность, становится опять-таки не конфликт «Запад — Юг», не антагонизм между индустриальной и когнитивной (постиндустриальной) стратами мира — хотя, конечно, этот процесс тоже получит развитие, — базисной коллизией наших дней становится противоречие между «человеческими» и «нечеловеческими» элементами миросознания. Потому что различия между Югом и Западом, между мусульманами и христианами, между русскими и китайцами (индусами, арабами, европейцами) может оказаться значительно меньше, чем различия между «цветными» гендерами и гендерами традиционными, между «элоями» и «морлоками», между люденами и людьми.

Подчеркнем еще раз принципиальную новизну нынешнего биологического пейзажа. Разумеется, определенное расслоение человека — «гендерное», «когнитивное» или «техногенное» в том или ином виде существовало всегда. Оно всегда оказывало прямое или подспудное влияние на ход истории. Однако впервые со времени возникновения человечества складывается ситуация, когда эти различия могут быть генетически закреплены и, следовательно, привести к появлению на Земле новых видов людей.

Видимо, наша цивилизация действительно утрачивает антропоморфность.

Вид homo sapiens еще остается «sapiens», но постепенно перестает быть «homo».

Определяющим параметром личности становится не тело, а исключительно разум, который может базироваться на самых разных носителях.

Не стоит преувеличивать парадоксальность такого сценария. Психологически он уже подготовлен бурным расцветом фантастики, начавшимся еще в середине прошлого века. Рожденная научно-технической революцией, которая казалась тогда очередной панацеей, и захватывающая с тех пор поколение за поколением, в основном, разумеется, молодежь, фантастика, помимо всего остального, несет в себе важную цивилизационную функцию: в условиях начинающейся глобализации, в условиях прямого и непосредственного контакта разнообразных культур она преодолевает атавистическую ксенофобию, показывая, что «иное» заслуживает такого же уважения, как и «свое». «Ключом била жизнь. Чумазые детишки в лохмотьях играли с бесформенными антропоидами Капеллы, юными армадиллами с Карнеги-12, с марсианскими лягушатами. Сотни крохотных многоножек с Портмара сновали под ногами, словно ящерицы… Желтые птицы, похожие на страусов и покрытые мягкой золотистой чешуей, небрежно шествовали среди толпы, задрав головы и вращая громадными глазами»22.

Одновременно в конце ХХ века резко ослабевает нормирующая роль мировых религий. Заметим, что восточная трансценденция с ее непрерывными циклами инкарнаций, то есть переселения душ в различные зооморфные сущности: животных, птиц, насекомых, к облику носителя разума всегда относилась индифферентно, рассматривая собственно человека лишь как одну из промежуточных трансформаций. Проблема антропоморфности разума здесь вообще не стоит. Растворение человека в природе для восточных цивилизаций (культур) — процесс естественный. А что касается западной трансценденции, первоначально имевшей внешний «божественный» эталон, то это ее регламентирующее начало постепенно становится все более и более неопределенным.

Исторически это выглядит следующим образом. Яхве, воплощающий собою иудаизм, еще сохраняет многие человеческие черты: он — гневен, нетерпелив, своенравен, подозрителен, мстителен. Он может покарать свой народ даже за мелкие прегрешения. Он требует от верующих в него самых немыслимых жертв. Фактически, это не бог, это — всемогущий, гипертрофированный человек, со всеми отрицательными характеристиками, присущими человеку. С другой стороны, Христос, воплощающий собой христианство, напротив, практически все негативные качества уже утрачивает. Конечно, в земной своей жизни он еще выступает в человеческом облике, однако уже без той вечной «тени», которую человек обязательно отбрасывает в повседневности. Мирских слабостей у него почти нет. Христос — это не человек, это — идеал человека. Еще выше степень абстрагирования в следующем мистическом статусе. Аллах, воплощающий собою ислам, не обладает вообще никакими человеческими особенностями. Аллаху не свойственны ни рассуждения, ни эмоции, и мы можем сказать о нем только одно: он — всемогущ. Правда, Аллах еще сохраняет контакт с людьми, который осуществляется главным образом через молитву, зато данный параметр исчезает у гегелевской абсолютной идеи. Это уже полностью обезличенное, нейтральное, не в чем не персонифицированное начало: повлиять на него нельзя, его можно лишь в какой-то мере познать и затем действовать в соответствие с его фундаментальными характеристиками. И, наконец, последний по времени шаг — законы природы. Абсолютная идея растворяется в начальной объективности мира. Она теряет всякую телеологическую направленность и теперь идет в пустоту, не размеченную никакими метафизическими аксиомами. Неизвестность, с которой имеет дело наука, не может быть персонифицирована по определению. В научных координатах она так и останется неизвестностью.