Страница 18 из 81
Кстати, та же ошибка содержится и в прогнозах Римского клуба. Согласно его расчетам, человечество также уже должно было находиться на грани гибели. Знаменитый доклад 1972 года предостерегал, что к 1981 г. истощатся мировые запасы золота, к 1985 г. — меркурия, к 1987 г. — олова. В 1992 г. мы должны были остаться без цинка и нефти, а в 1993 г. — без меди, свинца и газа. И что? Сейчас эти сроки отодвинуты, по крайней мере, на тридцать лет.
Собственно все провалы государственного планирования, все ошибки его и следующие из них социально-экономические тупики, а таких провалов и тупиков за последние десятилетия накопилось великое множество, свидетельствуют о недостаточности данного метода. Нормативное прогнозирование имеет дело не с будущим в истинном его воплощении, оно имеет дело опять-таки с «продолженным настоящим». Оно просто обречено на стратегические неудачи и, по сути, бессильно перед теми вопросами, которые подлинное будущее задает текущей реальности.
Более перспективен поэтому метод, идущий не столько «от материала», то есть от потенцирования реальности, сколько «от результата», который задается «поверх» материального мира — метод конструирования утопий, основанный на парадоксальной формуле: «чтобы получить икс, надо иметь немного этого икс». Данный метод предполагает сначала создание определенного «образа будущего» и лишь затем — инсталляцию этого образа в конкретную историческую действительность.
Надо сказать, конструирование утопий возникло вместе с осознанием истории как процесса. Одним из первых образов будущего было уже идеализированное государство Платона, управляемое, по мысли автора, не политиками, почти всегда преследующими сиюминутную цель, а философами, прозревающими онтологическую ценность «высоких смыслов». Громадный христианский проект, начавший возникать на рубеже нашей эры, предложил свой образ будущего в виде Царства Божьего, основанного на справедливости и любви — разумеется, в том виде, как их представляла себе европейская теософия. А последующие проекты, как правило, генетически связанные с христианским: «Утопия» Томаса Мора, «Город солнца» Томмазо Кампанеллы, «Христианополис» Иоахима Флорского и более поздние, детализировали этот на первых порах довольно схоластический образ и породили многочисленные попытки инсталлирования его в реальности: фаланстеры, общины, коммуны, религиозные секты, которые можно рассматривать как неосуществленные локусы подобного будущего.
Здесь любопытно то, что, едва зародившись, утопия сразу же властно потребовала воплощения в жизнь. Уже Платон (как, впрочем, и Сен-Симон через две тысячи лет после него) пытался заинтересовать своими идеями тогдашних правителей. Тени грядущего начали будоражить умы. В этом, кстати, и проявляется одно из главных достоинств метода конструирования. Сам образ будущего, каким бы далеким и умозрительным он на первый взгляд ни казался, уже несомненно воздействует на реальность и обладает поэтому громадной созидающей силой. Образ будущего открывает психологически внятную социальную перспективу, устраняет атавистический страх человека и общества перед неизвестностью, создает «точку схождения» спонтанных векторов настоящего и тем самым конвергирует разнонаправленную активность эпохи. «Коллективное бессознательное» не пребывает отныне в разрушительной смысловой пустоте; напротив, оно устремлено ко вполне очевидному и привлекательному горизонту.
Тусклая повседневность, как правило, замкнутая в себе, вдруг озаряется трансцендентными смыслами.
Однако, здесь же обнаруживает себя и главный технологический дефект конструирования. Образ будущего в этом случае действительно представляет собой некий общественный идеал: возгонку реальности, произведенную температурой мысли или художественного прозрения. Это — марево, эманация бытия, и как всякая эманация он абсолютно неуловим. Он не может быть воплощен в вещественных формах. Говоря проще, будущее, нарисованное утопистами, с реальностью совместить нельзя.
Поэтому социальные инсталляции живут очень недолго. Фаланстеры и коммуны, создаваемые последователями Сен-Симона, Оуэна, Фурье, распадались почти сразу же после своего образования. Фашизм, несмотря на первоначальные головокружительные успехи, продержался немногим более десяти лет. Социализм (советского типа) — 74 года. А либерализм западного формата, если считать моментом его инсталляции возникновение в Европе и США гражданского общества в начале 1970-х годов, пока — еще меньше. Механика возникновения будущего неумолима. Все, что не соответствует внутренним законам истории, будет ими деформировано или уничтожено. Образ будущего не может быть схоластическим, произвольным, выдуманным «из головы»; он должен находиться «внутри» определенных цивилизационных параметров.
Только тогда конструирование будущего станет возможным.
Итак, реальное будущее возникает как инсталляция крупных цивилизационных трендов, которые, переустраивая настоящее, образуют собой новый ландшафт истории. Однако мощный цивилизационный тренд — это процесс всегда многоуровневый, многозначный, вариативный, овеществление его в настоящем может происходить самыми разными способами и потому реальное будущее, которое он создает, существует не в одном-единственном варианте, как иногда кажется при взгляде «отсюда», а в виде нескольких более-менее равноправных между собою версий.
Каждая такая версия будущего лежит, разумеется, внутри новых цивилизационных параметров, создаваемых трендами, и вместе с тем эти версии (аттракторы на языке синергетики) достаточно сильно отличаются друг от друга. По субъективной ориентации здесь можно выделить благоприятную версию — тот образ будущего, который нас устраивает больше всего, и, соответственно, неблагоприятную версию — будущее, которого мы не хотели бы ни при каких обстоятельствах. Примерами здесь могут послужить шведский социализм — благоприятная версия сознательного социалистического мироустройства, и социализм советский — неблагоприятная версия того же самого будущего. Как видим, версии могут расходиться очень существенно.
Вместе с тем, отличаясь друг от друга различными характеристиками, все версии будущего одновременно имеют и некое общее содержание. Это так называемое неизбежное будущее — та часть будущего, которая объективизирована самим ходом истории. Неизбежное будущее составляет, вероятно, значительный объем любой версии и возникает независимо от нашего желания или нежелания. А благоприятная или неблагоприятная версии будущего «сдвинуты» относительно неизбежного будущего на те решения, которые будут приняты в настоящем. Этим современный подход отличается как от известной схемы классического марксизма, где неизбежное и реальное будущее всегда совпадают, так и от подхода к истории как к спонтанному, ничем не регулируемому процессу, многократно проходящему через «воронки», в которых реальное будущее также редуцируется до неизбежного.
Разницу между неизбежной составляющей будущего и той его версией, которая в итоге будет осуществлена, можно пояснить следующим примером. Атомная бомба представляла собой в истории человечества технологический абсолют. Появление ее было предопределено всей логикой развития техносферы. Если уж открыта ядерная реакция, освобождающая колоссальную энергию вещества, значит рано или поздно она будет приспособлена для военных целей. С этим ничего нельзя было сделать. Однако атомная война, то есть глобальный конфликт с применением ядерного оружия, представляла собой лишь возможную версию катастрофического грядущего и осуществлена не была, пусть человечество и балансировало некоторое время на грани. Реальное будущее — то настоящее, в котором мы сейчас пребываем, — удалось сдвинуть в благоприятную для нас область цивилизационного диапазона.
Точно также и элементы социализма, понимаемого не как догма, а как социальное воплощение справедливости, неизбежно присутствуют в самых либеральных режимах. Без «механики справедливости», пусть даже чисто формальной, не может обойтись сейчас ни одно государство.