Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 85 из 100



— Спасибо.

— Ты приглядись к ней, она еще совсем новенькая, на железном ходу.

— Образчиком будет. Кузница у нас есть, а за кузнеца я сам ответствую.

Подводы разгружались в излучине реки. Там уже были приготовлены камни под углы и мох для пазов. На кладку бревен каждой стены встало по нескольку человек, и еще остались люди, чтобы настилать пол, ставить косяки, навешивать двери и наличники. Черепухин вызвался «сбить» из глины печь.

— Уж я тебе, Ивановна, такую жаркую сколочу, что век будешь поминать меня добрым словом, — сказал он.

Копосов тоже не оставался без дела — то подсыпал глины, то укреплял опечины.

Даже бывалые люди, знающие великую силу слаженной дружной работы, были поражены, с какой быстротой подымался и рос дом Миликея Охлупнева. Солнце едва успело коснуться острой вершины самой высокой горы, а кирпичная труба уже была выведена над крышей, и Черепухин внес в дом охапку стружек.

— Сейчас дым пущу, — пообещал он и предупредил хозяйку: — А дым без горячего не бывает.

Через несколько секунд из трубы повалил дым. Маланья Ивановна, торжественно перешагивая через порог, вошла в дом с кувшином пива в руках.

А на берегу реки уже горели костры. Жарилось мясо куранов. Гости располагались под кедром за длинным столом, сколоченным из досок. Макрида Ивановна и Яманай помогали расставлять тарелки с хлебом и курутом, с мясом и солеными огурцами. Появились чайники с пивом. Байрым, Сенюш, Тохна и еще многие колхозники принесли тажууры с аракой.

Копосова усадили под кедром так, чтобы он был виден всем. Федор Семенович не меньше самого хозяина был рад празднику, — с этого дня Миликей связывал свою судьбу с алтайским колхозом, и за развитие земледелия здесь можно оставаться спокойным. Он сказал:

— Дорогие друзья мои! Первую чарку полагается пить за новоселье. Но я хочу нарушить этот обычай. За новоселье выпьем потом. А сейчас — за дружбу. За хорошую, сердечную дружбу русских и алтайцев! Вот вы сидите за одним столом, как братья. Ваш труд сегодня равен чуду: перевезли и в один день поставили дом!..

Люди поднялись на ноги, ударили в ладоши.

Осушив стаканы, сели на свои места.

Охлупнев не притронулся к своему стакану.

— Не узнаю тебя, Миликей, — рассмеялся Черепухин. — Не похоже на Охлупнева.

— Зарок соблюдаю.

— Молодец, так и держись!

— Вы в моем мужике не сомневайтесь, — вступила в разговор Маланья Ивановна. — Он у меня — кремешок.

— Хвалю! — взмахнул рукой захмелевший Черепухин. — Но за новоселье придется тебе, Ивановна, самой выпить с нами до дна.

— И выпью. Не застращаешь, — ответила хозяйка и пошла чокаться с гостями.

Потом пили за здоровье председателей обоих колхозов, за алтайцев-колхозников, за женщин, за всех тех, кто построил себе избушки.

Взошла луна, посеребрила реку. Потянуло прохладой, и на траве мелким бисером выступила роса.

Гармонист заиграл плясовую. Макрида Ивановна отошла в сторонку, притопнула ногой и так повернулась, что от вихревого движения юбок пошел ветерок.

Люди стали в круг. Миликей Никандрович вышел на вызов, ударил в ладоши, покружился вприсядку и, запыхавшись, юркнул в толпу.

— С меня хватит.

Макрида Ивановна продолжала плясать. Заметив Борлая, схватила за руку и дернула к себе. Оказавшись в кругу, он смущенно топтался и неумело размахивал руками. Ему хотелось плясать с таким же увлечением, как эта русская женщина, но он чувствовал, что отстает от музыки и топает невпопад.

— А ну-ка, раздвиньтесь! — крикнула Маланья Ивановна и ввела в круг Евграфа Черепухина.

— Приударь, Герасимыч! — подбодрил его Охлупнев и, вырвавшись из толпы, пошел к реке.

Стоя на камушке, зачерпнул пригоршнями холодную воду и выпил большими глотками. Рядом с ним встал Копосов и тоже зачерпнул.

— Хороша у нас на Алтае вода!

— Вкусная!

Федор Семенович повернулся к Охлупневу и неожиданно пожал ему руку:

— Спасибо!



