Страница 74 из 111
– Турки готовятся к обороне, – замечает Острено.
В самом деле, от мола непрерывно отходят шлюпки. С фрегатов завозят шпринги, а в открытых верхних батареях у пушек суетятся артиллеристы. Пароходы начинают дымить. По берегу скачут кавалеристы; увязая в дорожной грязи, ползут на быках двуколки с орудийными ящиками. На ближайших батареях вспыхивают белые дымки, и в нескольких кабельтовых шлепаются в воду ядра.
Павел Степанович опускает трубу и задумывается. На трех кораблях у него двести восемьдесят пушек, если действовать в два борта. Но прорезать линию неприятеля хорошо в открытом море. Здесь у турок пристрелян рейд, и они стоят слишком тесно. Прежде чем входящие корабли смогут использовать свою артиллерийскую мощь, пушки врага приведут их в негодность. Недооценивать приморские укрепления – вернейшее из средств проиграть сражение. Корабли неспособны бороться с сильными береговыми батареями иначе, как в самом близком расстоянии. Подойти на такое расстояние, без сомнения затруднительно, если противник откроет огонь вовремя из искусно размещенных орудий большого калибра.
Адмирал снова, осматривает берег в стекла трубы и подсчитывает:
"Положим, что первая и вторая батареи в западной части мыса Ада-Кьой безвредны. Идя на норд, легко можно их миновать. Но тридцать четыре орудия на земле стоят сотни орудий на качающихся палубах. Ежели с батареей на молу расправиться нетрудно (она весьма низко от воды, и корабельные деки будут командовать ею), то прочие установлены в двадцати – тридцати футах над морем и смогут бить настильно, что самое страшное для кораблей…
Надо считать, что в первый час боя два корабля будут заняты четырьмя батареями… Теперь, на семь фрегатов и три корвета, чтобы в тот же час решить дело, надо еще четыре корабля. И в море следует держать пароходы или ходкие парусные суда, иначе пароходы противника прорвутся".
Павел Степанович сдвигает фуражку на затылок, кладет свою старую трубку в карман шинели. Он шагает и вычисляет перед чинами штаба – старшим штурманом Некрасовым и капитаном артиллерии Морозовым:
– Матросы наши ловки и заряжают орудия быстро, но залп с борта составит сто сорок бомб и ядер против… против (он быстро прикидывает) трехсот пушек крепостной и судовой артиллерии, тоже считая один борт. Уничтожение неприятеля, буде оно удастся, может стоить потери кораблей. Сколько притом напрасно погибнет людей? А люди и корабли сейчас нужны России не против одних турок…
– Турки – вздор, ерунда-с. Турки от нас не уйдут, – поддерживает Морозов.
– Что, ваше превосходительство? Начнем? – спрашивает командир, "Марии" Барановский.
– Ворочайте оверштаг и сигнальте отряду собраться у мыса Инджи-Бурну. Мы блокируем турок.
– Слушаю, – разочарованно козыряет Барановский.
Город и рейд скрываются, тонут за перешейком турецкие мачты, и снова поднимаются возвышенности Воз-Тепе. В просветлевшем небе холодно сверкают голубые снежные цепи и простираются их причудливые вершины.
Павел Степанович подзывает второго флаг-офицера, мичмана Костырева.
– Вы что приуныли, мичман? Скучно в плавании? Сражаться хотите? Или мечтаете оказаться на родине Митридата и Диогена?
Мичман смущен своим невежеством и молчит. А корабельный иеромонах, неприятный и навязчивый доноситель, картежник и пьянчужка, елейно вмешивается в беседу:
– Здесь, ваше превосходительство, не токмо об язычниках может вспомнить христианин. Синопские святые мужи в древности Русь посещали и пособляли утверждению православной церкви во славянах.
– Любопытно-с. Что предки наши на стругах делали набеги в здешние места, знаю, а про святых не наслышан. – Нахимов иронически поглядывает на монаха. – И как они в мореходстве преуспевали? Или молитвою спасались на море?
– Молитвами укрепляется мужество защитников престола, – с обидою отвечает иеромонах.
– Да, да, конечно, отец Милетий. Но я ведь не о нас. О предках, кои иной власти, кроме своей сабли, не ведали, – о запорожских казаках.
