Страница 6 из 81
— Так за Столбами и воды-то нет, — охнул кто-то из слушателей. — Рассказывают, что вода там липкая и тягучая, как патока. А выход из Столбов охраняют Великие Кракены!
Разрисованный Помпеи Клодий в упор посмотрел на сомневающегося.
— Кто там был, квирит, — ты или я? — с кривой усмешкой спросил Помпеи. — Нет там никаких кракенов. Змея морского видели, здоровенный такой, вполне мог трирему заглотить вместе со всеми людьми, а кракенов не видел никто. И ледяные горы мы два раза видели, но близко к ним не подплывали. А вода там обычная, как в Адриатике, соленая такая вода и простирается до самой этой терры инкогниты, понял?
Плыли мы туда около двух месяцев. Вода в бурдюках испортилась, солонина зачервивела, и питались мы ячменными лепешками, да слава Юпитеру, над морем рыбы летали. Иной раз столько их на палубу падало, что варили мы суп и тем спасались от голода.
— Это ты, Помпеи, загнул! — усомнился под одобрительные выкрики Публий Сервет. — Летающие рыбы! А быков летающих ты там не видел?
— Да ты, Помпеи, не обижайся, шутят ребята. Ты рассказывай!
Кто-то из легионеров услужливо подлил ему в чашу вина. Помпеи с достоинством кивнул, хлебнул неразбавленного ионийского и продолжил:
— Земли там действительно оказались богатыми. И люди там жили приветливые, хотя и краснокожие. Мужики все вот так же разукрашены. — Он снова приоткрыл свою разрисованную грудь. — Это у них знаками доблести считается. А имена они друг другу дают звериные или птичьи. Зоркий Сокол, там, или Храбрый Медведь… Вот и меня уговорили после одного из возлияний Вакху… — Разрисованный Помпей снова отхлебнул неразбавленного вина. — Чуть не помер после того. Все тело горит, словно в муравейнике без сознания полежал…
— А птичье имя тебе какое дали? — снова поддел Публий Сервет. — Быстрый Дятел?
Помпеи Клодий побагровел, сгреб обидчика за грудки, посмотрел в его помертвевшие глаза и, как всякий сильный человек, внезапно успокоился.
— Вот и у нас такой был, — сказал он. — Плинием Кнехтом его звали. Малый рослый, но вроде тебя — дурак дураком. Из чужестранцев он был, латынь плоховато знал и чуть что — сразу позорными жестами изъяснялся. С него все наши неприятности и начались. Поначалу-то все хорошо было. Мы этих краснокожих луки делать научили, копья им за меха меняли. Красивые меха, у нас таких до Негропонта,[9] а может, и дальше не найдешь. Перец их научили сажать да жарить. Все было бы нормально, если бы не этот самый Плиний Кнехт. Сами понимаете, путь туда неблизкий, а баб на корабле не было. Многие греческие обычаи переняли, — Помпеи легионерам подмигнул, и заявление его те встретили улыбками: мол, знаем мы эти греческие обычаи, сами не раз в дальних походах бывали, прекрасно обходились без гетер! — А этот Кнехт, он, квириты, был не от мира сего. Лежит на палубе и ноет — бабу хочу!
А среди тамошних девок очень даже симпатичненькие были, даром что с красной кожей… Вот одна из них этому самому Плинию и приглянулась. И, конечно, не сдержался он, квириты. Но на нашу беду девка эта была дочкой вождя тамошнего племени, и держали её на черный день в девственницах. Чтобы, значит, когда жрать нечего будет, тамошнему богу в жертву принести. А тут такой конфуз! Да… Ночью они на нас и напали. Из шести трирем от берегов три отчалили. Да и то в каждой триреме раненых хватало. И Плиний этот успел на нашу трирему прыгнуть. Хотели мы его на мачте стремглав распять, глядим, а он еле дышит, и так его Харон приберет. Лишили мы его за дела его имущества. — Помпеи порылся в сумке и бросил на стол монету. — Мне вот это досталось…
Легионеры склонились над белой монеткой. Странная была монета, совсем незнакомая. И цезарь на ней изображен не римский — лысый и с азиатской бородкой, и надписи сделаны на незнакомых языках, лишь цифра выбитая на монете была явно арабская. Кто-то попробовал монету на зуб, но тут же сплюнул — не серебро.