— За что?

— За посевную. За все.

Потом Копосов посоветовал:

— Начинайте пахать пары. Время.

— Ты, Федор Семенович, не тревожься за нас, — сказал Миликей Никандрович и поспешил заверить: — Под весь посев будущего года мы землицу приготовим нынче.

— Я надеюсь… Ну, а теперь я обрадую тебя. Скоро вызовем на бюро. Будем принимать тебя в кандидаты.

И вторично пожал ему руку.

Глава двенадцатая

Открылись детские ясли.

С утра до вечера алтайки не уходили из школы: одни наблюдали за работой Яманай, которая заботливо мыла их детей в большой ванне, одевала в новенькие розовые рубашки и усаживала за столы, другие смотрели, как Макрида Ивановна хлопотала в кухне, просили дать попробовать манной каши или варенья из стеблей ревеня. В первые дни Макрида Ивановна охотно отвечала на многочисленные вопросы алтаек и даже сама начинала разговор. Она шутливо дергала за полы чегедеков и советовала:

— Снимать надо. Чегедек — худо. Платье носи.

— Где взять платье? Нет платья.

— Моя сестра пошьет.

На жену Сенюша Макрида Ивановна набросилась:

— Это что? Опять старое пугало на себя напялила? В Доме алтайки училась, а домой приехала — снова нарядилась в чегедек. Как тебе не стыдно!

— Снимала — смеяться стали, — объяснила Курбаева, покраснев.

Но вскоре алтайки стали раздражать Макриду Ивановну тем, что ни на шаг не отходили от нее, и она начала притворяться, что не слышит их, а иногда просто показывала на двери и просила не мешать.

Женщины спускались с крыльца и на полянке садились в кружок. Закончив неотложную работу, Макрида Ивановна подходила к ним, садилась на землю, неловко подгибая ноги, и начинала беседу об уходе за детьми. Она уже всех знала по имени, и это расположило женщин к ней. Постепенно установились добрые, доверчивые отношения, и алтайки все реже и реже стали заходить в ясли. Только одну алтайку она не любила. Это была Чаных. Неприязненные отношения возникли в первый день, когда та, втолкнув своих детей в комнату, ехидно попросила Яманай:

— Ты вот об этом, о маленьком, заботься больше всех: он на Ярманку походит, родной сын его.

Второй раз Чаных, пьяно пошатываясь, пришла с заплаканным лицом. От нее пахло аракой и дымом. Седые волосы выбились из-под шапки и лежали на лбу, словно обрывки арканов.

— А-а, ты не плачешь! — бросилась она к Яманай, грозя ей кулаками. — Ты ждешь его!

Не успев выскочить из комнаты, Яманай спряталась за одну из детских кроваток. Чаных со сжатыми кулаками шла к ней, но, наступив на полы своего чегедека, упала на пустую кроватку, и сосновые перильца затрещали. Во всех углах заплакали испуганные дети.

Чаных приподняла голову.

— Тьфу тебе! Тьфу! Ты тоже заревешь по-моему, когда узнаешь, что говорят про него. Женился он в городе. Не веришь? А вот говорят люди. Меня забыл. И на тебя наплевал. — Она перевалилась через кроватку и схватила Яманай за белый халат. — Ты, говорят, писать научилась. Напиши ему: сын домой зовет.

Яманай оттолкнула Чаных и хотела уйти, но та загородила выход. Макрида Ивановна, вбежав в комнату, всплеснула руками.

— Вот наказанье-то! Опять бабочку расслезила. — Она схватила Чаных за лохмотья чегедека и вытащила на крыльцо, слегка толкнув ее, подперла бока кулаками и крикнула: — Чтоб я тебя пьяной здесь никогда не видела!

Вечером сестра спросила:

— Что это опять у вас в яслях шум стрясся?

Макрида Ивановна, погрозив пальцем, шепнула ей:

— Не поминай, не береди Яманайке душу.

Долгие весенние дни пролетали незаметно. Многое еще нужно было сделать, но, оглядываясь на горы, Борлай видел, что леса уже были зажжены упавшим в них солнцем. Он хлопал руками по бедрам и говорил о недоделках, о неотложном. Пора ехать на курсы. Но на исходе каждого дня он успокаивал себя: «Поеду послезавтра. Надо ребятам помочь».

Миликей раза три настойчиво советовал: