Страница 64 из 65
— Да я понимаю, всё понимаю, — ответила мама. — Мы тебя сами просим пойти временно пожить у Петра Ивановича, пока он… Ну, может быть, поправится.
— Не поправится он! — мрачно возразила тётка Дарья. — Я хоть и не учёная и дохторской науки не изучала, а как глянула на него, так сразу угадала: не жилец он на этом свете, что ни говорите — не жилец! Я ему прямо это сказала: пусть и не ждёт и не надеется.
— Зачем же ему-то?! — воскликнула мама. — Да разве больному человеку такие вещи говорят?
— А почему же и не сказать? Он человек с понятием, вразумительный человек, ему допрежь всех других об этом знать надо, чтобы в последний путь подготовиться.
— Напугала ты его, — покачала головой мама.
— А зачем пугать, чего бояться? — спокойно возразила тётка Дарья. — Он человек смирный, беззлобный, никого не утеснил, не обидел. Прожил жизнь честь по чести, ему помирать бояться нечего. Не злодей какой-нибудь.
— Всё-таки зря ты об этом с ним говорила, — покачал головой Михалыч. Ну, да что сказано, того не вернёшь.
— И нечего ему об этом тревожиться, — настаивала на своём тётка Дарья. Дело известное, все по той же дорожке пойдём. Только вот проводить человека, в последний путь проводить обязательно нужно. Чтобы не заробел, когда Сама за ним придёт…
— Ну ладно, ладно! — поёживаясь, как от мороза, перебила её мама. Значит, ты у него пока поживёшь? Иди с богом, спасибо тебе. Мы тоже, как сможем, заходить будем, еду вам принесём и так проведаем.
Тётка Дарья хотела уже идти в кухню, но вдруг приостановилась и с недоверием поглядела на маму:
— А может, лучше всё-таки в отпуск или в расчёт?
— Да зачем же? Мы же тебя и так сами пускаем, без всякого отпуска, даже сами просим пожить у Петра Ивановича.
— То-то, сейчас просите, а потом отчёт спросите, — насмешливо сказала она, — почему обеда нет да почему посуда не вымыта. А я не двужильная: не могу и туда и сюда мотаться.
— Нет-нет, ничего не спросим, — старалась успокоить её мама. — Я, пока ты там будешь, сама поготовлю, всё сама сделаю.
— Ну, раз сама… Это другое дело. — И тётка Дарья наконец ушла.
Захлопнулась дверь. Мы все молчали. Наконец мама заговорила:
— Подумайте! Мы-то боялись, что она ухаживать за ним не захочет, а на деле вот что!..
— А на деле, — перебил Михалыч, — это настоящая русская женщина — чуткая, сердечная, даром что не учёная! — Он с удовольствием закурил и, глянув на дверь, где скрылась тётка Дарья, ещё раз повторил: — Настоящая русская женщина! Я всегда это утверждал, только не-ко-то-ры-е этого не замечали или не желали заметить.
Мама с изумлением взглянула на Михалыча. Мне тоже вспомнилось, как он только третьего дня сердился на маму за то, что она держит в доме эту ведьму, это звероподобное чудовище. И вдруг теперь оказалось, что тётка Дарья настоящая русская женщина и Михалыч всегда нам об этом говорил. Ведьма — и русская женщина! Да разве это одно и то же? Что-то не верится. Я хотел уточнить, но раздумал. Что там ни говори, как ни называй, а тётка Дарьюшка правда хорошая, добрая. Только зря она нас с Михалычем притесняет.
ВОТ И УШЁЛ ЧЕЛОВЕК!
После того как тётка Дарья переехала ухаживать за Петром Ивановичем, он сразу подбодрился, даже повеселел. И в его комнатке стало уютнее и тоже веселее.
Я, как только выкраивал свободный от занятий часок, бежал в знакомый домик. Теперь он не казался мне таким чужим, мрачным. На окнах висели белые занавески. В комнате хорошо пахло какой-то сушёной травой. Пётр Иванович лежал в чистой постели, правда такой же худой, но зато не встревоженный, как раньше, а совсем спокойный. И тётка Дарья, такая сердитая и крикливая у нас дома, здесь была совсем другая.