— Похоже, что Плиний ваш шпионом был, — сказал Публий Сервет. — Таких монет никто не видел. И сделана искусно. Бородатенький на ней как живой!
— Талисман это его был, — объяснил Помпеи, бережно пряча монету. — Теперь моим стал.
— Помер этот Кнехт? — разом спросили несколько голосов.
— Помер, — с неопределенной интонацией сказал Помпеи. — Отплыли нас на трех триремах сто шестьдесят человек. Одну трирему в щепки разнесло, когда буря началась. А остальные две до Испании добрались. Вернулись сорок человек.
— А остальные? — с жадной тревогой спросил молодой легионер.
— Солониной-то мы запастись не успели, — просто и исчерпывающе разъяснил разрисованный — Помпеи. — Да многие в пути от ран померли. У этих краснокожих обычай дурной есть. — Он медленно стянул шлем, и собравшиеся вокруг рассказчика легионеры дружно ахнули. Кудри у Помпея сохранились лишь по бокам головы, теменная часть была без волос и багровостью своей указывала на то, что когда-то была одной сплошной раной.
— Это у них называется «снять скальп», — сказал Помпеи. — У кого этих скальпов побольше, тот самым отчаянным бойцом среди этих краснорожих и считается.[10]
— А золото? — спросил жадно слушавший рассказ молодой легионер. — Действительно им золото муравьи добывают?
— Золото у них есть, — сказал Помпеи Клодий. — Много золота. Но откуда оно у них, мы так и не узнали. Может, и муравьи дрессированные приносят. А может, сами копают.
— А как ты здесь-то оказался? — спросил Публий Сервет.
— Так ведь экипажи трирем расформировали, — объяснил Помпеи. — По причине больших потерь. Из-за того, видно, и поход наш в тайне решили сохранить. Я вот здесь оказался, а большинство в испанских провинциях службу продолжили. Германик Отон умер, как ему авгуры и предсказывали. У кого теперь карта, на которой путь наших трирем нарисован, уже и сказать трудно.
— Могло быть и хуже, — вздохнул Публий Сервет.
— Могло, — пожал плечами Помпеи и заглянул в свою чашу. — Вина не осталось?
Глава пятая,
Гроза, пришедшая со Средиземноморья, принесла долгожданное освобождение от царившей в Иерусалиме жары. Хлеставший почву дождь оказался живительным; поблекшая было зелень налилась силой, и кое-где начала пробиваться свежая трава.
В мраморной беседке, овитой ожившим плющом, за небольшим по римским меркам, но роскошным столом в одиночестве сидел прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Душа его вздрагивала при каждом ударе грома, сопровождавшемся извилистой молнией, но то был не страх перед природой. Каждый раз, когда Юпитер обрушивал с небес пучки своих стрел, душа прокуратора вздрагивала от тоски и сожаления.
Белоснежный плащ с кровавым подбоем и отделанные золотом доспехи придавали прокуратору величавую мужественность. Бритая голова с высоким лбом и цепкими внимательными глазами указывала на незаурядность этого человека, начавшего беспощадную борьбу с иерусалимской преступностью. Пилат наводнил город доносчиками, не жалея на них денег. Именно это помогло ему схватить в городских притонах кровавого убийцу Даместаса и насильника малолетних Варраву, при имени которого падала в обморок женская половина населения города. Да и от воров он город почистил в достаточной мере. немало инвалидов на городских рынках могли сказать, что конечность потеряли по приговору прокуратора. Суров был Пилат, не церемонился теми, кто падок был до чужого имущества.
Как многих других уже пойманных и осужденных преступников, Даместаса и Варраву ждал один пусть жестокий, но справедливый приговор — распятие на кресте и медленная мучительная смерть. И тут уж можно одно было сказать — канису и смерть канисова.
Но не мысли о преступности занимали прокуратора.
Понтий Пилат ждал.
И когда из-за завесы плюща послышалось осторожное покашливание, прокуратор сказал:
9
Черное море, между прочим, а не столица Африки!
10
Отступление от истины, которое немедленно заметят историки. На самом деле обычай снимать скальпы в индейские племена пришел от высадившихся европейцев. Не зря же сами индейцы говорили: «Все дурное — от белых!»