Неоконченные предания

Тогда сгустилась тьма. И все же его изначальный план был не таков, и в конечном счете оказалось, что Саурон совершил ошибку. У тех, кто противостоял ему, сохранились точки опоры, где можно было принимать решения, не боясь Тени. Как бы удалось уцелеть Хранителю Кольца, не будь Лориэна или Ривенделла? А ведь мне думается, что они могли бы пасть, если бы Саурон первым обрушился на них всей своей мощью, а не истратил бы более половины ее в борьбе с Гондором.

Вот, собственно, и все. Такова была основная причина моих действий. Однако одно дело видеть, что нужно сделать, а другое — найти способ исполнить необходимое. Я начинал всерьез беспокоиться о том, что творится на Севере, когда, в один прекрасный день, повстречался с Торином Дубощитом — кажется, где–то в середине марта 2941 года. Я выслушал его рассказ и подумал: «Ну, вот, по крайней мере, враг Смауга! И ему стоит помочь. Я должен сделать все, что смогу. И почему я раньше не подумал о гномах?»

Кроме того, был еще народ Шира. Я проникся к обитателям Шира теплыми чувствами во времена Долгой Зимы, которую никто из вас не помнит[236]. В тот год им и вправду пришлось тяжко, очень тяжко — вначале они умирали от холода, а потом наступил неурожай и страшный голод. Но именно тогда они проявили мужество, и стойкость, и умение сострадать друг другу. И выжить они сумели не только благодаря своему мужеству, терпению и стойкости, но и благодаря состраданию. Мне хотелось, чтобы они выжили и на этот раз, ибо я видел, что вскоре в Западных землях вновь наступят тяжелые времена: на этот раз не холод и голод, но беспощадная война. И чтобы пережить эту войну, им требовалось нечто большее, чем то, что у них уже есть, — так мне казалось. Что именно требовалось им — я не знал. Может быть, им следовало чуточку больше знать и чуточку получше разбираться в том, что происходит вокруг, и в том, какая роль уготована им самим.

Они уже начали забывать — забывать свои корни и старинные легенды, забывать то немногое, что было известно им об огромном мире. Знание это, память о славных делах и о великих опасностях, еще не совсем погибло, но хоронить его уже начали. Но быстро обучить целый народ таким вещам невозможно, да и времени на это просто не оставалось. Однако нужно было начать хоть с чего–нибудь, хоть с кого–нибудь. Осмелюсь предположить, что он уже был «избран», тогда как я был только избран, чтобы выбрать его; но, так или иначе, я остановился на Бильбо.

— Вот об этом–то мне и хотелось узнать, — сказал Перегрин. — Почему именно на нем?

— А как бы ты стал выбирать хоббита, подходящего для такого дела? — спросил Гэндальф. — Времени на то, чтобы перебрать всех, у меня не было. Однако в те дни я уже довольно хорошо знал Шир, хотя к тому моменту, как я встретился с Торином, я не бывал там более двадцати лет, поскольку был занят другими, менее приятными делами. Так что я, естественно, задумался о тех хоббитах, которых знал. Я сказал себе: «Мне нужно немножко бесшабашности Туков», — но не слишком много, мастер Перегрин, — «на крепкой основе из какого–нибудь более солидного рода, например, Бэггинсов». А это сразу привело мне на ум Бильбо. Когда–то я неплохо его знал, почти что до того времени, как он вошел в возраст, — лучше, чем он знал меня. Тогда он мне нравился. К тому же обнаружилось, что он «ничем не связан» — но это снова забегая вперед, поскольку я ничего о нем не слышал, пока не вернулся в Шир. А по возвращении мне стало известно, что он так и не женился. Это показалось мне странным, хотя я и догадывался, почему так получилось. Причина этого заключалась не в том, что думали большинство хоббитов. Они полагали, что все дело в том, что Бильбо рано остался один — при хороших деньгах и сам себе хозяин. Но я–то догадывался, что он не хотел «связывать себя» по другой причине, скрытой столь глубоко, что он и сам о ней не подозревал — а может быть, не хотел себе признаваться, потому что это его тревожило. И тем не менее Бильбо хотел иметь возможность уйти — когда подвернется случай или когда он сам соберется с духом. Я вспомнил, как подростком он без конца расспрашивал меня о хоббитах, которые «взяли и ушли», как говорилось в Шире. По крайней мере двое из его дядюшек со стороны Туков именно так и сделали.

