Страница 26 из 100
По другую сторону очага, накрывшись шкурами, спала Карамчи.
Ночью несколько раз принималась плакать маленькая Чечек. Борлай вставал и осматривал яму, в которую была опущена люлька, прикрытая сеном. По наличию инея он узнавал, тепло или холодно дочери. Иногда давал выпить глоток чая, иногда только укрывал потеплее. Сдвинув дрова так, чтобы костер горел веселее, снова ложился спать.
Утром Борлай топором рубил землю, чтобы углубить яму, — дочери спать будет теплее. Потом он привез льду с реки и натаял воды, а после чая занялся литьем пуль. Неожиданно перед ним встала жена Байрыма — Муйна, в незастегнутом чегедеке и в шапке, сдвинутой на затылок. Она долго не могла произнести ни слова, а только показывала на притолоку двери и правой рукой рубила по левой.
Борлай понял, что Байрым изрубил грозных караульщиков домашнего благополучия. Значит, выбросил из головы веру в духов. Он не боится кермесов, которые, по словам стариков, точно совы по ночам, летают среди кочевников.
Карамчи, выронив чашку, стояла посредине аила. Сношеница бросилась к ней и заплакала.
— Злые духи навалятся на нас, болезни поселятся у нашего очага…
«Как бы не посмеялся Байрым надо мной да не похвастался бы перед сородичами, что он первый расправился с божками», — подумал Борлай, порывисто вскочил, сорвал со стен одну за другой ветхих кукол-кермежеков и торопливо засунул их в кожаный мешок с пожитками.
«Вот и все, — успокоил себя. — Никто больше не увидит…»
И тут же, окончательно осмелев, улыбнулся и вслух добавил:
— Нет ни Эрлика, ни Ульгеня! Горных духов тоже нет! Ни злых, ни добрых!
— Что ты болтаешь?! — вскрикнула Карамчи, от ужаса едва державшись на ногах. — Опомнись!
— Говоришь, нет. — Муйна повернула к нему заплаканное лицо. — А у самого-то смелости не хватило… Спрятал! Думаешь: посердятся боги, да зла не сделают… А мы-то, мы как жить будем?
— Ты все забыл, — укорила Карамчи и принялась напоминать: — Подземное царство, верхний мир, седьмое небо…
— Никакого подземного царства нет, — кричал Борлай громче прежнего. — И верхнего мира тоже нет. Есть одна наша земля. Вот эта! — Потопал ногой. — Спроси у Суртаева. Он по книгам все знает. Все!
Начался «старушечий месяц» — ноябрь: дни были настолько короткие, что старухи едва успевали обуться, а солнце ходило так низко, что старики говорили: «Куран носит его на ветвистых рогах».
Мягкий снег засыпал высокий перевал, и братья Токушевы с грустью думали, что всю долгую зиму они будут отрезаны от аймачного центра. В случае нужды никто не придет к ним на помощь, останется единственное: надеяться на свою силу и все решать своим умом.
Братья охотились в ближнем лесу и частенько приходили домой, волоча по снегу свою добычу — туши косуль и связки беличьих шкурок. Однажды вечером, приближаясь к своим аилам, они увидели всадников, спускавшихся с перевала. По круглой шапке из шкурки рыси, подаренной Борлаем, они издалека узнали передового. Это был Суртаев. Бросив в аилы свою охотничью добычу, братья на лыжах пошли навстречу; напряженно всматриваясь, пытались отыскать знакомые черты у остальных всадников. Федора Копосова, замыкавшего вереницу, они узнали по очкам. А в середине ехал явно незнакомый им человек в меховой шапке с опущенными ушами, в черном полушубке, подпоясанном таким широким ремнем, к, каким командиры кавалерийских частей прицепляли шашки. Лицо у него было бритое, скулы широкие, словно у алтайца. Заметив лыжников, он стал понукать коня и, поравнявшись с Суртаевым, что-то спросил. Филипп Иванович утвердительно кивнул головой и улыбнулся, довольный предстоящей встречей, а когда братья подошли, сказал о незнакомом человеке:
— Это товарищ Грозин.
Токушевы были так удивлены и взволнованы нежданной встречей, что забыли поздороваться. Имя этого человека было известно во всех долинах Алтая. Одни произносили его с горячим уважением и преданностью, другие — с дикой злобой и проклятьями. Суртаев не однажды рассказывал про него. Во время войны с колчаковцами Грозин командовал партизанским корпусом. Потом он уехал в Москву, долго учился у мудрых людей, и партия велела ему заботиться об алтайцах-бедняках. Говорят, что он, Грозин, секретарь обкома партии, советует не кочевать, а остановиться на самой хорошей земле и построить избушки. Он даже обещает от государства машины, которыми можно пахать землю, косить и молотить хлеб.
Грозин спрыгнул с коня и поздоровался с Токушевыми, крепко пожимая руки. Остальные всадники тоже спешились и стали в кружок. Борлай спросил, как им удалось проехать через высокий снежный перевал.
— А видите — следы на снегу, — указал Суртаев. — Кто-то для нас проложил дорогу.
Токушевы только сейчас заметили впереди всадников следы и принялись рассматривать их.
— Проехали двое, — сказал Борлай.
— Да, — подтвердил его догадку Байрым. — И совсем недавно.
Все взглянули вдаль. Следы вели к одинокому аилу Утишки. Там, у столба, заменявшего коновязь, стояли заседланные кони.
— Узнайте, что за гости к нему пожаловали, — попросил Копосов. — Видно, срочные дела — даже перевал не задержал.
Грозин начал расспрашивать о жизни стойбища и об охотничьем промысле: много ли белки в лесах, достаточно ли у охотников пороха и свинца, хорошие ли собаки, хватает ли соли, табака и чая.
— Утишке хватает, — ответил Борлай. — Он даже меняет на беличьи шкурки… А бедные охотники часто пьют одну воду.
— Где сейчас охотники? — поинтересовался Грозин. — Вернулись с промысла?
— Однако все в лесу. Белку еще стреляют, — сказал старший Токушев.
Грозин и Копосов озабоченно переглянулись. Суртаев поспешил успокоить их.
— Ничего, соберем всех, — сказал он и начал расспрашивать, где находится охотничий стан Токушевых и где промышляют белку их соседи по стойбищу.
Борлай коротко рассказал все и повернулся к Грозину.
— Надо в аил ехать. Маленько мясо варить, чай пить.
Через четверть часа гости сидели в аиле Борлая, на косульих шкурках, разостланных по земле возле жаркого костра. В казане варилось мясо.
Грозин спросил, почему они откочевали в эту далекую долину. Борлай рассказал. Их одинокие старые стойбища были разбросаны по темным ущельям да маленьким лесным полянкам, далеко друг от друга. Люди виделись редко, и им было трудно сговориться потеснить баев из долины. Зато Сапогу было легко управляться с каждым из них: одного запугает, другого обманет, третьему пообещает на все лето дать корову с молоком. А здесь они живут друг возле друга, видятся почти каждый день, помогают советом, вместе устраивают облавы на волков, охотятся на косуль с загоном. Хорошо! Силу копят!
— Ваша сила нужна партии, — сказал Грозин.
Байрым успел сходить к Утишке; вернувшись, рассказывал:
— Приехал Сапог с Ногоном, своим подлокотным. Я спросил: «Зачем явился?» Хохочет. «В гости, говорит, сердце стосковалось по знакомым людям». Хитро так посмотрел на меня и спросил: «Разве вам начальники привезли новый закон, запрещающий ездить в гости?»
— Даже сюда лапу протягивает, — гневно ворчал Борлай.
— Следите за каждым его шагом, — посоветовал Копосов, — и сообщайте нам. Он что-то недоброе замышляет.
— Ничего, солнце движется только вперед, а не назад. Время — против Сапога, — подбодрил Грозин. — Вы с каждым днем будете сильнее, он — слабее.
Сварилось мясо. Его положили на лиственничную кору, похожую на корыто. Копосов достал хлеб. Суртаев разрезал мясо на мелкие куски. Братья Токушевы знали: он не любит, когда мясо берут руками, и для всех выстрогали острые палочки.
Долго пили чай, сначала с солью и талканом, потом с сахаром и пряниками. Разговаривали о будущем. Пройдет несколько лет, люди перестанут кочевать и будут жить в теплых избушках, в каждой долине появится своя школа, все научатся читать книги, управлять машинами.
На ночлег устроились возле костра. Суртаев, как старый знакомый, не боясь обидеть Карамчи, расположился на женской половине.