Чего-то не хватает

АЛЕКСАНДР ЩЁГОЛЕВ

Чего-то не хватает

Киностудия имени Горького, съёмочный павильон. Обстановка творческая. Беспорядочно лежат кабели, штативы, стройматериалы, у стены куча мусора, издалека доносятся ругань и смех. В центре павильона — декорация: две стоящие под прямым углом панели, оклеенные обоями в горошек, в пространстве которых установлен платяной шкаф, сервант, тумбочка и кровать. Над кроватью — бра. В одну из панелей, изображающих стену, врезана дверь.

В тележке с кинокамерой, громко храпя, спит оператор.

Обычный рабочий день.

Уютное, красивое, цветное прошлое.

— …Уж и не знаю, каким ветром его к товарищу Суслову, К Михал Андреичу нашему, занесло, но со страху ему так живот припёрло, что прямо из кабинета он поскакал к унитазу, взгромоздился, а в руках ничего, кроме своего же сценария, нету. Первый экземпляр с резолюциями…

Это в павильон вошли режиссёр-постановщик и помещик режиссёра.

— Угадай, какую страницу наш драматург рискнул попользовать? Ни за что не поверишь. Ни-ка-ку-ю!

Гулко хохочут.

Режиссёр — высокий осанистый мужчина с роскошной шевелюрой и печатью большого таланта на лице. Породу не спрячешь — перед нами настоящий творец. Возраста неопределённого: с одинаковым успехом дашь и тридцатник, и сороковник. Он по-хозяйски озирает павильон. Замечает спящего оператора и прекращает веселье.

— Эт-то что такое?!

— Митя вчера в «Метрополе» был, — спешит с объяснениями помощник. — Перебрал там вместе со всеми. Шофёр его на студию привёз, чтоб утром с гарантией был на работе.

— Так. А что у нас в «Метрополе»?

— Барчук «героя соцтруда» отмечал.

— Барчук — дурак и бездарность! Я бы такому и случку свиней не доверил снимать, а ЦК ему, вишь ли, цацки вешает…

Входят сценарист и директор киностудии.

— В чём там ЦК провинился? — уточняет сценарист как бы невинно, однако достаточно громко, чтобы в коридоре было слышно.

Режиссёр мгновенно подбирается:

— На провокационные вопросы не отвечаю.

Помреж между тем разбудил оператора. Тот мало напоминает человека. Из тележки выползает на четвереньках. Со стоном встаёт на ноги и сообщает бледным голосом:

— Пойду, умоюсь…

— Какими ветрами, коллеги? — спрашивает режиссёр.

— Вот, зашли проведать нашего мученика, — разводит руками директор киностудии.

Сценарист светски улыбается:

— Сегодня мой лучший эпизод. Очень интересно, как вы его сделаете.

— Почему-то когда я мучился с заседанием профгруппы, — говорит режиссёр желчно, — ни у кого не возникло потребности меня проведать. Зато на обнажёнку слетелись, как… — дипломатично замолкает, оставив метафору при себе.

— Мне не до шуток, — темнеет директор. — Наверху сильно нервничают по поводу сроков сдачи картины. Зная твою требовательность к себе, я опасаюсь, как бы нам всем не влипнуть.

— Ай-ай-ай! — режиссёр притворно ужасается. — Как же я мог забыть, что ты — куратор фильма? Не боись, ЭТУ порнуху я сдам вовремя.

— Я полагал, нам с вами доверили не «порнуху», а важнейший заказ партии и правительства, — роняет сценарист.

— Тихо, Эдик, не заводись, — говорит директор.

— Да что — не заводись, когда всякие тут…

Сценарист — маленький, лысоватый, с брюшком. Однако под непритязательной внешностью не скроешь горячее сердце.

Режиссёр панибратски обнимает обоих за плечи:

— Мужики, что вы растрещались?! «Сроки сдачи», «важнейший заказ»… Пришли поглазеть на горяченькое, так не порите чушь. (Смеётся.) Только поднимитесь на балкончик, чтоб щёчки из-за вас не краснели и не бледнели.

Сценарист гадливо высвобождается из объятий:

— Вы о ком?

— Щёчки — это ягодицы, — торопливо объясняет ему директор студии. — Киношный сленг. Это он про актёров, Эдик. Пошли, пошли, пошли…

— Нет, не к осветителю, — показывает режиссёр. — На другой поднимайтесь, повыше.

