Страница 26 из 70
Я работал в свинцовых рудниках на протяжении трех месяцев. После восстания это было самое худшее время в моей жизни.
Я пробрался во все уголки шахты, нашел ямы на открытом воздухе, где породу просто выкапывали из земли. Потом трудился в помещении, в первой плавильне — на самой жаркой работе в мире. Затем я получил повышение на участок купелирования с распределительной печью, где рабочие раздували меха и горячим воздухом раскаляли металл до бела, отделяя от очищенных кусков вкрапленное в них серебро. Там я вначале раздувал меха, а потом собирал и сортировал остывшее в печи к концу дня серебро. Для раба подобная работа по сбору серебра — редкость, и считается большой удачей. Если повезет, то удается чуть-чуть украсть. Конечно, обжигаешь пальцы. Но после такой работы в голове появляется мысль: побег! Эта мысль горит, словно негасимый огонь.
Каждый день проводился обыск, но мы находили свои, не самые приятные способы его пройти. Даже теперь я время от времени просыпаюсь по ночам и резко сажусь в постели весь в поту. Моя жена говорит, что я никогда не произношу никаких звуков. Рабы умеют скрывать любую мысль.
Было бы легко сказать, что только смерть Сосии удерживала меня на плаву. Легко, но глупо. Я никогда не думал о ней. Воспоминание о чем-то таком ярком и светлом в этой убийственной дыре только усилило бы агонию. Меня заставляла продолжать поиски воля и самодисциплина. В любом случае обо всем забываешь.
У раба нет времени на неторопливые воспоминания в свободное время. Его просто нет. Мы не тешили надежд на будущее, мы не помнили прошлое. Вставали на рассвете, засветло, слабо переругивались над тарелками каши, которую раздавала грязная женщина. Эта женщина, казалось, никогда не спала. Потом мы молча шли по спящему поселку, изо рта валил пар, клубы которого кружили вокруг нас, словно призраки. На шеях мы носили ошейники, за которые нас цепями прикрепляли друг к другу. У пары счастливчиков имелись шапочки, которые они низко натягивали на грязные головы. У меня этого никогда не было, мне никогда не везет. В час, когда только начинает светать, и холодный свет кажется отчасти возбуждающим и зловещим, а ноги мокнут от росы, и каждый звук разносится в тихом воздухе на много миль, мы, шатаясь, отправлялись на очередные рабочие места. С нас снимали цепи, и начиналась работа. Мы целый день копали. Во время единственного перерыва мы пустыми взглядами смотрели в никуда, каждый уходил в себя и лелеял свою мертвую душу. Когда темнело так, что уже ничего не было видно, мы стояли, опустив головы, словно изможденные животные, и ждали, когда нас снова скуют цепями. Потом нас, рабов, вели назад, кормили, после чего мы падали и засыпали. На следующий день мы просыпались в темноте, и все повторялось снова.
Я говорю «мы». Там были преступники, военнопленные (по большей части бритты и галлы), беглые рабы (опять по большей части представители различных кельтских племен, но встречались и другие — сардинцы, африканцы, испанцы, ликийцы. С самого начала у меня не возникало необходимости притворяться. Жизнь, которую мы вели, сделала меня одним из них. Я верил, что я раб. Синяки, растянутые мышцы, грязные волосы, разбитые и порезанные пальцы — все это у меня было, вдобавок мое тело покрылось волдырями и, как и у всех остальных, почернело от грязи. У меня все чесалось, причем постоянно и во всех местах. Я редко разговаривал, а если и открывал рот, то ругался. Раньше в моей голове кружились мечты, теперь они выветрились. Нынешняя жизнь была наказанием. Если бы я услышал поэзию, то она вызвала бы у меня негодование, или я бы просто тупо уставился на чтеца. Он произносил бы бессмысленные для меня звуки на иностранном языке.
Я научился ругаться на семи языках и очень этим гордился.
