Страница 80 из 111
Два снаряда удачно попадают в борт "Таифа" и взрываются. Но "Крым" и "Херсонес" далеко позади, а "Одесса" вдруг рыскает к ветру. Бомба "Таифа" разбивает штурвал и разносит в клочки рулевого.
Керн ставит на место рулевого штурманского кондуктора, и "Одесса" исправляет курс. Но уже поздно: "Таиф" выиграл время и с невозможной для "Одессы" скоростью уходит в море.
– Был бы здесь "Владимир" с Бутаковым. А "Одесса", что ж, купец! На купце не повоюешь, – кого-то упрекает Керн.
– Поворачивайте в Синоп, – с досадой соглашается Корнилов.
Теперь его тянет скорее на эскадру. Хочется скорее увидеть Нахимова здравым и невредимым… взглянуть в честные, бесхитростные глаза. Или теперь победитель будет другим?
"Одесса" швартуется у "Несими-Зефера" в пятом часу пополудни. На рейде снуют шлюпки, свозят с судов, вылавливают из воды турецких матросов. Странное сочетание разгрома и воинского порядка – на кораблях уже чинят рангоут и укрепляют такелаж, а город, батареи и прибитые к берегу фрегаты турок продолжают гореть.
К "Одессе" подходит шлюпка с "Константина", и Корнилов встречает Ергомышева стремительным вопросом:
– Здоров ли адмирал?
– Здоров, ваше превосходительство.
Сняв фуражку, Корнилов по-детски крестится, и в глазах его, глубоко сидящих под упрямым лбом, появляются слезы:
– Слава богу! Этой победой Павел Степанович прославил Россию, Черноморский флот и свое имя! Поедемте к нему. Хочу расцеловать синопского победителя.
Вновь наступают флотские будни. На другой день в журнале корабля "Три святителя" записано: "В 19-й день ноября 1853 г., стоя на якоре на глубине 21 сажени, в Синопском заливе с эскадрою для истребления турецких судов, с полуночи случаи:
Ветер средний; облачно, шел по временам дождь.
В 4 часа турецкий фрегат, наваливший на нас, был отведен от нас, пароходом отбуксирован к берегу на мель и запален. Вице-адмирал Нахимов приезжал прощаться с убитыми в сражении. В 9 часов тела убитых 8 человек по совершении над ними погребения спущены в воду.
В 10 часов был сделан от нас телеграф: не могу поднять барказа и сняться с якоря без парохода: грот-рея и мачта сильно повреждены.
До 11 часов исправляли повреждения в рангоуте; отвязали побитые паруса, привязали другие, крепкие, тянули стоячий такелаж.
В 11 часов посетил корабль начальник штаба Черноморского флота г. вице-адмирал Корнилов, прибывший к эскадре на пароходе "Одесса"; осмотрев повреждения корабля, отправился на другие суда.
С полудни случаи:
Ветер средний, облачно, шел дождь. Суда, стоящие с нами на Синопском рейде: под вице-адмиральским флагом корабль "Имп. Мария", под контр-адмиральским флагом "Париж" и пароход "Крым"; под ординарными вымпелами корабли "Великий князь Константин", "Чесма", "Ростислав", фрегаты "Кагул" и "Кулевча", пароходы "Одесса" и "Херсонес".
В начале часа сигналом уведомили адмирала, что готовы сняться с якоря.
В 4 часа прибыл к нам пароход "Громоносец", показал свое имя, салютовал вице-адмиральскому флагу 11 пушечными выстрелами, на что с корабля "Имп. Мария" был сделан сигнал: примите сей сигнал за ответ на ваш салют".
Павел Степанович не изменяет своей обычной скромности.
С утра 20 ноября корабли, в рекордный срок исправив важнейшие повреждения, готовы сняться с рейда Синопа.
В лазарете корабля 55 раненых; 16 убитых матросов лежат на палубе корабля, зашитые в парусину. Адмирал принял на себя первый удар турок, и экипаж "Марии" имеет почти половину потерь всей эскадры.
– Дешево отделались. 38 убитых! Под Наварином на одном "Азове" больше погибло, – поздравляет Нахимова Корнилов.
– Тридцать семь, Владимир Алексеевич, – лукаво отвечает Нахимов. "Одесса" в мой счет не входит… Да-с, берегли народ.
