Страница 18 из 92
Пришла продавец, открыла замок и отвела в сторону перекрывающую дверь стальную полосу. Женщины заспешили к прилавку, разобрались, кто за кем, встали в небольшую очередь. Тракторист на правах мужчины первым взял сигареты и ушел, не стал слушать Петровича, Тогда поднялся со ступенек и он. Но в магазин не зашел поплелся в свою деревню. Афанасий Петрович еще вчера купил хлеба, рожков и сахара. А больше там и брать нечего.
«Композитор»
Уже в темноте, под проливным дождем, машина альпинистской экспедиции пришла в кишлак Лянглиф, последний населенный пункт в верховье Зеравшана, куда доходила головокружительная автодорога. Наш переводчик Слава Паньков, белобрысый сталинабадский студент-естественник, свободно объяснявшийся на таджикском и киргизском языках, повел меня куда-то во мрак искать начальство. Мы долго плутали в лабиринте узких проулочков, где трудно было разойтись двум людям. По их каменному дну бежали потоки воды. Кое-где эти коридоры слабо освещались огнем очагов, мерцавших в проемах открытых дверей. Наконец мы пришли к большому дому председателя сельсовета. Из его окон в непроглядную тьму лился свет керосиновых ламп. Здесь шел той[3] в честь приезда раиса[4]. Как мы потом узнали, его колхоза еще не существовало. Все население кишлаков, лежащих выше Матчи, переселялось в долину. Там из жителей всего ущелья и создавался большой хлопководческий колхоз. Это были пятидесятые годы.
Нас ввели в просторную комнату. Потолок ее был разделен на ровные квадраты, каждый из которых имел неповторяющийся таджикский орнамент. Мебели в комнате не было. Один большой ковер покрывал весь пол. В стенах — шкафы со стеклянными дверцами, сквозь них видны кипы аккуратно уложенных доверху пестрых одеял. Вдоль стен на ковре сидели человек десять гостей и молча смотрели на нас, не выражая на своих лицах никакого любопытства. Мы объяснили, зачем пришли. Нас пригласили сесть. Молодой таджик с единственным глазом на рябом лице сказал что-то другому, сидевшему у двери, и тот исчез. После этого наступила очень длинная пауза. Я решил, что все слушают радио. В одном из стенных шкафов надрывно хрипел радиоприемник.
— Может быть, начнем не спеша разговор о вьюке? — тихо спросил я Славу. — Или они радио слушают?
— Нет, нет, не надо! Сидите и молчите пока.
Пришлось послушать знающего человека. Я стал осматриваться и незаметно разглядывать присутствующих. Пир еще не начинался, хотя было уже довольно поздно. В центре у стены сидел полный молодой человек лет тридцати. Он был одет в хороший европейский костюм, брюки заправлены в невысокие сапоги из мягкой кожи. На голове, как и у всех присутствующих, тюбетейка. Лукавые глаза его умного лица спокойно и бесцеремонно изучали нас с ног до головы. В нем нетрудно было угадать самого раиса. Рядом с ним сидел другой молодой человек в зимнем городском пальто с каракулевым воротником. У его скрещенных ног лежал портфель. Я решил, что это бухгалтер, но, как потом выяснилось, он являлся начальником милиции. Все остальные были людьми пожилыми, с бородами и сединой. Если костюм их не были целиком национальными, то у каждого в одежде присутствовала какая-нибудь таджикская деталь: один был в халате, другой в штанах с широкими полосами, на ногах у третьего — муки[5]. Было ясно, что это местные старики. Одноглазый вел себя как хозяин дома.
Наконец раис нарушил молчание, становившееся уже невыносимым:
— Как дела?
— Хорошо, спасибо, — ответил я, несколько обескураженный этим вопросом.
Теперь заговорил одноглазый:
— Далеко идешь?
— На перевал Матча. Через весь ледник, до самого конца. Там будем работать две недели.
— Знаем, знаем Матча, — заулыбался одноглазый, — мороз там, снег там. Что будешь делать? Геологи?
Я уже знал, как трудно объяснить местным жителям, что такое альпинизм. В таких случаях твой собеседник после долгих разъяснений или многозначительно улыбается и говорит: «Понимаем, понимаем! Значит, надо вам, и все. А зачем, это нас не касается», или опять, в который уже раз, задает все тот же вопрос: «А зачем вы полезете на гору?» Поэтому пришлось прибегнуть к маленькой хитрости.
