Страница 72 из 79
А вообще в словах старшего следопыта Опансенко имелся свой резон. Люди на Марсе обитают уже тридцать лет, но за эти тридцать лет мы изучили лишь кусочек этой планеты площадью около тысячи квадратных километров. Да и то, можно сказать, условно. А вся планета, ее недра и полюса, ее подземные океаны — все это остается для нас загадочным. Правда, надо сказать, что людям повезло: именно в обжитом районе благодаря пиявкам обнаружили город Чужих. Город был необитаем, за три года астроархеологи и следопыты прошли всего два подземных этажа этого города и обнаружили лишь стены из материала, который назвали янтарином, да две маленькие семигранные гайки из непонятного сплава, которого и существовать не должно было. И никаких следов техники, никаких следов обитания разумных существ — ничего, позволившего бы сделать вывод о внешнем виде этих существ, их социуме, техническом развитии и взаимоотношениях с миром. Только две гайки, наличие которых позволяло сделать вывод, что неизвестная цивилизация, как и человечество, шла по технологическому пути совершенствования созданной ими машинерии. Теперь две большие группы следопытов исследовали планету в поисках иных городов, но найти их на Марсе ничуть не легче, чем на Земле.
Барханы медленно темнели. Солнце почти касалось своим краем горизонта, белые искры солончаков гасли, а с востока уже накатывалась угольно-фиолетовая тьма, усеянная звездами. Рыбкин посмотрел на бледные серпы марсианских спутников. Да, Опанасенко был прав, человечеству действительно повезло — отхватили сразу два чужих искусственных спутника, два астероида, насквозь пронизанных пустотами ходов.
Спутники были облицованы все тем же янтарином. И никаких следов внеземной культуры. Хозяева выехали, оставив дом в идеальной чистоте. Если бы сегодня землянам по каким-то причинам пришлось бы оставить Марс, то исследователям, пришедшим после них, осталось бы куда больше, чем самим землянам оставили Чужие. Феликс попытался представить себе неведомых обитателей спутников и города и не смог. Хорошо, если бы они были похожи на людей…
Додумать эту мысль он не успел — неподалеку от него что-то тяжело рухнуло на песок, и послышался скрип, словно монетой провели по стеклу. Летающая пиявка, или как ее называл Хасэгава — сора-тобу-хиру, — не обманула ожиданий Феликса, более того, она явилась даже раньше, чем он рассчитывал. Обычно пиявки не появлялись при свете солнца, эта же появилась, когда на западе над темной полоской барханов еще светилась желтовато-зеленая полоска заката. Теперь он видел ее хорошо, очертаниями летающая пиявка напоминала смерч, да и в раскачивающемся ее движении было нечто похожее. Летающая пиявка приблизилась и замерла на бархане странным воздушным головастиком, немного напоминающим запятую. Несомненно, что она видела лежащего на песке мимикродона, но вместе с тем в трех-четырех метрах от мертвого ящера пиявка заметила человека. Нельзя сказать, что Рыбкин не боялся ее, это было бы глупо, любой человек подвержен чувству страха, а Феликс видел ранения Хлебникова: у того было разорвано правое легкое, и врачам пришлось ставить Хлебникову искусственное легкое и два клонированных ребра.
Покачиваясь, пиявка приблизилась.
Несомненно, она выглядела очень грациозно. Ее движение в воздухе казалось естественным и непринужденным.
На гребне ближайшего бархана пиявка замерла. Судя по кольцам и мягкой щетине, это была вчерашняя визитерша, но биться на это об заклад Феликс не стал бы.
Пиявка знакомо зашипела и опустилась на бархан. Теперь она чем-то напоминала тренированного сторожевого пса, терпеливо ждущего команды хозяина. «А может, это и в самом деле сторожа чужого города? — мелькнула у Феликса неожиданная мысль. — Хозяева улетели, город опустел, а разбежавшиеся собаки постепенно одичали…» Но тут же он вспомнил идеальную пустоту и чистоту города и спутников Марса и отбросил свою мысль, как заведомо ложную. Если хозяева были так аккуратны при эвакуации, то они, несомненно, не забыли и о своих сторожах, не оставили бы их питаться невкусными и жесткими мимикродонами. Воображать же, что ящеры и есть одичавшие жители города, было бы совсем глупо.
