Страница 78 из 92
Уходящий в овраг склон стал для него главным достоинством нового жилья.
В чем тут дело? В чем притягательная сила горнолыжного катания, в чем его волшебство? Красота гор? Безусловно. Но ведь катаются и на «малых горах». ЗИЛ построил себе горнолыжную базу под Мценском. Работа мускулам, движение, которого нам так недостает? Но с гиподинамией можно справляться и при помощи эспандера или бега трусцой. Мода и престиж? Есть и это. Может быть, вставая на горные лыжи и летя вниз, мы получаем радость от своей ловкости, от умения владеть своим телом? Скорее всего — все вместе. Во всяком случае, горнолыжное катание вместе с горным солнцем, физической нагрузкой, окружающей красотой, яркими костюмами и беззаботной веселостью лучше всего лечат отпускные души.
— О чем задумался, Саня? — дотронулся до моего плеча Юра Амарян.
— Да вот думаю о том, что этих друзей, — кивнул я на своих ребят, — заставляет мерзнуть и ждать погоду. Вот ты старый горный волк, скажи мне, отчего клиент не уходит? Ты заметил, теперь даже в Москве все стали носить горнолыжные шапочки с петушиным гребнем, которые пошли от сборной Франции. Человека в пальто и в шляпе теперь редко увидишь, все оделись в куртки, похожие на пуховки, и в горнолыжные шапочки.
Юра хмыкнул.
— А ведь верно.
— Откуда такая любовь к катанию?
Юра на минутку задумался.
— Видишь, тут много причин. Во-первых, стремление к самосовершенствованию. Они с каждым разом хоть на йоту улучшают технику. Во-вторых, горные лыжи не могут надоесть, ибо совершенствование — процесс бесконечный. Даже один и тот же склон не надоедает. А в-третьих, в-третьих, для горных лыж годится любой возраст и любое здоровье. Вон Голубев. Чувствует себя спортсменом. Загорелый, молодой... И никаких отрицательных эмоций! А ребят ты спускай, — добавил он, — погоды не будет, канатку закрываю. — Юра посмотрел на затянувшееся свинцовой мглой небо: — Это надолго. Как бы не было большого снегопада. Второй день сыплет без перерыва.
Шамиля я нашел у шашлычной. Он стоял под навесом и выглядывал знакомых. Рядом с ним висела самодельная афиша, приглашавшая на лекцию доцента Пятигорского пединститута на тему: «Любила ли Марина Влади Высоцкого?» Свободных стульев из дюралевых трубок у таких же легких столиков не было. Народ спускался с горы и устремлялся к шашлычным. Оживился и расположившийся рядом базар, торговавший шерстью, свитерами, рукавицами, шапочками, шарфами.
У меня Шамиль просить не стал. По заведенному им самим кодексу чести два раза подряд он ни у кого не брал. Оглушительно хрипел из репродуктора голос Высоцкого.
— Шамиль, ты когда-нибудь убивал улара? — спросил я, приблизив свои губы к его уху.
— А как же! Я один только и убивал, один из всех этих... — повел он рукой в сторону шашлычника и его помощника, к жаровне которых выстроилась очередь.
— Ты ведь знаешь, я орнитолог, изучаю птиц, и мне давно хотелось поговорить с тобой об уларах. Я слышал, ты хороший охотник.
На его черном небритом лице появилось самодовольное выражение.
— Хэ! — хмыкнул он. — Мой отец по три штуки приносил. Ты же его знаешь. Вот охотник! Я с ним ходил... Только теперь... запрещено, штрафуют, — доносились отдельные его слова сквозь завывание нечистой силы: Высоцкого сменил какой-то американский ансамбль.
— Слушай, — прокричал я ему в ухо, — пойдем ко мне. Посидим, поговорим. Для науки надо. Каспийский улар плохо изучен. Пошли!
— А найдется?.. — Он подмигнул и сморщил свою продубленную немилосердным солнцем физиономию.
Я взял его за рукав давно не чищенной «вецеэспеэсовской» пуховки:
— Пойдем, пойдем...
Котлов сидел за столом и изучал личные дела сотрудников гостиницы. Когда мы вошли, он сложил их и засунул в ящик письменного стола. Заварили хорошего индийского чаю, нашлась пачка печенья и простенькие конфеты.
— Ты знаешь, как они в гору бегут? Никому не догнать. Кто за ними бежит, тот дурак, — рассказывал Шамиль. — А потом «улю-улю-улю» и пошли вниз, на другой склон. Вверх они лететь не могут, только вниз. Перелетят, а там снова бегут вверх. Прыгают по камням и крыльями... — Он замахал руками, как петух.
