Наулака

— Женщины хорошей крови ходят в покрывалах и не разговаривают на улице, — с сомнением проговорил ребенок.

— Один закон для тебя и твоих и другой — для меня и моих, — со смехом ответила женщина. — Мы, зарабатывающие себе хлеб работой, не можем ходить укутанными в покрывала, но наши отцы жили за много сот лет до нас, как и твои, небеснорожденный. Ну, пойдем, белая волшебница не может отнести тебя так нежно, как я.

Она обхватила его руками и прижала к груди так легко, как будто это был трехлетний младенец. Он с удовольствием откинулся назад и махнул исхудалой рукой. Негостеприимные ворота распахнулись, заскрипев на петлях, и все — женщина, ребенок и молодая девушка — вошли вместе.

Эта часть дворца не отличалась обилием украшений. Пестрая облицовка на стенах облупилась и осыпалась во многих местах; ставни, с которых сошла краска, висели криво; а за воротами во дворе лежал всякий мусор. Лишившаяся милости государя царица лишается также и многих материальных удобств.

Раскрылась дверь, и послышался чей-то голос. Все трое очутились в полутьме и прошли по длинному проходу с белыми, блестящими оштукатуренными гладкими полами, который вел в апартаменты царицы.

Мать магараджа Кунвара жила большей частью в длинной низкой комнате, выходившей на северо-восток. Тут она могла, прижавшись лицом к мраморным украшениям, мечтать о своей родине за песками, в восьмистах милях, среди гор Кулу. Тут не было слышно журчания переполненного дворца, и только шаги ее немногочисленных горничных нарушали тишину.

Женщина из пустыни, еще крепче прижимая мальчика к груди, двигалась среди лабиринта пустых комнат, узких лестниц и крытых дворов с видом заключенной в клетку пантеры. Кэт и магарадж Кунвар привыкли к темноте и извилистости, безмолвию и угрюмой таинственности прохода. Для одной это была часть ужасов, среди которых она решила действовать, для другого это была повседневная жизнь.

Наконец путешествие закончилось. Кэт приподняла тяжелую завесу, когда мальчик окликнул мать. Царица поднялась с кучи белых подушек у окна и страстно вскрикнула:

— Здоров ли ребенок?

Мальчик с трудом вырвался из рук женщины. Мать, рыдая, бросилась к нему, называя его тысячами ласкательных имен и осыпая поцелуями. Сдержанность ребенка исчезла — одно мгновение он пытался вести себя, как человек из расы раджпутов, то есть как невыразимо возмущенный всяким публичным проявлением волнения — он смеялся и плакал в объятиях матери. Женщина из пустыни провела рукой по глазам, бормоча что-то про себя, а Кэт отвернулась и стала смотреть в окно.

— Как мне благодарить вас! — сказала наконец царица. — О, мой сын, мой маленький сын, дитя моего сердца, боги снова сделали тебя здоровым! Но кто это там?

Ее взор впервые упал на стоявшую у дверей женщину из пустыни, укутанную в темно-красное покрывало.

— Она принесла меня сюда из экипажа, сказав, что она раджпутанка хорошей крови.

— Я чоханской крови, раджпутанка и мать раджпутов, — просто, не двигаясь с места, сказала женщина. — Белая волшебница сотворила чудо над моим мужем. Он был болен головой и не узнавал меня. Правда, он умер, но при последнем вздохе узнал меня и назвал по имени.

— И она несла тебя? — с дрожью в голосе сказала царица, привлекая к себе сына еще ближе; как все индусские женщины, она считала зловещим знамением всякое прикосновение, всякий взгляд вдовы.

Женщина упала к ногам царицы.

— Прости меня, прости меня! — вскричала она. — Я родила трех малюток, а боги взяли у меня всех их и, наконец, мужа. Так хорошо, так хорошо было снова держать на руках ребенка! Ты можешь простить, — простонала она, — ты богата твоим сыном, а я только вдова!

— Но я вдова по жизни, — прошептала царица. — Действительно, я могу простить. Встань.

Женщина продолжала лежать, судорожно ухватившись за голые ноги царицы.

— Вставай же, сестра моя, — шепнула царица.

— Мы жители полей, — пробормотала женщина, — мы не знаем, как надо разговаривать со знатными людьми. Если мои слова грубы, прости меня.

— Конечно, прощаю. Твоя речь нежнее речи женщин с гор Кулу, но некоторые слова новы для меня.

— Я из пустыни — пастушка верблюдов, доильщица коз. Что могу я знать о речах придворных? Пусть белая волшебница говорит за меня.

