Страница 80 из 155
— Слушаю, тятенька.
— Она тут близко живет.
Матвевна не заставила себя долго ждать. Она вошла в дверь, обратилась к образной, перекрестилась и потом, низко кланяясь, возгласила:
— Здравствуй, батюшка, Василий Игнатьич, все ли вас бог милует, как изволите поживать?… Ох, господи, так и замирает душа, как вспомнишь Феклу Семеновну.
Василий Игнатьич откашлянулся.
— Матвевна, — сказал он, — вот его графское сиятельство пожаловал ко мне…
— Ах, ваше графское сиятельство; извините; я такая дура, что мне и не в примету… что вы здесь изволите сидеть!..
— Так вот, Матвевна, — продолжал Василий Игнатьич, — их графскому сиятельству есть дельце до тебя.
— Какое, батюшка?
— А вот какое: их графскому сиятельству угодно жениться на Авдотье Селифонтьевне.
— На Авдотье Селифонтьевне? их графскому сиятельству? Ох, да вы меня, сударь, морочите.
— Ей-ей, так! — отвечал Василий Игнатьич, разгорясь от довольствия, что Матвевна в самом деле почитает его Прохора Васильевича за графа. — Вот что, Матвевна; оно, то есть, ничего, так себе, его графское сиятельство хочет отбить невесту у моего Прохора! Ась? Каков его графское сиятельство? Матвевна, а?
— Ох, да вы, Василий Игнатьич, морочите меня! — повторила Матвевна, всматриваясь в сидящего перед Василием Игнатьичем франта, в белых перчатках, с тросточкой, в зеркальных сапогах.
«Не узнает меня, Соломонида Матвевна, — подумал Дмитрицкий, — да и где ж узнать, мы уж с ней, чай, не видались с самого создания мира. Заговорю с ней по-вороньи, может быть догадается».
И Дмитрицкий откашлянулся, подернул головой и пожал неуклюже плечом.
— Оно, то есть, Соломонида Матвевна, не изволили признать меня, — начал он скороговоркой, — а мы, кажется, всегда со всяким почтением пребывали аккурат, то есть, как следует.
«Ох, да что ж это, — подумала Матвевна, — кто ж это такой? По перьям-то графчик, а по голосу-то сдается, не тово…»
— Ну, что ж задумалась, Матвевна, — сказал Василий Игнатьич.
— Ой, насмехаетесь надо мной, сударь Василий Игнатьич, сердце чует…
— Чует? да еще не расчухала? а? Матвевна, как ты думаешь?
— И думать-то не знаю что… да неужели уж…
— Уж нечего скрывать, тятенька, я вижу, что Соломонида Матвевна узнала меня, — сказал Дмитрицкий.
— Прохор Васильевич? Господи! да кто ж бы подумал? — вскричала Матвевна, — и в глаза смотрю, да не узнаю!.. да как переменился.
— А? Матвевна, вот он каков приехал из-за границы-то, сам на себя не похож! — сказал Василий Игнатьич.
— Что ж, сударь, действительно переменился, да к своему же авантажу.
— А?… Прохор, встань-ко да перевернись на одной ножке, по-французскому-то.
— Извольте, тятенька, — отвечал Дмитрицкий. И он встал, прошелся по комнате en galant homme,[134] перевернулся на одной ножке и сделал приятную мину Соломониде Матвевне.
— Ну, что скажешь, Матвевна? — спросил Василий Игнатьич.
— Ну, уж правду сказать, великатес, батюшка! уж такой стал графчик, бравой да гибкой, словно на пружинах!.. поопал в лице только, чай, с дороги? Когда пожаловал?
— Не о том дело, Матвевна, а вот что: ты побывай сейчас же у Селифонта Михеича, понимаешь?
— Понимаю, понимаю, сударь. Господи! да еще бы Авдотья Селифонтьевна не пошла за такого женишка! а с родителями-то ее был уж лад.
— То-то; так ты как знаешь, так и делай, чтоб до поста дело покончить. На-ко, вот тебе на гарнитуровое платье да на платок.
— Много благодарна, Василий Игнатьич, помню и прежние ваши щедроты; из одной доброй памяти милостей Феклы Семеновны я бы Прохору Васильевичу просватала царь-девицу, ей-ей!
— Ну, ну, не сули журавля в небе, дай синицу в руки.
— Добро уж, добро, прощайте, сударь! Ну, графчик, нече сказать!
— Ах, да, тятенька; кстати Соломонида Матвевна напомнила: ведь я за границей приторговался к графству.
