Страница 45 из 80
Бережно хранились в этих чемоданах переписанные в специальных радиоаппаратных на особо чувствительную ферромагнитную микропленку записи лекций профессора Стогова. Обладатели этих пленок имели возможность, не привлекая ничьего нескромного внимания, с помощью магнитофона, скрытого в кристалловидном наушнике, помещавшемся в ушной раковине, оживить в памяти звучание голоса профессора Стогова, если бы вдруг услышали нечто похожее на него. А для того, чтобы слушатели не ошиблись, особые приборы, помещенные в портсигаре, зажигалке, в корпусе ручных часов или авторучки, абсолютно точно фиксировали частоту колебаний и тембр голоса профессора Стогова и голоса, схожего с ним, подтверждая или опровергая это сходство.
Не ускользнул бы от чутких химических приборов, скрытых в стенках чудесных чемоданов, и запах Стогова, появись он в купе вагона или в салоне самолета. Игорь даже и не предполагал, что во время его отсутствия на даче, в ней побывали посланные Лариным люди, приборы которых навсегда запечатлели в своей химической памяти неуловимые даже для обоняния розыскной собаки тончайшие запахи, исходящие от одежды, обуви, посуды профессора — от всего, к чему он хоть раз прикоснулся. И теперь, если бы в помещении, где находились эти приборы, возник запах, схожий по своему химическому составу с запечатленным ими, они бы немедленно незаметно для окружающих просигнализировали об этом владельцу чемодана.
А сколько вооруженных такими же приборами автоинспекторов придирчивее, чем обычно, проверявших права у водителей всех легковых и грузовых автомашин, появилось в это утро и на городских улицах и на ведущих в Крутогорск дорогах. Люди Ларина побывали в гостиницах, ресторанах, театрах — везде, где могли обнаружился следы профессора.
Ларин и его подчиненные знали — в городе хитрый и дерзкий враг. С этого момента Крутогорск стал для них фронтом, где незримо для непосвященных вели они с врагом бой во всеоружии профессиональных знаний и совершеннейшей криминалистической техники.
Всего этого не знал, да и не мог знать Игорь Стогов, полагавшии, что он один находится на верном пути в поисках отца. Впрочем, встреча с Ронским во многом поколебала его решимость. Пока Игорь на предельной скорости гнал свою «Комету» в город, все ему казалось простым и ясным. Но вот теперь, в ожидании решительного разговора, Игорь заколебался: что он скажет Ронскому, чего добьется?
Размышления и сомнения Игоря прервал как всегда бодрый и жизнерадостный голос Ореста Эрастовича.
— Я к вашим услугам, Игорь Михайлович, прошу извинить, что заставил вас ждать.
Игорь молча поднялся с дивана и так же молча вышел в предупредительно распахнутую Ронским дверь.
Не сговариваясь, они двинулись к видневшемуся невдалеке скверу. Хмурый вид Игоря внушал Оресту Эрастовичу немало тревог, и он изо всех сил старался спрятать свою озабоченность за внешне непринужденной болтовней. Но все его попытки завязать беседу разбивались о ледяную суровость Игоря. Убедившись в полной бесплодности всех своих попыток, Орест Эрастович умолк, его внешняя непринужденность все более явственно сменялась тенью озабоченности.
Игорь и Ронский прошли в самый дальний угол сквера и, по-прежнему не проронив ни слова, опустились на скамью. Игорь хмуро дымил сигаретой, Ронский пытался насвистывать. Наконец, Орест Эрастович, которому все больше становилось не по себе, не выдержал и первым прервал молчание:
— Я слушаю вас, Игорь Михайлович!
Игорь все еще медлил с началом разговора, но вот он бросил в урну недокуренную сигарету и хрипло спросил, не глядя на собеседника:
— Где мой отец?
Ронский даже отпрянул назад, столь неожиданными показались ему эти слова: «Что с ним? Уж здоров ли он?» — мелькнуло в мозгу. Но, подавив тревогу, хотя и без обычной улыбки, Орест Эрастович спокойно ответил:
— Простите, Игорь Михайлович, но ваш вопрос кажется мне не совсем уместным. Если вы имеете в виду уважаемого Михаила Павловича, то вы лучше меня знаете, что в это время профессор бывает обычно в Обручевске.