Директор студии утаскивает сценариста наверх. Тот с отвращением ворчит: «Щёчки у него… ещё сказал бы — губки… и носик…». Режиссёр, мгновенно забыв о гостях, поворачивается к помрежу:

— Как там наши звёзды экрана?

— По конурам, готовятся.

— Кордебалет?

— Перекуривает на лестнице.

— Ладно… — осматривает декорацию. — Ну и халтура. Гнать бы художника, так ведь спит с женой секретаря парткома. А может, секретарь парткома спит с его женой…

Возвращается оператор. Лицо мокрое и мрачное. Молча машет рукой, идёт к камерам.

— Не пей с Барчуком, Митя. Нечестно. Пьёшь с ним, а плёнку портишь мне.

— Тележку кто возит? — сипло спрашивает Митя.

— Будешь работать с рук. Руки-то не дрожат?

Входит актёр, играющий главного героя. Русоволосый, голубоглазый, ростом с режиссёра. На нём брезентовые штаны, свитер с оттянутым воротником, из-под которого торчит клетчатая рубашка. Плюс сапоги. А также — непременная трёхдневная щетина. Какой же герой без трёхдневной щетины?

— Привет всем! Где наша девочка?

— Пах бреет, — бормочет сквозь зубы оператор Митя.

— Серж, ты готов?

— Я — как пионер. Трезв, сыт и хочу бабу. (Зевает.) Как вам мой маскарад?

— Похож на ханыгу у винного, — констатирует оператор.

— Заткнись, кинолюбитель! — срывается помреж. — Давно в окуляры не получал?

— Ребятки, не ссорьтесь. Что говорит консультант?

— Консультант говорит, что настоящие геологи выглядят так, — ставит точку помреж.

— Ну и нормальненько…

Входит актриса, играющая главную героиню. Одета по домашнему: прозрачный пеньюар, под которым видна атласная ночная рубашка. Чарующие ножки упрятаны в чулки. Ни голове — грандиозные кудряшки, залитые для прочности лаком «Прелесть».

С первого взгляда ясно — перед нами современная советская женщина.

Актриса делает танцевальное па, всплеснув пеньюаром:

— Годится?

Режиссёр подбегает к ней, целует в щёку.

— Ларочка, солнышко, ты обольстительна! Зрители пачкают сиденья!

Она победно улыбается. Режиссёр обнимает её за талию, ведёт к декорации. Шепчет:

— Спиралька на месте? Умница. Ты у меня профи, не зря ГИТИС кончала… (Хлопает в ладоши.) Внимание! Репетируем встречу после разлуки! Прошу всех выбросить из головы чушь, собраться и помочь мне в нашем общем деле!

Актриса подходит к актёру:

— Привет вашему маленькому другу. Он нас сегодня не подведёт?

— Маленький?! Да уж побольше, чем у твоего хряка, кивает тот на режиссёра.

— Ешьте петрушку, Серж. Помогает, у кого по мужской части проблемы.

— Проблемы — это когда гонококк погулять вышел. Кстати, давно проверялась?

— Не ваше дело. Ваше дело простое — отпыхтел, получил деньги…

— Эй, голубки, текст выучили? — окликает их режиссёр. Хищные оскалы разом превращаются в улыбки.

— Какой там текст? Сопли.

— Серж, не обижайте нашего гения, — притворно сердится актриса. — Говорят, страдает над каждым словом, онанирует над портретом Чехова…

— Медвежьей болезнью он страдает. Штаны до сих пор постирать боится, интеллигент.

Сценарист на балкончике пылает: «Дураки… Провокаторы… Сгною…» Директор киностудии придерживает его за плечо: «Эдуард, хочешь лучше выпить?» Очаг возгорания погашен. «Дармоеды… Ненавижу… Что там у тебя, коньяк?..»

Смена декораций.

Сценарист и директор киностудии еле слышно разговаривают, поочерёдно отхлёбывая из плоской бутылки с этикеткой «Двин» и бросая долгие взгляды на съёмочную площадку.

СЦЕНАРИСТ. Наверху правда нервничают?

ДИРЕКТОР. Не то слово. При всём моём глубочайшем уважении к нашему руководству, кое-кто, мне показалось… (заканчивает уже шёпотом)… на грани паники.

СЦЕНАРИСТ. Поступили новости?

ДИРЕКТОР. Да уж поступили, Эдик, поступили.

СЦЕНАРИСТ. То-то, я чувствую, напряжение сгустилось… Черт. Я тебя, конечно, не спрашиваю…