Павел Степанович чувствует, что Милетий сейчас разразится рядом наставлений и в первую очередь о том, что столбовому дворянину не след поминать предков из безродных. Он поворачивается к Костыреву, отдает ему подзорную трубу и вместе с мичманом идет к другому борту:
– А вы тоже не знали, Костырев, что я потомок запорожца? Может быть, мой пращур здесь вытягивал свой струг…
Внезапно отцовским жестом он кладет обе руки на плечи юноши.
– Слушайте, Костырев. Трудную задачу я на вас возложу. Неделю скучать не будете.
– Я готов, ваше превосходительство.
– Трудно будет потому, что "Язона" мы услали, а надобность сообщить мои предположения и требования в Севастополь очень велика… Придется вам пойти на фелюге. Выберите шесть охотников. Грека-шкипера с собою возьмете. В.Севастополе его с фелюгой отпустите и наградите за беспокойство.
– Ваши распоряжения будут устные?
– Изустно только кланяйтесь от меня Михаилу Францевичу Рейнеке. Письма пошлю князю Меншикову и Корнилову Владимиру Алексеевичу. Покуда изготовитесь, напишу. Обоим нам час на сборы. Так?
– Как прикажете, Павел Степанович. Уже иду распорядиться.
Глаза четвертая. Синопское сражение
Остовый свежий ветер вынуждает уменьшить парусность. Крутые волны в белых пышных гребнях гулко бьются в борта кораблей и разливаются шипящей пеной по палубам. Командирам и вахтенным офицерам нельзя зевать. Берег близок и опасен. Минутная потеря управления – и волнение потащит корабли на камни. Особенно страшно к ночи, когда сумрак сгущается и туман, насыщенный водяными парами, заволакивает все вокруг кораблей.
Фор-марсовым обещаны добавочные порции за сообщение о появлении парусов "Святослава" и "Храброго". Но проходят дни и ночи, а "Мария", "Чесма" и "Ростислав" по-прежнему одни перед Синопом.
Подавляя беспокойство, командующий шагает по шканцам и кормовой галерее. Видимо, Корнилова с пароходами нет в Севастополе. Новосильский без предписания выйти в море не может. А Станюкович остается и в военное время байбаком. Рычать на матросов и младших офицеров недостаточно, чтобы ускорить исправление кораблей.
Меншиков, конечно, получил письмо и, может быть, преднамеренно не торопится посылать корабли. Вот-де торчал, торчал Нахимов в море, четыре корабля отослал исправляться и выпустил врага, не решаясь напасть. "Наделала синица шуму, а море не зажгла…"
Поворот оверштаг. Под низкими тучами открывается Синоп. Вместе с Барановским Нахимов пересчитывает суда неприятеля. Они на местах с оголенными мачтами. Пароходы не дымят. "Таиф", верно, зализывает раны, нанесенные Скоробогатовым. Остальные тоже предпочитают оставаться под защитой батарей: мало ли что случится, если выйти в море на виду русских кораблей.
А если другое? Если турецкий флагман спокойно ожидает поддержку? Грек уверял, что английская и французская эскадры вместе с силами турок пришли в Босфор. Из блокирующего отряд Нахимова внезапно может оказаться в положении обороняющегося. Позор! По милости равнодушного севастопольского начальства "Кулевча" стоит в порту более месяца. А "Святослав" и "Храбрый" в сутки могли снабдить реями и парусами со старых кораблей. Могли также выслать "Ягудиила" и один из стопушечных новых кораблей. Наконец, что делают пароходы? Ведь в письме подчеркнул, что в настоящее время без них – как без рук…
По адресу старого князя просится на язык матросская злая ругань. Павел Степанович, едва сдерживаясь, резким движением складывает трубу.
– Еще две мили к весту, капитан, и снова пройдем на выход из Синопа.
– Есть. К ночи как?
– Тоже. Будем с вами наблюдать. А чтобы несчастья не было, пусть корабли обозначат свои места фальшфейерами. Риск необходим.
И еще ночь. Ветер воет в снастях. Во мраке свиваются змейками сорванные гребни. От берега доносится яростный гул прибоя. Рассыпается столб огня, прочертив дорогу в черный полог низкого неба, осветив корабли, несущие все паруса. Спать нельзя до серого, хмурого рассвета.