Я взял блокнот и сделал вид, что записываю каждое его слово.
— Самцы и курицы у них без разницы. Петух, что в рододендронах живет, черный, и курица у него серая.
— Кавказский тетерев, — подсказал я.
— Ага, тетерев. А у уларов без разницы. Мясо очень полезное. Старухи говорили, когда чума была или оспа, то за одного улара давали пять хороших лошадей. Кто мясо улара ел, тот не умирал.
— А гнездо тебе приходилось находить? — совершенно искренне поинтересовался я.
— Нет, гнезд их не видел. Говорят, на самой вершине скалы, а скала отвесная. (Здесь он загибает, гнезд у уларов не бывает, птицы просто откладывают яйца в ямку под скалой. В ней несколько перьев, и все.)
Цыплят я ловил, — продолжает Шамиль, — но они не живут. Пестренькие и прячутся. Не заметишь. У нас раньше куропаток держали, а улары не живут, очень нежные. Пока до дома донесешь, он уже готов.
— Когда ты в последний раз добывал улара? — осторожно подвожу я Шамиля к делу.
Андрей не вмешивается в наш разговор, он взял горнолыжную книжку и делает вид, что читает.
— Недавно. В сентябре или в октябре, не помню точно. Абдулла меня позвал на охоту. Абдулла знает, какой я охотник. Гости у него приехали из Москвы.
Шамиль назвал должности двух московских гостей. Они настолько высоки, что, я думаю, он слегка преувеличил.
— Они туров стреляли. Вертолет. Сперва полетели и нашли стадо туров. Рогачи. — Мозг его скрипел от усиленной работы. — Тогда нас с Толиком опустили в Бабаюрт, а сами они сели за хребет. Нам выгонять на гребень. Толик шел плохо, все садился и материл их... Тут я и убил. Он на скалу вышел, на Толика смотрел, а я его — раз! Он — со скалы и готов.
— И что ты с ним сделал?
— Гостям пришлось отдать.
— Сколько туров убили?
Шамиль взглянул на меня и заулыбался:
— Этого никто не знает. И я не знаю. Не видел.
Задавая еще несколько вопросов Шамилю об уларах (когда они линяют, что едят, да смотрел ли он когда-нибудь желудок), я ждал, не покажет ли Котлов Шамилю фотографию сумки. Но он этого не сделал. С того самого момента, как выяснилось, что улар убит Шамилем, на языке у меня вертелся вопрос о сумке, но я так и не сумел его задать. Поскольку Андрей продолжал молчать, я спросил Шамиля:
— Ты Колю Кораблева знаешь?
— Гитариста, что ли? Знаю.
— Они вроде с Абдуллой друзья?
Шамиль насторожился. Посмотрел недоуменно на меня, на углубившегося в чтение Котлова.
— Какие друзья... — скривился Шамиль. — Играет он у него. Абдулла меня за ним посылал.
— И ты с ними был?
— Меня не приглашают, — усмехнулся Шамиль. — Если только баню топить, тогда поднесут. А то и так...
— А кто там бывает?
Шамиль насупился и посмотрел на меня с неудовольствием.
— Откуда я знаю?! Ты мне рупь дай. Что мне твой чай?!
— Лет десять назад я был у них дома, — сказал я, когда Шамиль ушел. — У него четыре брата и замечательный, мудрый старик. Пастухи они. Спускались домой по двое на праздники. На него я и попал. Пели, танцевали, пили в меру. Прекрасные люди, трудяги, честные, открытые, правда, горячие. Соблюдение обычаев и традиций, религиозность, уважение к старшим — вот на чем они держались.
— Не думаю, что, убив улара внизу, они несли его на гребень в сумке, а не в рюкзаке, — не слушал меня Андрей. — Птица ведь большая?
— С гуся.
— В рюкзаке, конечно, несли. А потом рюкзак, видимо, понадобился и улара переложили в сумку. Надо было навести его... Тяжело ли тащить, сколько весил?.. Ну ничего, мы и так немало узнали.
Отпечатков пальцев Голубева в квартире Васильевой предположительно нет. Утверждать это без экспертизы не могу, — перешел Андрей к другой теме. — Теперь этот самый Толик. Личное дело его довольно любопытно. — Котлов полез в стол, вытащил папку личных дел и нашел нужное. — Хударов Анатолий Эдуардович, родился в Ташкенте в 1952 году. Образование специальное среднее — электрик. Трудовой книжки нет. По личной карточке учета кадров работал электромонтером и сварщиком в различных организациях Ташкента, Калининграда, Грозного, Миасса. Вот как его носило.