Страница 63 из 92
Когда я дошла до стихотворения «Маме», я читала его и очень сильно плакала. А твой песик встал на задние лапы, тычет меня носом и слизывает слезы с моих щек. Не было у меня сил рукой пошевелить. Хороший песик, ждет меня, один он радуется моему приходу, моему существованию. И видишь, даже утешает. А нас с ним люди бранят. Как выйдем погулять, кричат на нас: «Не ходи здесь с собакой, здесь дети гуляют!» Одна из женщин недавно порадовала меня. Иду я с Пузырем, а она мне и говорит: «Старая дура, тебе бы с внучатами гулять, а ты все с собакой ходишь!» Как плетью по сердцу полоснула. Я чуть не задохнулась. Ничего я ей не сказала, прошла мимо. Что ей скажешь? Но в душе пожелала я ей на старости лет остаться даже без собачки. Вот какая я стала злая.
Какие хорошие стихи ты написал Наташе! «Кабы не было тебя на свете», «Сегодня ты сказала мне», «Снег»... Очень красивые, возвышенные стихи. Конечно, ты кое-где придумывал трудности и добавлял несуществующие сложности, но мне они так понятны... Я их запомнила все.
А ведь она была у меня недавно, сынок. Ходит ко мне. Тут я пришла с работы, гляжу, все мои посадки около дома затоптаны. Детишки бегали по ним и примяли. Я купила на рынке рассаду, посадила, полила, хоть и тяжело мне стало воду в ведре таскать, и огородила цветы палочками. Но палочки не помогли, все затоптали. Целыми днями сидят на лавочке у подъезда бабушки, и хоть бы одна сказала: «Ребятки, нельзя там бегать, там цветы посажены». Остановилась я, смотрю на свои труды, а они мне сочувствуют, бабушки, ругают кого-то, сами не знают кого. Себя ругают. Обидно мне стало и жаль цветов. Тут не только цветы, и людей пожалеть можно. Но я стала злая, повернулась и пошла, не слушая, вышла с Пузырем, хожу и думаю: «Пусть все бурьяном зарастет! Мне ничего не надо!» А потом все же взяла ведро с водой, ножик и пошла. Хоть что-нибудь спасти. Живые ведь они. Сижу, копаюсь, и вдруг со мной кто-то присел рядом и помогает мне. Гляжу — Наташа! «Ах ты милая моя! Ну, пойдем, пойдем скорее домой!» — «Вы не огорчайтесь, Елизавета Дмитриевна, — говорит, — я вам анютиных глазок привезу, они все лето цветут. У нас на даче много их. Я в следующий раз обязательно привезу». — «Спасибо, девочка. Давай с тобой чай пить».
Долго мы с ней сидели. Я, конечно, про тебя рассказываю, а она слушает. Ей интересно, хочет все знать. Какой ты маленький был да что любил. Так хорошо мы с ней посидели! Ведь почему-то никто не хочет слушать, когда я про тебя рассказываю. Про своих детей говорят, я слушаю, но только я начну о тебе, люди сразу пытаются перевести разговор на другую тему. Они думают, чудаки, что мне о тебе больно вспоминать. Как будто мне нужно вспоминать о тебе, как будто я все время о тебе не помню. Они хотят, чтоб я тебя забыла, думают, так мне будет лучше. А Наташа умная девочка, она знает, что, кроме тебя, у меня никого нет. Ни о чем другом она со мной и не говорит. Вместе с ней мы читали твои стихи. Оказывается, она их знает, показывал ты ей. А мне нет.
Алексей Алексеевич
На стадион мы шли с доцентом. Я люблю с ним ходить, нет-нет да расскажет что-нибудь, он много знает. С детства его научили английскому и французскому языкам, и он читает литературу, которая для нас недоступна. Счастливый человек, можно только позавидовать. Сколько я ни учил английский в школе и институте, так его и не знаю.
Говорили о какой-то ерунде, только он вдруг спросил:
— Сколько тебе лет, Леша?
— Тридцать три, — говорю, — а что?
— Тридцать три... Это «акме», время свершений. В этом возрасте Христос взошел на Голгофу. Не пора ли тебе подумать о своей жизни всерьез и сделать что-нибудь? Например, провести научное исследование и защитить кандидатскую диссертацию. Ты парень работящий, целеустремленный, почему бы тебе не заняться серьезным делом? Возьми тему по физиологии альпинизма. Посмотри литературу, что сделано в этой области, и давай вместе подумаем над выбором темы. Я могу быть твоим руководителем.
— Спасибо, Николай Львович, — говорю я, — только не знаю, как и подступиться. Думал я об этом, давно подумываю.
А он говорит:
— Не боги горшки обжигают, научишься, была бы только охота. Тебе нужно защищаться. Какая-то цель. Есть и другая сторона дела — деньги. Я получаю ровно в два раза больше тебя, а делаем мы одну и ту же работу.
Он говорил, а я думал: «Да, теперь я займусь диссертацией. Раньше, с этими альпинистскими сборами, у меня не было времени для науки. Теперь буду жить для себя. Хватит. Плюну на все, засяду за книги».
— А ты не собираешься писать докторскую? — спросил я.
— Не собираюсь.
— Почему?
— Докторская не наука, а дипломатия, — сказал доцент, — мне это сейчас не поднять, поэтому я занят пока другим.
— Чем, если не секрет?
Доцент улыбнулся:
— Ищу философский камень.
— Нет, серьезно.
— Я серьезно. Я ищу, если хочешь, ту философскую платформу, на которой моя жизнь имела бы смысл и оправдание. Чтобы я мог жить прилично и в то же время не принимать участия во всем этом... Я человек раздвоенный. Незваный гость.
— Ну, ну, расскажи. Интересно.
— Сложно, Леша, — ответил доцент, — так на ходу не объяснишь. Да тебе и ни к чему забивать этим голову. Твои задачи ясны и просты.
— Когда найдешь камень, скажи. Глядишь, и нам пригодится.
— О нет, я не пророк, — засмеялся доцент, — для каждого этот камень будет своим. Я просто даю тебе совет, который ты можешь и не послушать.
— Почему же? Я думал о диссертации, Николай Львович, и даже для этого кое-что сделано.
— Вот и хорошо. Я тебе с удовольствием помогу. Мне хорошо известна эта кухня.
— Только ведь я, Николай Львович, сказал сегодня Бураханову, что он бюрократ и вредитель.
— Как?! — изумился доцент. — Прямо так и сказал?
— Так и сказал. Чего мне бояться? «Вы бюрократ, — говорю, — и только мешаете работать». — И я рассказал о сегодняшнем приеме у проректора.
Рассказ мой еще пуще развеселил Флоринского.
— Да, — сказал он смеясь, — тогда твое дело швах. Не быть тебе кандидатом наук.
— Это мы еще посмотрим... Что, я неправду сказал?
— Сказал ты, безусловно, правду, но чего добился? Не-е-ет, — покачал головой доцент, — здесь ты маху дал. Тут ничего не изменишь, пора бы тебе это понять.
На трибунах пустого стадиона сидели группками люди с опухшими физиономиями. У многих из них под глазами красовались желтые и сиреневые синяки. Они являются сюда точно к половине одиннадцатого, как на работу, потом исчезают и через некоторое время появляются здесь уже несколько более оживленные.