Летающая пиявка снова встрепенулась. Во все шесть широко открытых и не моргающих глаз она смотрела на человека. Потом все-таки моргнула, но пленками век покрылись лишь три ее глаза, остальные продолжали наблюдать за окружающим миром. Рыбкин отдавал себе отчет, что он первый человек, наблюдающий сора-тобу-хиру вблизи. Это было смертельно опасно и вместе с тем притягательно интересно. Когда пиявка качнулась по направлению к следопыту, Феликс не сделал попытки взяться за карабин. Пиявка проскочила в двух метрах мимо него, Рыбкин ощутил движение разреженного воздуха вокруг ее тела, но движение сора-тобу-хиру было столь стремительным, что он даже не успел испугаться. Только тело на мгновение опалило внутреннем жаром да глухо екнуло сердце.
Хищник замер рядом с мимикродоном, оглядывая его, но пара глаз по-прежнему наблюдала за следопытом. Рыбкин не шевелился. Пиявка успокоенно склонилась над ящером, втягивая его голову в ротовое отверстие, и тут же вскинулась. Верхнюю часть ящера словно бритвой срезало, а внутри пиявки послышался глухой треск, потом сверху вниз по ее глянцевому, покрытому щетиной загнутых волос телу пробежала судорога, словно пиявка что-то глотала. Успокоенная неподвижностью следопыта пиявка взялась за ящера с жадным усердием. Не прошло и пяти минут, как от мимикродона осталась лишь темная подмерзшая лужица на песке. Остальное исчезло в бездонной утробе сора-тобу-хиру. Некоторое время пиявка снова настороженно наблюдала за человеком, потом приблизилась еще ближе, словно смерч обошла его кругом и вдруг резким неуловимым прыжком отскочила на край бархана, не сводя с человека немигающих глаз. Человек оставался неподвижным, и пиявка успокоенно легла вдоль бархана. Слышно было, как у нее внутри что-то булькает и слабо посвистывает. Долгое время они наблюдали друг за другом, наконец пиявка снова обрела подвижную ртутную упругость и скачками унеслась по барханам прочь. С каждым прыжком она пролетала несколько десятков метров. Вскоре пиявки не стало видно, только над солончаками ее гибкое тело на мгновение металлически блеснуло под светом звезд и тут же погасло.
Феликс поднялся с песка, потянулся и сделал несколько выпадов в стороны, разминая мышцы. Он сделал это! От избытка чувств хотелось насвистывать или напевать, но в черном наморднике кислородной маски петь было затруднительно.
Хотелось немедленно с кем-то поделиться произошедшим, но Рыбкин сдержался. Все еще было впереди, а ненужные разговоры, которые неизбежно бы поднялись вокруг него, могли только повредить задуманному.
Глава 4
Похоже, мимикродоны постепенно начинали считать землян своими кормильцами. У Биоцентра на плантациях их собиралось сотни полторы, и забавно было наблюдать, как разношерстная толпа ящеров, принимая самую разнообразную окраску, степенно толпится у кормушек в ожидании, когда работающие на плантациях женщины вынесут кукурузные стебли или ботву моркови и редиса. Без сомнения, земная зелень казалась песчаным ящерам куда вкуснее марсианской колючки или кактусов. Ели мимикродоны так же степенно, как и жили. Вообще картина была уморительная. Представьте себе кучу рыжих, под цвет песка, ящеров, которые, едва шевеля страшными треугольными мордами и распустив перепончатые капюшончики, рядами стоят на задних лапах и однообразно жуют пучки зелени, прикрывая от наслаждения глаза кожистыми бугристыми веками. Картина была странная и несколько комичная. Удивительное дело, но работницы Биоцентра их различали.
— Вон того зовут Адамсом, — показывала Галя Иваненко. — А вон того — с розовым капюшончиком — мы Дидимом назвали. Видишь, как он недоверчиво зелень обнюхивает?
— А по-моему, они все одинаковы, — искренне сказал Феликс.
— Ой, ну что ты! — почти обиделась Галя. — Ты только повнимательней к ним приглядись. У Адамса каемочка на капюшончике широкая, а у Дидима видишь, какая впадинка сзади? И мордочки у них совершенно разные, как лица у людей.