Эти слова Игорь, до того решивший спокойно поговорить с Ронским, воспринял, как бессовестную ложь и откровенный цинизм. Он больше не мог владеть собой и приглушенным от ненависти голосом, заглатывая слова, плохо отдавая себе отчет в их значении, закричал:
— В Обручевске?!. Уважаемый Михаил Павлович?! Да как вы смеете так спокойно произносить это имя?! Ведь вы же знаете, что вчера утром наш городской дом сгорел, а судьба отца до сих пор неизвестна. Не пытайтесь уверять меня, будто вы тут ни при чем. Я знаю — это вы уговорили отца остаться в тот вечер в городе! Вы участник его убийства или похищения. Вы предали моего отца и вы должны сказать, где он сейчас находится!
Если бы земля начала медленно разверзаться под ногами Ронского, он и тогда бы испугался меньше, чем услышав слова Игоря о пожаре в их доме и об убийстве или похищении профессора. С каждым словом Игоря все бледнее становилось лицо Ореста Эрастовича. Нет, такого обвинения он не мог простить. Не помня себя, вскочил он с места:
— Это неслыханно! Это совершенно чудовищно! Да отдаете ли вы отчет в своих словах? Да как вы смеете?! По какому праву вы наносите такое оскорбление, самое тяжкое для советского гражданина. Я не имею ни малейшего отношения ко всему, что случилось с вашим отцом! Я только от вас, только сейчас услыхал об этом несчастье! Слышите вы или нет?! Да я буду жаловаться на вас, я вас в порошок сотру! — расходился все больше Ронский.
Последние слова Ронского, точно удар молнии подняли Игоря, пораженного таким, как ему казалось, беспримерным цинизмом собеседника. Не владея более собой, бледный, страшный в своем сыновнем гневе, рванулся он с места и с воплем: «Убью! Подлец!» — бросился на Ронского и нанес ему резкий, короткий и тяжелый удар в подбородок.
Ронский повалился назад и с размаху стукнулся головой о ребристую спинку скамьи. Превозмогая сразу сковавшую череп сильную боль, он все же нашел в себе силы, чтобы нанести Игорю стремительный удар каблуком в живот.
С глухим стоном младший Стогов рухнул на землю. Последнее, что он еще успел увидеть, был неизвестно откуда появившийся человек со свистком в руке…
Глава пятнадцатая
АКАДЕМИК БУЛАВИН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ
Виктор Васильевич Булавин стал действительным членом Академии наук СССР сравнительно недавно. Был он еще молод для своего высокого и почетного научного звания. Далеко не всякий, кто встретил бы академика не в лаборатории или институте, догадался бы о том, что перед ним широко известный ученый. Его статной, хотя и немного грузной фигуре, казалось, было совсем неуютно и непривычно в просторном штатском костюме. Знакомые Булавина, глядя на него, подшучивали, что людям такого гвардейского роста и гвардейской выправки куда больше подходил бы в былые времена строгий военный мундир.
И лицо Булавина тоже, пожалуй, больше бы пристало какому-нибудь военачальнику. Почти сросшиеся у переносицы в одну прямую линию густые золотистые брови, чеканные грани губ и подбородка, перечеркнутый несколькими вертикальными линиями крутой, упрямый лоб, обрамленный слегка вьющимися, скрывающими седину волосами — все это свидетельствовало о сильной воле, решительности и незаурядном уме.
…В тот жаркий июньский полдень академик Булавин, одетый в легкие парусиновые брюки и вышитую украинским орнаментом белую рубаху с закатанными выше локтей рукавами, сидел за письменным столом на веранде своей подмосковной дачи. Этот день, свободный от многочисленных хлопот по институту, Виктор Васильевич решил посвятить работе над начатой совместно со Стоговым рукописью монографии «Некоторые проблемы термоядерной энергетики».
Не в первый раз лежала на рабочем столе академика стопа отпечатанных на пишущей машинке листков, заключенных в светло-желтую папку, но не было еще случая, чтобы вновь и вновь не перечитывал Булавин написанное темпераментным и образным стоговским языком вступление: