Страница 18 из 111
В Петербург приезжает чрезвычайный посол Великобритании, герцог Веллингтон, и с ним ведутся переговоры о совместном выступлении против Турции. Оживленно обсуждается откровенное заявление победителя под Ватерлоо, что "вопрос о турецком наследстве было бы легко решить, если бы в Турции было два Константинополя", и твердый, будто, ответ государя, что он не сделает шага к отступлению там, где дело идет о чести его короны.
Совсем недавно важные сановники, повинуясь общему курсу Александра, пожимали плечами, когда заходила речь о борьбе греков за независимость. Еще недавно ободряли гнев покойного императора на графа Каподистрия, отставленного от должности министра иностранных дел за симпатии к греческим повстанцам. Недавно были выключены личным рескриптом царя Александра из русской военной службы братья Ипсиланти за предводительство теми же греческими повстанцами.
Теперь говорят, что покойный "император по слабости уступал на Веронском конгрессе и Петербургской конференции проклятому Меттерниху, и что Россия не может не вступиться за своих единоверцев, и что Каподистрия лучший блюститель русских интересов на Востоке.
В кругах молодых офицеров вести о предстоящей войне встречают со смутной надеждой, что помощь греческой революции как-то облегчит судьбу разгромленных участников выступления 14 декабря…
Главный морской штаб в этом году проявлял необычную хлопотливость в подготовке судов к летней кампании. Много офицеров, ранее назначенных к описи берегов, приказом министра возвращены на корабли Балтийской эскадры или посланы в Черное море. В охтенских и кронштадтских доках ремонтируют старые корабли и вооружают новые фрегаты. Закладывают еще три линейных корабля, с предписанием закончить их постройку в один год. Наконец, рескриптом царя возвращен на службу адмирал Сенявин.
И так как для делания истории народов нужны, наравне с прославленными адмиралами, и безвестные мичманы и молодые лейтенанты, то в подготовку российского флота к большим средиземноморским событиям был включен не мечтавший об этом Павел Нахимов.
Едва его возок въехал на Пантелеймоновской улице во двор, где проживал лейтенант Бутенев (здесь Павел Степанович хотел надеть парадный сюртук для визитов), как хозяин ошарашил его:
– И незачем тебе сегодня ходить. Послано Михаилом Петровичем приказание быть тебе у него в пятницу, и уже со всеми вещами, для отправления вкупе со мною, с Домашенко и Путятиным в Архангельск.
– Да ты что, шутишь? И почему с вами? Разве вас привлекла работа в северных морях, с Врангелем и Рейнеке?
– Иные следуют на свирепый Север, чтобы оказаться на сладостном Юге, загадочно ответил Бутенев. Но он не обманывал. В его добром, красном от радости и довольства лице, в его светлых смеющихся глазах можно было прочитать: знает, и знает что-то важное, определяющее жизнь лейтенанта на многие годы.
– Не томи, Иван, не томи, рассказывай, – взмолился Нахимов.
– В Архангельске строят новый линейный корабль "Азов". Капитан – Михаил Петрович. Мы – его офицеры. А вообще надо понимать – гре-че-ски-е дела.
– Неужто будет война с Турцией?
– Сеиявин пятнадцать лет в отставке был. Даже в двенадцатом году его, флагмана, продержали в начальниках ополчения тыловой губернии. А теперь сам государь просил вернуться на флот. Его имя нужно, равно . для турок и для всей Европы.
– Если война, оно нужно нам, морякам России прежде всего, как имя победоносного вождя и продолжателя ушаковских нововведений в руководстве сражениями, – возразил Нахимов.