Кэт слушала рассеянно. Она исполнила свои обязанности, и ее освобожденная мысль снова вернулась к опасности, угрожавшей Тарвину, и к воспоминанию о постыдном крушении, постигшем ее час тому назад. Она мысленно видела, как женщины, одна за другой, исчезают из больницы, как уничтожается ее труд и рушатся все надежды; ей представлялось, что Тарвин умирает самой ужасной смертью, и она чувствовала, что это дело ее рук.

— Что такое? — устало проговорила она, когда женщина дернула ее за юбку. Потом она обратилась к царице: — Эта женщина — единственная из всех, кому я старалась помочь, осталась сегодня со мной, государыня.

— Во дворце шел разговор, — сказала мать магараджа, обняв мальчика за шею, — что в вашей больнице были волнения, сахиба.

— Больницы уже не существует, — угрюмо проговорила Кэт.

— Вы обещали взять меня туда когда-нибудь, Кэт, — по-английски сказал мальчик.

— Женщины — дуры, — сидя на полу, спокойно сказала женщина из пустыни. — Какой-то сумасшедший жрец сказал им ложь, будто среди снадобий были чары…

— Спаси нас ото всех злых духов и бесовских заклинаний, — пробормотала царица.

— Чары в снадобьях, которые она приготовляет своими собственными руками, и потому, сахиба, они выбежали, крича, что дети их родятся обезьянами, а их трусливые души будут отданы дьяволу. Ао! Через неделю не одна-две, а многие узнают, куда пойдут их души, потому что они умрут: и зерна и колосья зараз.

Кэт вздрогнула. Она слишком хорошо знала, что женщина говорит правду.

— Но снадобья! — начала царица. — Кто знает, какая сила может быть в этих снадобьях? — она нервно рассмеялась, смотря на Кэт.

— Взгляни на нее, — со спокойным презрением проговорила женщина. — Она только девушка, ничто иное. Что могла она сделать Вратам Жизни?

— Она вылечила моего сына, поэтому она — моя сестра, — сказала царица.

— Она сделала так, что мой муж заговорил со мной перед своим смертным часом, поэтому я ее служанка, равно как и твоя, сахиба, — сказала женщина из пустыни.

Мальчик с любопытством взглянул в лицо матери.

— Она говорит тебе «ты», — сказал он, как будто женщина не существовала. — Это неприлично между поселянкой и царицей — «ты» и «тебе».

— Мы обе женщины, сынок. Сиди смирно в моих объятиях. О, как хорошо чувствовать тебя опять здесь, негодник!

— Небеснорожденный слаб на вид, как засохший маис, — быстро проговорила женщина.

— Скорее, как высохшая обезьяна, — возразила царица, прижимая губы к головке ребенка. Обе матери говорили громко и выразительно, чтобы боги, завидующие человеческому счастью, могли слышать и принять за правду уничижение, прикрывающее глубочайшую любовь.

— Ао, моя маленькая обезьяна умерла, — сказал мальчик. Он беспокойно задыхался. — Мне нужна другая. Позволь мне пойти во дворец и выбрать другую обезьяну.

— Он не должен выходить из этой комнаты во дворец! — страстно сказала царица, обращаясь к Кэт. — Ты еще слишком слаб, возлюбленный. О, мисс-сахиб, он не должен идти!

По опыту она знала, что бесполезно противиться желанию сына.

— Это мое приказание, — сказал мальчик, не поворачивая головы. — Я пойду.

— Останься с нами, дорогой, — сказала Кэт.

Она раздумывала, можно ли будет через три месяца снова наполнить больницу и не преувеличила ли она опасность, угрожающую Нику.

— Я иду, — сказал мальчик, вырываясь из рук матери. — Я устал от этих разговоров.

— Позволите, государыня? — шепотом спросила женщина из пустыни.

Мать утвердительно кивнула головой, и мальчик очутился в объятиях смуглых рук, бороться с силой которых было невозможно для него.

— Пусти меня, вдова! — бешено крикнул он.

— Не хорошо раджпуту пренебрежительно относиться к матери раджпутов, царь мой, — бесстрастно ответила она. — Если молодой бычок не слушается коровы, он учится послушанию с помощью ярма. Небеснорожденный не силен. Он упадет среди проходов и лестниц. Он останется здесь. Когда ярость покинет его тело, он станет еще слабее. Даже теперь, — большие, блестящие глаза устремились на лицо ребенка, — даже теперь, — продолжал спокойный голос, — ярость проходит. Еще одно мгновение, небеснорожденный, и ты станешь не князем, а только маленьким-маленьким ребенком, таким, как те, которых я рожала, и увы! каких я уже не буду рожать.