Во время работы сборщика и сортировщика я впервые столкнулся с организованным воровством. Заметив первые свидетельства этого явления, я обнаружил такую коррупцию, которая пронизывала всю систему, что было сложно разделить вклад в воровство, вносимый каждым отдельным человеком. Здесь существовало и мелкое воровство отдельных лиц, и грандиозное мошенничество, которое могло быть организовало только руководством. Все об этом знали и молчали. Никто никого не сдавал, потому что на каждом этапе всякий задействованный человек немного брал себе. После того как он взял один раз, он становился виновным в тяжком преступлении. За такое преступление предусматривалось два вида наказания: или казнь, или рабство в рудниках. Все, кто какое-то время жили в Вебиодуне и видели наше плачевное состояние, знали, что казнь предпочтительнее.
В конце декабря, в виде подарка к Сатурналиям, появился Руфрий Виталий. Он выглядел цветущим, за широкий коричневый ремень Виталий заткнул кнут из шкуры какого-то животного. Он приехал посмотреть, достаточно ли я узнал, чтобы меня вытащить. При виде моего плачевного состояния, его честное лицо помрачнело.
Он увел меня от печи, затем проехал какое-то время по тропе, для вида подгоняя меня кнутом. Затем мы уселись во влажных папоротниках, где нас никто не мог подслушать.
— Фалько! Судя по твоему виду, тебя нужно немедленно отсюда вытаскивать.
— Пока не могу уйти. Пока нет.
К этому времени я стал угрюмым. Я больше не верил в освобождение. Я чувствовал, что теперь моя жизнь всегда будет крутиться вокруг печей. Носить я буду только в набедренную повязку, моя бритая голова будет блестеть от пота и грязи, а руки навсегда останутся красными и обожженными. Единственной целью станет украсть побольше серебра лично для себя. Мои умственные и физические возможности настолько снизились, что я почти утратил интерес к тому, зачем я сюда приехал. Почти, но не совсем.
— Фалько, ты спятил? Продолжать подобное — это самоубийство…
— Это не имеет значения. Если я уйду слишком рано, то больше не смогу жить со своей совестью. Виталий, я должен закончить дело.
Он уже собрался ворчать, но я быстро перебил его.
— Я рад тебя видеть. Мне нужно передать информацию на тот случай, если я сам не смогу представить полный отчет.
— Кому?
— Прокуратору по финансам.
— Флавию Иларию?
— Ты его знаешь?
— Я знаю о нем. Говорят, что он честный человек. Послушай, парень, времени мало. Будет подозрительно, если я тут останусь надолго. Я его найду. Просто скажи, что ему передать.
— Он должен быть на вилле у Дурноварии.
Гай обещал жить там, в пределах досягаемости, на тот случай, если мне удастся передавать послания.
— Скажи ему вот что, Виталий: все рудники коррумпированы, причем в гигантских масштабах. Вначале, когда куски руды выходят из первой плавильни перед купелированием, их считает один скользкий тип, который на самом деле не умеет считать. Он ставит палочку на дощечке, но иногда просто «забывает» ее поставить. Поэтому все цифры, которые Трифер сообщает казначейству, неправильны с самого начала. Это касается и производства в целом, и отдельных этапов.
— Ха! — Виталий, видимо, предполагал, что слышал в жизни почти все, однако был удивлен услышать новую уловку.
— Потом каждый день несколько кусков не доходят до купелировки. Удивительно, сколько их не доходит, хотя я думаю, что количество постепенно увеличивалось на протяжении лет. В результате получается, что каждый кусок дает меньше серебра, чем должен бы. Как я понимаю, снижение выдачи серебра объяснялось Риму во времена Нерона, как геологические разновидности в залежах руды. В ту пору на все смотрели сквозь пальцы, поэтому на тот случай, если теперь Веспасиан прикажет кому-нибудь проверить цифры, в считаные недели подбрасывается несколько дополнительных слитков и заявляется, что минерологи обнаружили лучший пласт.
— Какой тонкий подход!
— О да, мы тут имеем дело с экспертами. Ты способен все это запомнить?
— Попробую. Фалько, верь мне. Продолжай.
— Теперь о слитках чистого серебра, которые получаются после купелирования. Некоторые теряются. Это неизбежные потери.