— Есть и геологи у нас. Экспедиция комплексная. Я вот собираю всяких птиц и зверей, вот он, — указываю на Славу, — ботаник, изучает растения, есть у нас гидрологи, метеорологи и другие специалисты. Врач есть, радист.
Хозяин дома переводит мои слова седому старику. Все кивают головами.
— Интересно, как там ребята? Где им на ночь разместиться? — обращаюсь я к хозяину. — Есть ли место? Потом дрова нам нужны, сварить надо что-нибудь горячего. Найдутся дрова?
Хозяин улыбается:
— Все есть, начальник, не беспокойся, пожалуйста!
— Ну, тогда я пойду взгляну, как они устроились.
Слава тянет меня за рукав и сердито шепчет:
— Да не спешите вы! Послал он человека. Это же не Москва! Надо посидеть, покушать, а потом уже о делах говорить.
В это время старый таджик расставил перед гостями на черном вышитом платке деревянные миски с кислым молоком и начал величественно ломать на куски огромную, чуть не в метр, лепешку. Это я уже видел: лепешку ни в коем случае нельзя класть вверх поджаренной стороной. Старик расправлялся с ней очень ловко. В его движениях сквозило почтение к гостям и было даже что-то жонглерское. Кроме молока и лепешки подали одну пиалу, из которой принялись по очереди пить чай. Сначала она попала к раису, потом к таджику в зимнем пальто, затем к моему соседу-старику, ко мне, Славе и пошла дальше по кругу. Слава не церемонился с угощением, и, заметив это, я стал ему энергично подражать. Когда с кислым молоком было покончено, я объявил, что нам нужен караван из десяти ишаков. Все опять заулыбались, а одноглазый спросил:
— Когда ишак нужен, сейчас?
— Нет, завтра утром.
— Тогда завтра будем говорить. Сейчас он не нужен.
Слава опять потянул меня за куртку, но все уже смеялись.
Миски убрали вместе с платком и принесли воду в кумгане[6] и таз. Хозяин обошел всех с водой и полотенцем. Я тоже сполоснул руки и привычным движением тряхнул с них воду в таз. Слава при этом крякнул у меня за спиной. На мой вопросительный взгляд он тихо ответил:
— Нельзя стряхивать воду.
Один из стариков что-то громко сказал, с неудовольствием смотря на меня.
— Что, Слава?
— Он сказал: опоганил, — перевел Слава.
— Ты хоть бы предупредил...
— Ничего... сидите.
Вслед за этим расстелили те же платки, а на них поставили деревянные миски с шурпой[7]. Ложек не подали. Шурпу пили через край, мясо ели руками. Блюдо приготовлено было очень вкусно и щедро приправлено перцем. Шурпа и мясо пользовались у гостей большим успехом, а я мог только лишь попробовать его: слишком много съел кислого молока с лепешкой. Когда трапеза кончилась, хозяин произнес какую-то фразу, встреченную взрывом смеха. Я понял из нее одно лишь слово, произнесенное по-русски: композитор. Слава объяснил мне, что сейчас придет какой-то известный музыкант.
Слово «композитор» вызвало оживление. Все заговорили, повеселели. Мне тоже это понравилось. Не каждый день удается послушать национальную музыку в такой необычной обстановке.
«Композитор» имел несколько странный вид. Это был человек лет сорока. В его черной бороде серебрилась проседь. Особенное внимание обращали на себя его неспокойные глаза. В них горела тоска затравленного зверя. Выражение этих глаз так не вязалось с обстановкой неторопливости и сытости, царившей в доме, что я невольно вздрогнул. Он был бос, в рваных штанах и в старой, грязной гимнастерке, подпоясанной платком по-узбекски. В руках этот человек держал большой бубен с кольцами-погремушками. Он уселся под одобрительные возгласы гостей посередине ковра, вытаращил глаза и повращал ими. Затем скорчил жалобную гримасу и заплакал детским голосом. Гости пришли в восторг. Тогда он схватил свой бубен и заорал, завопил истошно. При этом он отвратительно кривился и бил, бил в бубен.
3
Той — праздник, пир.
4
Раис — председатель колхоза.
5
Муки — невысокие сапоги с загнутыми вверх носами. Такая обувь теперь обычно подшивается резиной от автомобильных шин.
6
Кумган — кувшин.
7
Шурпа — мясной бульон.