Освобожденный Эдем

Главное отличие средневековой фазы от предшествующей аграрной заключено в господствующей трансценденции. Христианство в эту эпоху, пройдя ряд метафизических осцилляций, когда различные его конфигурации, позже названные ересями (монофизиты, монофелиты, ариане, несториане), сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, утвердилось в ортодоксальном формате и стало единой религией европейского Средневековья. Образовался колоссальный по своим размерам Католический мир, который в соответствие с экстравертной природой христианской цивилизации начал немедленную экспансию в окружающее пространство. Крестовые походы XI–XIII веков охватили громадные территории тогдашнего мира. Фактически, это была первая попытка унифицировать Ойкумену по единому (христианскому) образцу и хотя политически она закончилась сокрушительной неудачей: в 1244 г. пал Иерусалим, а в 1453 г. — Константинополь, цивилизационное значение крестовых походов было огромно: они транслировали в европейское сознание мировоззренческую гетерогенность иного исторического бытия, которая позже проявила себя и в экономике, и в социальных отношений, и в религии.

Другим принципиальным отличием Средневековья стало появление европейской науки, то есть системы целенаправленного накопления знаний. Причем, помимо принципа конвергенции (сопряжения инноваций), породившего европейский прогресс, был осознан и принцип верификации — проверки знаний опытным, экспериментальным путем. Знание таким образом разделялось на «истинное» и «ложное», «научное», соответствующие «объективной действительности» и «ненаучное», мистическое, религиозное, художественное, имеющее субъективный характер. Наука стала не просто структурной (производительной) силой, непосредственно воздействующей на реальность, она переняла у религии одно из ее главных качеств — универсализм, функцию объяснения мира как целого. Мир переставал быть сакральным, он становился материалом для оперативного конструирования. Светское мировоззрение вытесняло религию из всех сфер бытия.

В общем, сформировалось то, что позже будет названо европейской или западной цивилизацией.

И, наконец, на последнем отрезке «шкалы времен», если, конечно, воспринимать ее в полном масштабе — от палеолита до наступившего третьего тысячелетия, почти у белого края, который обозначает собой неведомое грядущее, располагается современная нам индустриальная фаза.

Данный цивилизационный период следует рассмотреть отдельно.

Кратковременность индустриальной фазы, наша погруженность в ее смысловое пространство препятствует выделению наиболее существенных черт индустриального мира. Трудно даже определить его хронологические границы. В самом деле, что считать началом Нового времени? Эпоху крестовых походов, впервые обозначившую европейскую (евро-христианскую) общность? «Битву золотых шпор» 1302 г., продемонстрировавшую опять-таки впервые в Средневековье преимущества «народной» пехоты над тяжелой рыцарской конницей: это привело к массовому производству унифицированного (пехотного), а не индивидуального (рыцарского) вооружения и дало колоссальный толчок развитию европейской промышленности. Революцию в Нидерландах? Революцию в Англии? Великую Французскую Революцию, передавшую власть третьему (промышленному) сословию? Открытие Американского континента? Создание гелиоцентрической системы мира, возвестившей, что отныне Земля не является центром Вселенной? Или, может быть, в данной формулировке вопрос вообще лишен смысла?

Причем, заметим, что все перечисленные «реперные события» относятся исключительно к европейской истории. Означает ли это, что индустриальная фаза ограничена только одной, именно — европейской цивилизацией? Являются ли модернизированные экономики Японии, Китая, Малайзии лишь отражением западной экономики, неизменной для всех, или же эти страны (а равно — Иран, Индия, Бразилия, Пакистан) самостоятельно выходят на индустриальный уровень, создавая свои собственные, «не европейские» промышленные культуры?

