Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 68 из 88

В начале войны массовый милитаристский психоз даже в среде „людей духа“ - писателей и художников - вызывает у Гессе горечь, отчаяние и отвращение. Страстный поборник мира, противник всяческой розни, тем более национальной, в сентябре 1914 года Гессе пишет свою знаменитую статью „О други, не эти звуки!“, в которой, отстаивая пацифистские позиции, вместе с тем призывает интеллигенцию к нейтралитету по отношению к войне. Вопреки стараниям писателя преодолеть свое аутсайдерство под знаком неприятия насилия, эта противоречивая установка еще больше углубилась в статье „Листок из дневника“ и далее, в 1915 году, в эссе „Военная литература“. Выступления Гессе почти всеми, за исключением немногих друзей, воспринимаются как антипатриотические. Писателя со всех сторон начинают оскорблять, поносить его книги и почти злобно оспаривать его писательский талант; от Гессе отворачивается почти вся писательская общественность и даже бывшие друзья. Издатели отказываются печатать его книга, а книготорговцы - продавать. На Гессе обрушиваются и пацифисты, обвиняя его в поверхностности взглядов, сомневаясь в их искренности. Потрясенный и раздавленный, но пытающийся сохранять спокойствие, Гессе отвечал в прессе на нападки и справа и слева, вызывая, однако, своими возражениями еще большую травлю. Как реакция на кампанию против себя и гуманистических ценностей, которые он представляет, в Гессе росло убеждение, что дух книжной культуры - дух исключительно наднациональный, что гуманистический космополитизм, несмотря на нежнейшую, трепетную любовь писателя к родной литературе, составляющей основу его „книжной“ формации, - единственное спасение в обстановке кровавого хаоса. И Гессе продолжает свое книжное служение.

В 1915 году писатель добивается места „должностного представителя“ (эта должность была утверждена по его настоянию) в немецком посольстве в Берне и, основав вместе с профессором зоологии Рихардом Вольтереком „Службу по обеспечению немецких военнопленных“, до конца 1919 года снабжает сотни тысяч немецких пленных в разных странах книгами и журналами, издает „Газету для интернированных немцев“, а в 1917 году открывает собственное „Издательство книжного центра для немецких военнопленных“, где за два года издает 29 книг: свои собственные произведения, Готфрида Келлера, антологии стихов, Эмиля Штрауса, Адальберта Штифтера, Арнольда Цвейга, сборники анекдотов, Вильгельма Шефера, Теодора Шторма, Томаса Манна, Роберта Вальзера, Кнута Гамсуна и многое другое - преимущественно антологиями, но и отдельно тоже. Правительство почти не давало на это денег, и Гессе, гордец по натуре, просит пожертвований у крупных писателей, обивает пороги филантропических учреждений, обращается в международные организации и, естественно, вкладывает свои собственные средства. И все это на фоне сильнейшего нервного срыва, случившегося в начале 1916 года.

„Запрограммированный“ натурой Гессе и стимулируемый обстоятельствами жизни, этот кризис, как мы видели, готовился исподволь; стремление интегрировать свое сознание привело Гессе лишь к попыткам приспособиться к собственной автономной формации; сложившийся метод магической символизации оказался не „путем вовнутрь“, а бегством во внешнее; искусство обернулось заменой жизни; пропагандистская деятельность на книжной ниве лишь усиливала раздвоение сознания, удовлетворяя лишь непреодоленному идеалу Я и собственной формации писателя, но не удовлетворяя Я-сознанию, к тому же и результатов своей работы Гессе видел мало; росло чувство вины и страха, которое создавало субъективное ощущение прогрессирующей душевной болезни, переходило в навязчивый невроз. Разваливался брак - попытка претворить символы сознания в объективную жизнь, что еще больше усиливало ощущение тревоги. В 1914 году тяжело заболевает младший сын, что Гессе словно предсказал в „Росхальде“ и в чем, конечно, винил только себя. На глазах развивается психическое заболевание жены, в которой Гессе, несмотря на разлад, по-прежнему видел и возлюбленную и мать (в 1918 году она была помещена в лечебницу, а в 1923 состоялся развод). Война и травля довели писателя до отчаяния. Последней каплей была смерть отца, потеря любимого человека и призрачной возможности когда-нибудь „очиститься“ перед ним, воплощением правильной жизни и суда над „блудным сыном“, снедаемым к тому же чувством вины, которое было порождено вытесненным в бессознательное страхом инцеста, столь важным для книжной формации Гессе.