– Вот только на "Ростиславе" раненых умопомрачительное число – 104. С чего бы это? – спрашивает Корнилов.
Павел Степанович оживляется.
– Вот, дорогой Владимир Алексеевич, случай, где героизму нет меры.
– Граната ударила в одно из средних орудий, разорвала оное и зажгла, во-первых, кокор-с, во-вторых, занавес. Занавес навешен был для подачи картузов с нижнего дека. Тут и пострадали от ожогов человек сорок пятьдесят матросов, которые стали тушить пожар. Матросская самоотверженность… Это, однако, не все. Горящие части занавеса попадали в люки крюйт-камерного выхода. Некоторые люди, опасаясь за камеру, бросились к дверям. Понимаете, какая могла бы подняться суматоха, буде они крикнули бы наверху: "Горит крюйт-камера!" Положение спас мичман Колокольцев. Запер двери и велел открыть люк и клапаны. Люди, успокоясь, принялись тушить. Прекрасный офицер!
Корнилов все эти дни возбужденно внимателен к Нахимову. Он подчиняется свойственному ему порыву великодушного признания.
– Это вас надо восхвалять. Это ваше воспитание, дорогой. Помните, как я растерялся на "Азове" при подобном случае, а вы…
– Ах, какая неловкость, – спешно перебивает Нахимов, – мы с вами еще пленного турецкого командующего не навестили. Пойдемте, Владимир Алексеевич. Да и что вы на себя клевещете? Ваша, батарея тогда палила лучше всех. Хорошо бы все мичманы были такие, как вы.
Они почти не расстаются в эти дни, и Корнилов не по-обычному много времени уделяет людям – беседует с ранеными матросами и офицерами, подчиняется стремлению Нахимова улучшить состояние госпитализированных, а то и просто приласкать страдающих. Так, он выдерживает час целый у постели матроса Майстренко, потерявшего от ожога зрение, терпеливо слушает сбивчивый рассказ слепца о бое и о главном его герое Павле Степановиче. Может быть, вопреки непоседливости, и способен он так терпеливо слушать, потому что матрос любит Павла Степановича и из рассказов его особенно ясно следует, что вполовину победа добыта под Синопом благодаря непререкаемой и неколебимой вере экипажей от простых рядовых в любимого командира-наставника, Павла Степановича. Владимиру Алексеевичу хочется выслушивать это еще и еще. Таким образом он убеждает себя: все случилось как должно, и хорошо, что он опоздал выполнить волю Меншикова, не успел принять командование перед сражением от Нахимова и предоставить нынешнему победителю лишь управление частью эскадры наряду с Новосильским и Панфиловым.
Владимир Алексеевич подражает Нахимову эти дни в обращении с подчиненными, но когда они идут навестить плененного на одном из фрегатов Осман-пашу, он вновь становится горделивым свитским генерал-адъютантом, первым руководителем черноморских моряков.
Однако Павел Степанович не удивлялся внезапной умиленной кротости Корнилова, не поражает его и эта перемена. Он скромно отступает на второй план, предоставляет Корнилову и допрашивать побежденного врага и вести с ним беседу.
Осман-паша, кряхтя от боли в помятой руке и раненой ноге, встает с койки и задергивает шторку на иллюминаторе. Турецкому командующему невесело смотреть на верхушки мачт затопленных кораблей и прислушиваться к продолжающимся- взрывам. И о своей эскадре он избегает говорить. Он выражает сожаление, что пострадал город.
– Жители сознают, что в этом вина вашего командования, – перебивает его Корнилов. – Жители, оставшиеся в городе, просят нас принять их под свое покровительство либо вывезти их в Севастополь.
– Греки? Греки – плохие подданные, – презрительно морщится турецкий адмирал.
– Греки – отличные граждане своей страны и любят Россию, – парирует Корнилов.
Осман-паша недоверчиво косится. Старому турку трудно представить себе, что к грекам можно относиться хорошо. Они – причина бед турецких феодалов с начала века. И турецкий адмирал рад, Корнилов переходит к другой теме. Да, действительно, турки собирались высадить на Кавказском побережье большой десант. Пароходы Слейда делали с этой целью рекогносцировку и щедро снабдили горцев порохом и свинцом. Но бой с "Флорой" помешал выполнить эту задачу до конца, а потом эскадра оказалась блокированной, не дождавшись подкрепления.