На какое-то время Павел даже забыл о своей личной радости. Действительно, появление на флоте Сеня-вина – важнейшее событие. Господа Траверсе и Моллеры не могли помешать изустным передачам о жизни опального флотоводца. Из поколения в поколение рассказывают, как Потемкин доверил молодому Сенявину крейсерский отряд для набега на анатолийские берега. Повествуют также, будто долгое время Ушаков-младший, а потом первый черноморский флагман – ревниво относился к этому успеху Сенявина, считал последнего самонадеянным аристократом и вплоть до штурма Корфу старался держать на третьих ролях. Но потом все же Сенявин стал его правой рукой, и, когда Ушакова отозвали, Сенявин блестяще продолжил как в войне, так и в политике подвиги созидателя республики Ионических островов. С такой же смелостью и дальновидностью действовал в адриатических водах и помогал освобождению южных славян на островах, в Рагузе и Боко-ди-Каттаро.
– Да, большие перемены, Иван, – произносит после паузы Павел Степанович. – И, значит, я сегодня же ночью обратно в Кронштадт за вещами.
Михаил Петрович Лазарев, назначенный командиром "Азова", решил сохранить по возможности своих проверенных офицеров. Конечно, не будет Вишневского и Завалишина, государственных преступников, и он не возьмет чересчур грубых, негибких в обращении с матросами Куприянова и Кадьяна. Нет, Лазарев не любил либеральства; он получил подготовку на британских кораблях, где вовсе нет места проявлениям чувств, где господствуют кулак, плеть и кандалы для непокорного матроса. Но если его офицеры, чуждые опасному вольнодумству, могут обходиться без кулачной расправы и без кошек, отлично. Пусть остается страх вмешательства капитана, благодетельный страх перед существом, которое в непосредственные отношения с матросами не вступает.
Как видно было из опыта "Крейсера", лучше, если наказания редки, если ими не злоупотреблять…
Молодые офицеры расположены к службе под командованием Лазарева не меньше, чем он к ним. Не так уж много в российском флоте образованных в морских науках старших офицеров, и к тому же трижды водивших корабли в кругосветное плавание. Есть капитаны, которые дальше Гогланда на кораблях не плавали, а десанты высаживали только в Стрельне, на огороды маркиза Траверсе…
Путятин, который превосходно знал, что способствует карьере, а что ей во вред, определил положение очень точно:
– Да, друзья, половина офицеров Гвардейского экипажа, рвется на наши места.
Саша Домашенко услышал его, покраснел и вспыхнул. Нельзя ведь о всех плохо думать!..
– Мне кажется, – и он ищет у Павла поддержки, и его карие глаза даже увлажняются от чувства обиды за коллег по службе, – мне кажется, – повторяет он, – что многие прослышали о нововведениях в устройстве "Азова". Каждому приятно служить на корабле, в котором виден завтрашний, а не вчерашний день флота.
Павел был рад поддержать застенчивого Домашенко:
– И если еще на "Азове" будет в плавании адмирал, какой простор для офицеров, желающих учиться!
На это Бутенев и Путятин ответили смехом. Неужто Павел воображает, что адмиралы разъясняют младшим офицерам, для чего они отдали то или другое приказание или делятся вслух своими соображениями об обстановке?!
Павел пожимает плечами. Пусть считают сказанное им чепухой. Он намерен учиться и не упускать ни одной возможности…
И Михаил Петрович именно это угадывает в косноязычных, стесненных фразах лейтенанта, когда Нахимов в назначенное время является к нему с рапортом.
Павлу Степановичу было время собраться с мыслями в гостиной Лазарева. Знакомый денщик ввел его и сейчас покинул, призванный требовательным женским голосом. Он ждал, что Михаил Петрович вот-вот войдет, и даже на реку, по которой неслись, обгоняя друг дружку, синеватые плоские льдины, смотрел украдкой. Казалось, будет неуважительно, если капитан увидит его со спины. А между тем Лазарев не шел, и доносился звон посуды из столовой, в которой было общество, болтавшее непринужденно по-французски, женское общество, и судя по мелодичности голосов – молодых женщин. Павел Степанович испугался, дерзнув подумать, что сейчас его пригласят и познакомят с барышнями. Хотя в новом зеленом сюртуке он выглядел порядочно, но задача вступить в беседу с дамами казалась невозможным искусом. У него не было умения объясняться, тем более по-французски, с особами женского пола, хотя он читал и по-французски и по-английски бегло.