— Как к графству приторговался?
— Да так; там стоит только купить графство, то есть поместье, так и граф. Если пожалуете мне денег, я тотчас же покупаю.
— Ой? неужели? А много денег?
— Тысяч двести, не больше; чудное именье! Какие виноградные сады, какие вины! Да вот вы знаете вейн-де-граф?
— Как не знать.
— Ну, так вот именно; по этому графству и вино называется графским.
— А шампанеи там нет?
— Немного: тысяч пять кустов виноградных, на десять тысяч бутылок.
— Ей-богу?
— Не более.
— Слышь ты, это мало! В самом деле не худо бы!.. Слышь, Матвевна, ты покуда никому не говори!
— Ни слова, сударь!
— Ну, то-то, ступай, ступай себе с богом, да не мешкай!
— Уж я буду мешкать!
Матвевне не впервые пришлось возбуждать в девушке смертную охоту поскорее выйти замуж, восхищать ее воображение чудным женихом, поселять в сердце алчную к нему любовь, внушать страстное желание скорее быть просватанной и боязнь, чтоб дело не разошлось. Это был какой-то морок.
— Знаю я, сударыня, — говорила Матвевна, как Пифия,[135] — что это твой суженый, не обойти его конем!
И омраченная девушка, при первом свидании с своим суженым, не спрашивала уже ни у одного своего чувства, по сердцу ли он ей, а потупив глаза только думала, как бы ему понравиться. Она готова уже была на веру в слова Матвевны без смотру стать под венец.
Авдотья Селифонтьевна была не царевна премудрая, Матвевне стоило только зайти в ее покой, всплеснуть руками, ахнуть и вскричать:
— Радость ты моя, Авдотья Селифонтьевна, какое счастье тебе выпадает! На днях гадала о тебе, выходит жених, на пути, да и только; ну вот выходит, хоть сто раз клади карты, не оттасуешься! А сегодня, сударыня… ох, дайте собраться с силами!.. запыхалась!
— Говори, душечка Матвевна!
— Вот дух переведу… Ох! какой бравой, какой приятной, какой богатой, что за щеголь! что наши здешние графы и князья!
— Да говори, душечка Матвевна, кто ж он такой?
— Уж вестимо, что не какой-нибудь голь-инарал!
— Да кто ж он такой? милочка Матвевна!
— Погоди, не вдруг… ей-ей! вот уж не ожидала!.. Видела я его и прежде, хорош был, красавец, вот и все; а теперь, как побывал во французской-то земле — ну! уж я и не знаю, что сказать. Купил там графство — вот слыхала ты про графское вино, что подают на стол?… из его поместья… купил за двести тысяч… ей-ей!
— Голубушка Матвевна, да кто ж он такой?
— Кто такой! сударыня ты моя! готовь только подвенечное Платье, а уж графиней-то будешь! И до отъезду-то его за границу, я уж видела, что за человек, и тебе же его прочила.
— Мне? да ты мне сватала сына Феклы Семеновны… а его не сватала.
— Не сватала?
— Когда ж ты сватала? разве с маменькой говорила… А почетной-то гражданин, эка великая вещь! мы сами почетные, что ж тут такого особенного?
— А то и особенного, сударыня, что права-то те же дворянские, хоть шестерку запрягай в карету иль коляску; а в кармане-то миллион; а у простого-то дворянина — шиш! Вот тебе и что особенного. Вот он купил себе графство, да и граф; ступай себе куда хочешь подбоченясь; а дворянин-то выслуживайся, да еще разве что до инаральства дослужится.
Авдотья Селифонтьевна задумалась, подставила одну ручку под локоток другой и опустила голову на ладонку, забыв, что мадам твердила ей всегда, что это мушичка так делает.
— Да неужели же это… как бишь… Прохор Васильевич?
— Ох, догадлива ты, Авдотья Селифонтьевна! и не видывала такой барышни! ей-ей! Зато уж и я тебя люблю! В старину какой-нибудь королевич увидел бы тебя в трубу у окошка, и быть бы тебе королевой; да теперь не те времена, перевелись королевичи, да и царств-то стало мало: вот только и есть что русское; да иноземные аглицкое, французское, да немецкое, да еще какое-то; да и те все едино, один у них царь был Аполион.
— Помилуй, Матвевна, а турецкое-то?
— Вот тебе раз; какое ж у турок царство, там просто султан сидит с усами по колено да с трубкой в руках; да и какие ж там женихи?
134
[134] