Осажденный Севастополь

С мичманом Лихачевым граф познакомился случайно, за несколько лет до начала нашего рассказа, когда вздумал посетить смоленское имение своего отца, бывшее по соседству с имением Лихачевых. Охотясь с борзыми за зайцами, граф сильно напугал гулявших в поле барышень. Подоспевший Лихачев, в то время еще гардемарин{20}, хотел уже рыцарски защитить сестер и проучить незнакомого охотника, но граф назвал себя, рассыпался в любезностях и извинениях, а на следующий день приехал к старухе Лихачевой с целью еще раз извиниться за свою неосторожность. С этого и завязалось знакомство графа с молодым моряком, оставшееся, впрочем, довольно поверхностным.

Теперь, встретившись с графом в Севастополе, Лихачев был от души обрадован, так как почти не имел знакомых в городе, если не считать товарищей.

- Уж хоть бы вы меня познакомили с кем-нибудь, - наивно упрашивал он графа, который был принят в лучшем севастопольском обществе.

- С кем бы вас познакомить? У адмирала Станюковича{21} вам будет скучно. Ах, вот идея! Вы, конечно, поклонник женской красоты? Я могу познакомить вас с семьей, где есть целый цветник хороших женских головок.

- Если хорошее семейство, буду очень рад, - с напускной серьезностью сказал мичман.

- Семейство прекрасное... Правда, некоторые из здешних чиновников и сановных лиц у них не бывают; но надо отдать справедливость большинству севастопольцев, они не отворачиваются от людей, случайно попавших в беду. Здесь нет той подлости, как в столицах, где вчерашние знакомые не замечают вас, если вы попали в немилость не только у сильных мира сего, но у какого-нибудь камер-лакея. Здесь люди более искренни, и нет еще этой ужасной погони за карьерой, этого честолюбия, соединенного с холопством, этих европейских манер, прикрывающих азиатские вкусы.

Лихачев равнодушно слушал эту тираду и, когда граф кончил, спросил:

- А что, они блондинки или брюнетки?

- Да вы сначала полюбопытствуйте узнать, о каком семействе идет речь. Я хочу познакомить вас с семьею бывшего коменданта Н-ской крепости генерала Миндена. Старик живет теперь в Севастополе. У него три дочери, одна лучше другой. Я случайно познакомился с мужем одной из них, моряком Панковым, а через него попал и к Минденам.

- Так дочери уже замужние? - с некоторым разочарованием спросил Лихачев.

- Успокойтесь, останется и на вашу долю. Есть и девицы. Одна блондинка, настоящая гетевская Маргарита, у другой - темно-русые волосы, вишнево-красные губки и чудные голубые глаза. Вторая к тому же хорошая музыкантша. Одно странно: та, которую я назвал Маргаритой, гораздо менее сентиментальна, чем вторая.

- Когда вы судите о красоте, я вам верю, граф... Вы столько лет прожили в европейских столицах, что, вероятно, присмотрелись... Я, положим, был в плавании, но это не то: иной раз по нескольку месяцев не видишь женщин, а потом как выйдешь на берег, так даже косоглазая китаянка, или саженного роста сандвичанка с кожей цвета невычищенного сапожного голенища покажется красавицей... Совсем вкус теряешь.

- Полагаю, что дочери генерала Миндена несколько исправят ваш вкус, сказал граф, слегка зевнув.

- Но я, признаться, не понял, - спросил вдруг Лихачев, - почему у этих, по вашим словам, милых людей многие не бывают?

- О чем же вы мечтали во время моего рассказа? Объясняю вам подробнее. Да просто "потому, что старик Минден состоит под судом за какие-то злоупотребления, допущенные им в крепости. В чем именно его обвиняют, я не знаю: помнится, что-то мне рассказывали о каких-то сельдях. Возмутительно то, что эти чиновники, переставшие кланяться старому генералу, сами, по всей вероятности, ежедневно воруют и берут взятки, чего старик не делал. Но, повторяю, не все здесь так относятся. В особенности молодежь бывает у них преисправно.

- Расскажите мне еще что-нибудь о барышнях.

- Что же вам еще сказать? Одна похожа на отца, совсем обрусевшего немца, другая - на мать, Луизу Карловну, немку не совсем обрусевшую и порою коверкающую русский язык.

- Вот тебе раз! Вы начали за здравие, а кончили за упокой! Пожалуй, и барышни говорят только по-немецки, а я на этом языке всего-то и знаю: мейн либер Августьхен.