Дядюшками этими были Хильдифонс Тук, который «отправился в путешествие и так и не вернулся», и Изенгар Тук (младший из двенадцати детей Старого Тука), о котором «говорили, что он, еще будучи молодым, "ушел к морю"» (ВК, приложение C, родовое древо Туков из Великих Смиалов).

Когда Гэндальф принял предложение Торина навестить его дом в Синих горах, то по пути мы побывали в Шире, однако Торин не согласился задержаться даже ненадолго, так что никакой пользы от этого посещения не было. На самом деле, высокомерие и пренебрежение, с каким Торин относился к хоббитам, так меня раздражали, что, думается, именно это впервые натолкнуло меня на мысль заставить Торина связаться с ними. Он не желал о них знать ничего, кроме того, что хоббиты— это такие землепашцы, которые обрабатывают поля по обеим сторонам древнего гномьего тракта, ведущего к Горам.

В этом раннем варианте Гэндальф долго рассказывает о том, как, побывав в Шире, он вернулся к Торину и убедил его «отложить свои грандиозные планы и предпринять тайный поход, — и взять с собой Бильбо». Это предложение — единственное, что осталось от всего повествования в более поздней версии (см. стр. 323).

Наконец я принял решение и вернулся к Торину. Я застал его за советом с некоторыми из его родичей. Там были Балин и Глоин, и еще кое–кто.

— Ну, что ты можешь сказать? — спросил меня Торин, едва я вошел.

— Для начала, вот что, — ответил я. — Ты рассуждаешь как царь, Торин Дубощит. Но царство твое погибло. Если суждено ему быть восстановленным, в чем я сомневаюсь, основываться придется на малом. Не знаю, вполне ли осознаешь ты, сидя здесь, насколько могуч далекий Дракон. И это еще не все — в мире есть быстро растущая Тень, которая гораздо ужаснее. И они будут помогать друг другу.

Так бы оно и вышло, если бы я в то же самое время не организовал нападение на Дол–Гулдур.

— Открытая война будет совершенно бесполезна; к тому же тебе и не по силам ее начать. Тебе придется предпринять деяние более простое, но требующее большей отваги — отчаянной отваги.

— Все это звучит туманно и тревожно, — сказал Торин. — Говори яснее!

— Ну, во–первых, — сказал я, — тебе следует отправиться в этот поход самому, и тебе придется отправиться тайно. Никаких посланников, герольдов или вызовов, Торин Дубощит. В лучшем случае ты можешь взять с собой несколько родичей или преданных соратников. Однако тебе потребуется кое–что еще, о чем ты даже не думал.

— Назови же это! — сказал Торин.

— Минуточку!— сказал я. — Ты намереваешься иметь дело с драконом. И не просто очень большим драконом, но еще и очень старым и хитрым. Поэтому с самого начала своего похода ты должен принимать в расчет две вещи: его память и его чутье.

— Ну разумеется, — сказал Торин. — Гномам чаще прочих доводилось иметь дело с драконами, так что сейчас ты учишь ученого.

— Это хорошо, — ответил я. — Однако, как мне кажется, в твоих собственных планах это не учитывалось. Мой же план рассчитан на хитрость. На уловку[237]. Смауг не просто дремлет на своем драгоценном ложе, Торин Дубощит. Он видит сны. И снятся ему гномы. Можешь не сомневаться, что он день за днем и ночь за ночью рыщет по своему залу, покуда не убедится, что поблизости нет ни малейшего намека на их присутствие. И лишь затем он погружается в сон — чуткую дрему, в которой он постоянно прислушивается: не слыхать ли гномьих шагов?

— Ты говоришь об этой твоей «уловке» так, будто она — дело не менее трудное и безнадежное, чем открытая атака, — сказал Балин. — Просто невыполнимое!

236

Рассказ об ущербе, который Долгая Зима 2758–2759 годов нанесла Рохану, имеется в приложении A (III) к ВК. В записи в «Повести лет» упоминается о том, что «Гэндальф пришел на помощь народу Шира».

237

В этом месте одно предложение из текста «A» в машинописной копии пропущено — по всей вероятности, случайно. Оно связано с нижеследующим замечанием Гэндальфа о том, что Смауг не знал запаха хоббитов: «И еще на неизвестный запах. Запах, которого Смауг, враг гномов, не узнает».