Освобожденный Эдем

Переход от традиционного общества к индустриальному уже многократно анализировался7. Напомним лишь его основные черты. Сокращение сельскохозяйственного сектора экономики и расширение промышленного, начинающего лидировать, вызывает перемещение громадных людских масс в города и образование пролетариата, который вовсе не является фантомом марксизма. Это в свою очередь, приводит к плавлению идентичностей, поскольку «человек деревенский» оказывается в непривычной для него городской индустриальной среде, к повышению социальной температуры и «восстанию масс» — тотальной пассионарности общества, которая может быть структурирована как позитивным, так и патологическим образом.

В настоящее время подобную трансформацию претерпевают цивилизации Востока и Юга: у Китая и азиатских «драконов» это выражено торговой экспансией, у Исламского мира — экспансией религиозной. В этом, кстати, заключается и ответ на вопрос, который мы поставили несколько раньше. Почему ислам, формально являясь метафизическим продолжением христианства, не может обеспечить переход глобальной, общечеловеческой цивилизации к когнитиву? Все очень просто. Именно потому, что он загружен сейчас другой социальностью. Ислам в настоящее время обеспечивает переход от традиционного общества к индустриальному.

В свою очередь, когнитивная фаза развития только еще возникает, и география новой реальности страдает неопределенностью. Вместе с тем, базисные ее параметры уже просматриваются. Продолжается начатая при индустриализме редукция института семьи: основной единицей когнитивного общества становится отдельная личность. Это связано с переходом значительной части работающих к офисному труду, устраняющему последние «технические» ограничения для женщин и молодежи. Одновременно начинается демонтаж государства: часть его суверенитета уходит «наверх» — в региональные и транснациональные организации, управляющие экономическими потоками, а часть — «вниз», в корпоративные и сетевые домены, изымающие у государства многие социальные функции. Либерализм делает государственные границы прозрачными, образуется «глобальное открытое общество»8, опирающееся на такую же глобальную «потоковую» экономику, некий Pax Oeconomicana9, где реальная власть начинает переходить к анонимным транснациональным элитам. Сопутствующее этому этническое перемешивание, возникновение множественных инородных анклавов как в Европе, так и в Соединенных Штатах, редуцирует европейскую трансценденцию, европейский объединительный монолог до доктрины мультикультурализма. Реальность, по крайней мере в западной цивилизации, становится мозаичной, она утрачивает вертикальную экзистенцию.

Все это свидетельствует о деконструкции индустриальной матрицы: процесс, который уже зафиксирован философией постмодерна10. Причем, несмотря на очевидное плавление идентичности, отмечаемое исследователями11, пассионарность Запада в данном процессе оказывается невысокой. Это объясняется, с одной стороны, демографическим кризисом, продолжающимся в Западном мире уже несколько десятилетий, а с другой — возрастающей эмиграцией молодежи (носителя пассионарности) в виртуальное измерение.

Фактически, пассионарность западной цивилизации выражается сейчас лишь в имперской экспансии, проводником которой являются прежде всего США. При этом простая физическая экспансия, пусть даже в виде талассократии, начальный механизм которой был создан еще в период господства на Средиземном море древних Афин, имеет очевидные негативные следствия: «имперское расширение» приводит к социальному охлаждению самой империи, к падению внутренней температуры ее до уровня, при котором какая-либо полезная деятельность становится затруднительной. Это видно по топтанию на месте Европы в деле реализации объединительного проекта, по политическим тупикам, в которые уткнулись Соединенные Штаты в бывшей Югославии, Афганистане, Ираке, по психосоциальным параметрам, свидетельствующим об астении. Так, например, рост числа наркоманов на Западе после краткого замедления в середине 1990-х гг., вызванного, вероятно, периодом эйфории в момент распада СССР, скоро возобновился и охватывает сейчас все более ранние возрастные категории12. Одновременно увеличивается распространение немотивированной депрессии и синдрома хронической усталости, которые также являются показателями социальной апатии.

То есть, европейская трансценденция выродилась. Из формы, обозначающей нечто, она превратилась в форму, обозначающую ничто. Иссяк ее первоначальный источник. Ее метафизическая высота ныне стремится к нулю. Здесь уже нечего социализировать. Она больше не в состоянии управлять реальностью. Перспективой, которая вырисовывается все отчетливее, становится «первичное упрощение» — глобальная цивилизационная катастрофа, расчищающая пространство для новой исторической фазы. Так уже неоднократно происходило в прошлом. И. например, Ф. Фукуяма, провозгласивший когда-то «конец истории», считает это неизбежной платой за переход в иное историческое состояние13.

В общем, если исходить из тех же крупных координат, то стратиграфию современности можно представить в виде конструкции «трех миров», связанных между собой состояниями перехода.

Первый мир — это глобализованные элиты, «когнитивная цивилизация», существующая не столько в географическом, сколько в оперативном пространстве.

Второй мир — это варваризованный Запад, силовые ресурсы, экспериментальная площадка по выработке новых практик и технологий.

Третий мир — это агропромышленные, индустриальные территории, поставщик сырья, товаров и кадров.

Переход от Третьего мира ко Второму обеспечивают традиционные матрицы. Переход от Второго мира к Первому не обеспечивается ничем. Глобальная человеческая цивилизация движется в пустоту, будущее ее расплывается в тумане неопределенности.

И все-таки возникает вопрос — возможно ли согласование различных миров? Возможна ли новая универсальная матрица, которая охватывала бы собой не только «вырожденную реальность» Запада, но и пассионарную, пробуждающуюся реальность Востока и Юга? Возможна ли метафизическая трансляция между индустриальным и когнитивным статусами глобальной цивилизации, с тем чтобы фазовый переход между ними осуществился не через системную катастрофу, которая при нынешнем развитии техносферы может оказаться необратимой, а в виде последовательного алгоритмического процесса, издержки которого компенсировались бы его управляемостью?

Такая постановка вопроса вовсе не носит чисто умозрительного характера. История довольно отчетливо демонстрирует нам, что до сих пор каждый новый период универсализации человечества, который, в свою очередь, был обозначен прежде всего появлением новых коммуникаций, неизменно обеспечивался и соответствующей онтологической матрицей.

В крайне упрощенном виде это выглядит так.

О возникновении первичной коммуникационной связности Ойкумены можно говорить, вероятно, лишь с середины первого тысячелетия до нашей эры, когда образовались более-менее устойчивые пути торговли, охватывавшие чуть ли не всю Евразию, утвердились постоянные дипломатические обмены между племенами и государствами, началось картирование местности и разведка, которые создавали географическое единство мира. Это было сопряжено с появлением сразу нескольких универсальных матриц. Почти одновременно, будто именно тогда и осуществилось Пришествие, возникли конфуцианство и даосизм в Китае, буддизм и джайнизм в Индии, несколько позже — зороастризм в Средней Азии, а инсталляция этих трансценденций в реальность породила и соответствующие цивилизации. Добавим, что греческая концепция Совершенного Космоса, сформулированная примерно тогда же и по природе своей также являвшаяся универсалистской, хотя и не была напрямую социализирована, как собственно религиозные матрицы, но, насколько можно судить, попытка Александра Македонского создать единую государственную вселенную, была социальным эхом именно этого универсализма.