- Не бойтесь, я только пошутил, Луиза Карловна прекрасная женщина. Барышни воспитывались в одесском институте и говорят по-русски и по-французски весьма изрядно. Да и отец их только потому похож на немца, что из всех газет, кроме "Русского инвалида", читает "Bombardier", немецкую газетку, издаваемую, кажется, в Риге, специально для живущих в России немецких колонистов... Да вы поскорее знакомьтесь: если верить английским газетам, наш флот не сегодня-завтра отплывет из Севастополя.

- Да и у нас поговаривают, - сказал Лихачев, тщетно стараясь закрутить свои едва заметные усы. - Но ведь война еще не объявлена, да, пожалуй, так и не объявят. Что-то давно толкуют о войне, а между тем слухи не оправдываются. А жаль! Мы бы показали себя не только туркам, но и англичанам.

- О турках не стану спорить, они плохие моряки, - заметил граф. - Но с англичанами я не желал бы вам встретиться.

- Вы известный англоман, граф. Вот уж на что наш Владимир Алексеевич, как он строг и к нам, и к самому себе, а я недавно слышал его резкие замечания об английском флоте.

- Не знаю... Я бываю у Корниловых чуть ли не каждый день и не раз слышал от адмирала слова: "Неуважение к врагу доказывает неуважение к самому себе". Эти слова не мешало бы помнить большинству наших молодых офицеров.

- Да ведь как бы вам сказать, - смущенно ответил Лихачев. - Конечно, англичане отличные моряки, но поверьте, что и мы не посрамим земли Русской... Ах, посмотрите, какая хорошенькая! - вдруг сказал он, совершенно забыв о предмете разговора, так поразила его дама, шедшая под руку с артиллерийским офицером.

- Это Хлапонина, под руку с мужем. Новобрачные, медовый месяц справляют. Я с ними несколько знаком, - сказал Татищев, приложивший руку к козырьку при приближении офицера. Дама поклонилась и улыбнулась ему. - Он, говорят, скоро получит батарею, - добавил граф, когда счастливая парочка удалилась. - Способный офицер!

- Какой вы счастливец, у вас столько знакомых, и все хорошенькие дамы и девицы. Так познакомьте меня хоть с этими Минденами, а то, право, здесь пропадешь со скуки...

II

Генерал Минден недавно поселился в Севастополе. В обществе было немало толков по поводу его приезда, так как все знали, что бывший комендант Н-ской крепости уже несколько лет состоит под судом по знаменитому делу о ловле сельдей. За исключением двух-трех его личных врагов, все относились к Миндену как к человеку, невинно пострадавшему. Семья генерала вскоре приобрела в Севастополе обширный круг знакомства, особенно среди молодежи, ухаживавшей за хорошенькими дочерями генерала, недавно вышедшими из института.

Весною 1853 года генерал привез жену и старшую замужнюю дочь в Севастополь, а сам уехал в Одессу, частью с целью хлопотать по своему делу, частью же с тем, чтобы провожать из Одессы в Севастополь двух младших дочерей, шестнадцатилетних близнецов Лизу и Сашу, которые оканчивали курс в институте.

Нельзя сказать, чтобы уголовное следствие и ожидание приговора суда остались без влияния на здоровье генерала Миндена. Никому не приятно состоять под судом, для человека же солидных лет и в солидных чинах это иногда бывает хуже ссылки. Старик Минден утешал себя тем, что в его жизни был уже случай, когда вся его служба висела на волоске. Об этом случае не мешает сказать несколько слов для характеристики нравов того времени и по связи этого события с дальнейшей судьбою Минденов.

В тридцатых годах нынешнего столетия на юге России происходила борьба между двумя богатыми вельможами: князем Воронцовым, бывшим в то время военным генерал-губернатором Новороссийского края, и графом Муравьевым, тогдашним командиром 5-го корпуса{22}. Как истые джентльмены, оба противника никогда не чернили друг друга, но каждый из них писал в Петербург донесения о злоупотреблениях, совершаемых подчиненными другого. Следствием этих донесений было то, что император Николай Павлович узнал о существовании в южных губерниях страшного казнокрадства, особенно в портовых городах, где сотнями пудов исчезала медь, употребляемая для обшивки кораблей, не говоря уже о досках и тому подобных пустяках. Князь Воронцов обвинял в воровстве пехоту, которая занимала караулы в Одессе, Николаеве и Севастополе; граф Муравьев доносил о распущенности одесских команд и арестантов, вверенных князю Воронцову. Спор между противниками долго не приводил ни к какому результату.