Кризису суждено было продлиться около десяти лет, и преодоление его происходило у Гессе под знаком психоанализа Фрейда - Адлера - Юнга. Гессе как интроверт был стихийным психоаналитиком и с юности читал и изучал все, что касалось психологии, а в 1914 году он основательно познакомился с работами Фрейда и Адлера, о чем свидетельствует его рецензия на книгу Э. Лёвенштайна „Нервные люди“ и что, очевидно, было продиктовано глубокими жизненными интересами Гессе в этот период. Вероятно, именно это чтение побудило Гессе обратиться в 1916 году за помощью к психиатру Йозефу Бернхарду Лангу, ученику Юнга. Ланг, давший писателю свыше ста сеансов психоанализа, видимо, увлек своего пациента учением Юнга, чью знаменитую книгу „Метаморфозы и символы либидо“ (1912) Гессе тщательно изучал в 1916-1917 годах. С этого времени Гессе постоянно читает и рецензирует всю психоаналитическую литературу, в первую очередь классиков психоанализа, среди которых уже с 1918 года на первое место в сознании Гессе выдвигается Фрейд, а любимыми книгами Юнга остаются для него лишь „Метаморфозы“ и „Психологические типы“. Психоаналитические сеансы принесли Гессе заметное облегчение и попутно дали толчок к выходу из творческого кризиса. Гессе взял курс на открытую конфронтацию со своим „заколдованным“ автономным комплексом, из которого в первую очередь предстояло выделить осадок от незавершенного отождествления с родителями - идеал Я. Символом веры писателя становится требование „жить самому собственной жизнью“, а в произведениях его это выразилось в образах процесса индивидуации, пути к „самости“, к интеграции Я-сознания и автономного „книжного“ комплекса через прочувствованную символическую реализацию всех осознанных и неосознанных конфликтов. Творчество Гессе из эстетико-дидактического становится ярко исповедническим, черпающим свой материал в бессознательном, которое он теперь уже последовательно рассматривает как подлинный источник образования, в том числе и книжного; образным воплощением коллективного и индивидуального бессознательного предстает в сознании Гессе и вся всемирная литература и каждая входящая в нее книга.

В 1918 году Гессе пишет программный рассказ „Книжный человек“, в котором выстроена модель „книжной“ индивидуации. Читателя-Гессе, живущего переживанием чужих страстей и постоянно приспосабливающегося к своему книжному складу, чтение (инициация во внешний мир) приводит к образованию „маски“, неподлинной личности. В сновидении Читателя, символе бессознательно прогрессирующей болезни, возникает возводимая собственными руками Читателя стена исполинской башни - символ и авторитарного книжного комплекса, и идеала Я, и эстетического нарциссизма, и вины, и первородного греха (прочитываются в этом символе и многочисленные другие универсальные значения). Стена, „маска“ Читателя, рушится, обнажая кровавый хаос и упоение жизнью - символ подлинного рождения и инициации во внутренний мир, во все то, что было под спудом, осознанным или неосознанным табу. Женской парой к внутреннему „башни“ выступает гулящая девушка, символическое воплощение архетипа „Вечной Матери“, плодородия и бессознательного - потенциального источника всех творческих порождений. Содержания книг и гулящая девушка, встреченная Читателем на восходе солнца, рисующем образ „духовного пробуждения“, составляют „аниму“ - проекцию родительской сизигии. Объединение Читателя с женским началом „анимы“ знаменует то, что Юнг называет преодоление „материнского комплекса“, доведением до конца отождествления с женским родительским началом. Читатель на пороге отрыва от идеала Я и претворения давящей материальности книжного комплекса в духовную функцию, образующую как бы мост к „самости“, „путь вовнутрь“.