— А вот и гость к нам пожаловал! — приветливо, как-то нараспев говорила она, встречая меня. — Раздевайся, садись в нашу компанию.
И Пётр Иванович приветливо кивал мне с постели и тоже звал посидеть.
На деле тётка Дарья с нами в компании совсем не сидела: она всё что-то бегала, суетилась, то еду стряпала, то на стол накрывала.
— Пётр Иванович, — ласково говорила она, — хочешь супчику или кашки?
Если больной соглашался, она тут же приносила ему еду.
Правда, не всегда ему удавалось её проглотить. Если дело не клеилось, тётка Дарья спокойно говорила:
— Не можешь съесть, ну и не надо. Завтра скушаешь, а нонче попостись. Телу легче и душе спокойнее.
Переделав наконец все дела, она подсаживалась к постели больного и частенько начинала какой-то странный, непонятный мне разговор.
— Ты не тревожься, что помираешь, — успокаивающе говорила она Петру Ивановичу. — Ничего тут удивительного нет. Все помрём, рано ли, поздно ли все там будем. Тебе помирать легко, — продолжала она, — ты зла никому не сделал. Совесть у тебя чистая. И о прочих делах тоже тревожиться тебе нечего. О тебе есть кому позаботиться. Не то что моё сиротское дело.
— Да я и не тревожусь, — тихо отвечал ей Пётр Иванович. — Спасибо тебе, Дарьюшка, за твою заботу, всем вам спасибо. Я и не тревожусь, — как бы сам с собой продолжал он. — Я всё лежу да удивляюсь, какие люди сердечные на земле имеются. Вот жил один-одинёшенек. А под конец, глядь, и люди пришли, и не один я под конец оказался. Лежу в чистоте, в уходе… Раньше-то никто обо мне не заботился. Я не тревожусь.
— Ну, вот и хорошо, — отвечала тётка Дарья. Она заботливо поправила подушку Петру Ивановичу и продолжала: — Чего тревожиться? Ты своё отжил, отмучился. Лежи, родной, отдыхай.
Я слушал эти странные разговоры и никак не мог понять, как эти два человека, оба старые, а один к тому же совсем больной, так спокойно и просто разговаривают о самом страшном — о смерти.
А может, это и не самое страшное? Может, ею только нарочно пугают?
Мне хотелось спросить об этом не Михалыча, не маму, а тётку Дарью. Мне казалось, что именно она знает это лучше всех. Хотелось спросить, и было почему-то совестно да и страшно. Что она на это ответит?
Прошло ещё несколько дней. Наступила пора предвесенних оттепелей. С запада подул сырой, порывистый ветер, по небу поползли тяжёлые облака. Пошёл снег с дождём. Под ногами сплошная каша, того и гляди, что провалишься в неё и начерпаешь полны калоши.
— Вот и опять до весны дожили! — радовался Михалыч, — Теперь уж, брат, самые пустяки ждать осталось. Скоро грачи прилетят, за ними жаворонки, скворцы, дрозды. А там!.. — Он многозначительно поднимал вверх указательный палец. — А там и наши долгоносики пожалуют, и опять мы с тобой, дружище, на тягу покатим.
Я тоже радовался, что наступает весна. Только к этой радости невольно примешивалось тревожное, горькое чувство. А как же Пётр Иванович, увидит ли он приход весны? Ведь он так его ждал!
И вот один раз мы с мамой уже ложились спать, вдруг хлопнула кухонная дверь. В комнату вошла тётка Дарья.
— Ты что? Плохо ему? — испугалась мама.
— Нет, зачем плохо… — спокойно ответила Дарья. — Теперь уж ему неплохо.
— Когда? — тихо спросила мама.
— Да только что. Подошла к нему постель поправить, думала — спит, а он и совсем уснул. Отмучился, сердешный.
Тётка Дарья вздохнула и не спеша набожно перекрестилась.
— Вот и ушёл человек, — в раздумье сказала она.