Ответы на эти вопросы будут даны несколько позже. А пока заметим, что фазовый переход между двумя принципиально различными состояниями единой глобальной цивилизации не представляет собой черту, которую можно было бы провести поперек истории, но довольно длительный интервал — в десятки, сотни, а на заре человечества даже в тысячи лет, вмещающий в себя множество «поворотных» событий. И если уж говорить о знаковом рубеже нового индустриального мира, то в качестве такового, по-видимому, можно рассматривать 31 октября 1517 года, когда августинский монах Мартин Лютер прибил на воротах виттенбергской Замковой церкви свои 95 тезисов против индульгенций.

Это, на наш взгляд, вполне допустимо. Преобразование христианской трансценденции из католической в протестантскую имело колоссальное значение для европейской цивилизации. Протестантизм вывел за скобки всю католическую обрядность — унифицированный за предыдущие полторы тысячи лет способ обращения человека к богу. Отныне церковь не стояла между богом и человеком, и любой верующий мог определять сам каким образом совмещать личную экзистенцию с мистической вертикалью. Это, в свою очередь, породило пространство личной свободы, которое начало стремительно разворачиваться по всем цивилизационным осям.

Прежде всего появилась свободная, рыночная экономика. Интересно, что ранее данного феномена в истории не было. Великие деспотии Востока и Юга — Древний Шумер, Древний Египет, Древний Вавилон, Древний Китай — будучи выражением коллективной (тоталитарной) психики, самым тираническим образом регламентировали не только хозяйственную, но и бытовую деятельность своих подданных. В этих ранних цивилизациях у человека в принципе не было ничего своего: и земля, которую он обрабатывал, и результаты его труда, и его дом, и он сам принадлежали государству в лице обожествленного деспота. Подлинный рынок в глубокой древности возникнуть не мог, потому что тогда государству пришлось бы торговать самому с собой. Несколько лучше ситуация складывалась в Древней Греции, которая впрочем большого влияния на экономику Ойкумены не оказывала, и в Древнем Риме, где, однако, государственное регулирование тоже покрывало собой большую часть экономических отношений. А Средневековье с его изощренной цеховой обрядностью опять довело экономику до крайности степени формализма. Фактически, большая часть усилий вкладывалась не в производство, а в исполнение множества нелепых предписаний и ограничений.

Собственно рынок как стихийная сила, регулирующая экономику, образовался лишь после распада Католического мира — в результате религиозных войн и духовного освобождения человека.

Наиболее благоприятные условия для такого развития сложились на Северо-Американском континенте. В отличие от Европы, где даже после образования мощного Протестантского мира, человек все равно был погружен в незыблемые координаты прошлого, которые форматировали, а в сущности ограничивали его жизнедеятельность, первые поселенцы на пустынных землях Нового света оказывались людьми «без корней», людьми, фактически, «без законов», людьми в новом мире, который даже еще не был назван. Здесь все нужно было начинать с чистой страницы: устанавливать правила, по которым придется существовать, создавать и организовывать власть, строить дома, молиться, растить детей. «Много места и много свободы… край сильных, не обремененных воспоминаниями молодых людей»11.

Именно таким образом строилась и первоначальная американская экономика. Она исходила не из традиций, которые были порождены сомнительными трансцендентными смыслами, практически не переводимыми в сферу материальных благ, а из вещественной пользы, определяемой, прежде всего, земными потребностями человека. «Вырвавшись на свободу, колонизаторы не только заменили землю с корнями предков на пустынные и безымянные земли, но и поменяли… небо с сияющим Иисусом на холодный космос, который управляется прагматическим богом, приветствующим труд и здравый смысл»11. Это была поистине «новая» экономика, и темпы роста ее ограничивались лишь темпом человеческой жизни. Отсутствие накладных, «духовных» и «социальных», расходов сделало ее одной из самых производительных экономик мира, а наличие громадных неосвоенных территорий позволило ей развиваться свободно, то есть наиболее естественным образом. Вероятно, ранее ни одна экономика мира не находилась в таких благоприятных условиях, и, вероятно, более никогда история не ставила подобный эксперимент, овеществивший экономическую свободу в форме прогресса. Как будто включился мощный мотор, сразу же увеличивший скорость развития всей Западной цивилизации.