Страница 126 из 131
Орудийная прислуга расположилась отдохнуть и пообедать.
Николай Глебов, оправившийся от ран, находился на Малаховом кургане; старший брат его Алексей - на втором бастионе, а лейтенант Лихачев - на четвертом.
Несмотря на ужасы бомбардировки, Николай Глебов был в самом веселом расположении духа. Он любил, и его любили. Он уже сделал предложение хорошенькой сестре милосердия, дал себе клятву раз навсегда отказаться от прежней безобразной жизни и по окончании военного времени стать хорошим мужем и семьянином. Это было тем более достижимо, что он получил ее полное согласие быть подругой его жизни. При таких видах на будущее никакая бомбардировка не страшна. Лишь бы она, бедненькая, не заболела от чрезмерной работы в госпиталях! Глебов решил даже с согласия своей невесты, что, когда бомбардировка наконец прекратится, они обвенчаются тут же, в Севастополе, по примеру точно такой же свадьбы одного офицера с сестрою милосердия, бывшей в июле.
Когда бомбардировка стихла, Глебов, держа между двумя пальцами папиросу, весело и бодро подошел к очередному начальнику так называемой штурмовой батареи. Это был молодой безусый прапорщик - в то время прапорщики часто заменяли высших офицеров.
- Вот бы хорошо в такое затишье пробраться восвояси, - сказал прапорщик.
- А что?
- Да жду на смену товарища, не приходит, не знаю почему.
- А какой дьявольский ветер, - заметил Глебов. - Хорошо, что дует не в лицо, а в спину. Неприятелю, должно быть, не очень вкусно от такой пыли. Даже холодно становится! Ведь как продувает! Боюсь простудиться.
- Чудак вы, как я вижу, - заметил прапорщик. - Тут каждую минуту может нас с вами хватить бомба, а вы боитесь простудиться!
- Ну, от бомбы Бог миловал, - сказал Глебов, а у самого даже заныла едва зажившая рана.
Разговор этот происходил на крайнем левом фланге Малахова, в сторону второго бастиона и рогатки, куда забрел Николай Глебов.
- Ну, мне пора к своим, - сказал Глебов. Не успел он выговорить этих слов, как на Малаховом кургане, а потом и на всем левом фланге загремели барабаны.
Поднялась общая тревога. Глебов стремглав побежал к своей роте.
Послышались оглушительные залпы, смутные крики, бой барабанов и резкие звуки неприятельских сигнальных рожков. Из бывшей Камчатки роями стремились французы на курган и лезли на вал, подсаживая товарищей.
На Кургане поднялась страшная суматоха. Близ одного блиндажа, занимаемого генералом Буссау, стояла команда солдат Модлинского полка с поручиком Юни. Генерал собирался раздать им Георгиевские кресты, как вдруг раздались крики: "Штурм! Штурм!" - и поручик со своей командой бросился занять Малахову башню. На башне взвился синий флаг - сигнал тревоги.
Французы были уже на кургане, и генерал Буссау один из первых попал в плен. Он выронил шкатулку с орденами и успел только бросить в нападавших камнем.
Наши солдаты, бросая обед и вскакивая, стремились к валу, сталкиваясь между собою и с французами. Артиллеристы с фитилями в руках пробивались к орудиям и падали от французских штыков и пуль. Но вот один из них поспел вовремя и зажег трубку. Французы густой массой заслоняли амбразуру. Раздался выстрел... Живая масса подогнулась и была разбросана в стороны; перед амбразурой лежало двадцать обезображенных трупов, но на место их ворвались новые стрелки и зуавы.
Башня была занята нашими, и сидевшие там упорно защищались: на самом кургане четыреста модлинцев боролись врукопашную с шестью тысячами французов. Дрались банниками, кирками, лопатами, штыками, чем попало; хватали противника за горло и кусались в исступлении.
Два раза сбивали модлинцы водруженное французское знамя, но наконец оно взвилось над курганом. Наши отступали в глубь укрепления. Моряк Карпов, тот самый, который предсказал, что курган возьмут в пятницу, собрал горсть артиллеристов и ратников курского ополчения и бросился на левую батарею, занятую французами.
Ополченцы не походили на солдат. Это были простые курские мужики. В первые дни их появления на кургане солдаты смеялись над их бородами и над их неловкостью. Уверяли, что однажды бомба упала подле ополченцев и те сбились вокруг нее в кучу, а когда бомбу разорвало, переранив многих, стали плакать.
Быть может, и было нечто подобное, но на этот раз ополченцы с топорами бросились на французов и сражались не хуже солдат: неприятель подавил их только массой. Карпов попался в плен: шестеро французов схватили его и связали ему руки.
Через полчаса после начала штурма Малахов был уже в руках французов. Во рву сидели французские музыканты и играли марш. Воодушевленные этой музыкой, свежие французские войска лезли на курган, и вскоре здесь собралось до шести тысяч человек, которые открыли с кургана жестокий ружейный огонь.
В это время в городе, заметив, что бомбардировка стихла, стали взбираться на возвышенные места и смотреть, что бы это значило.
С библиотеки был виден Малахов, казавшийся пригорком, изрезанным траншеями и загроможденным валами батарей. Дальше тянулась равнина, покрытая камнями и кустами. Дух захватило у зрителей, когда из неприятельских траншей вышли французские колонны и, немного согнувшись вперед, шли с одушевлением. Ветер дул им в лицо, полы мундиров и курток развевались. С кургана полетело несколько бомб, с рогатки зашипела картечь; но шли и шли вперед пылкие французы.
На минуту дым орудий скрыл их из глаз. Но вот прояснилось: идут ряды синих мундиров; видны две линии ружейных огней; далее ничего нельзя было разобрать, кроме дыма и пыли.
Штурм был направлен против всего нашего левого фланга.
Николай Глебов не успел добежать к своей роте и, сам не зная как, очутился опять подле рогатки. Несколько минут французы здесь еще не показывались, но вот они разом высыпали из траншей длинною и густою цепью и бросились к укреплениям. Наши открыли ружейный и картечный огонь. Французы падали, оступались в волчьи ямы, но неудержимо подавались вперед, смыкаясь бегом в две густые массы, из которых одна устремилась на второй бастион. Какой-то прапорщик с гренадерской ротой бросился на другую массу, устремившуюся к рогатке.
Французские саперы мигом разнесли топорами рогатку, и французы ворвались в укрепление. Откуда-то явилась наша мушкетерская рота.
- Куда вы?! - крикнул стоявший у батареи! артиллерийский офицер поручику, командовавшему этой ротой.
- К вам!
- Оставьте меня, помогайте гренадерам.
Поручик ударил во фланг французов, а прапорщик - с фронта. Прапорщик был вскоре ранен. Николай Глебов, не долго думая, стал на его место и повел роту. Недолго продолжался бой: массы французов одолевали. Глебов почувствовал, что один держит его за ворот, два других крутят ему руки назад и вяжут их, а четвертый замахнулся над ним оружием вроде тесака. Глебов инстинктивно наклонил голову, но подоспевший французский офицер что-то крикнул солдатам и сказал Глебову, что он пленный.
"Прощай, Россия! Прощай, моя невеста! Прощай, Севастополь!" - мелькало в уме у Глебова, и слезы навернулись у него на глаза.
Бывшее при Глебове оружие тотчас отобрали. Офицер пригласил его идти за сапером и другим солдатом в траншеи и велел тотчас развязать ему руки, что и было исполнено.
Глебов оглянулся: вблизи никого из русских, везде синие мундиры и алые штаны.
"Делать нечего, надо идти", - подумал Глебов, тяжело вздохнув.
Николай Глебов шел за сапером по траншеям, откуда все шли да шли на Севастополь новые колонны французов, казалось, им счету нет.
Подошли к сильно вооруженной батарее.
- Эта ваша бывшая Камчатка, - сказал сапер.
На валу, с зрительной трубкой в руке, окруженный свитой, стоял французский главнокомандующий Пелисье. Он был в мундире, со звездой Почетного легиона на груди, а поверх мундира имел пальто, надетое в рукава. Наружность у него была бодрая, в усах и эспаньолке значительная проседь. Узнав, что пленный говорит по-французски, Пелисье спросил чин и фамилию пленного.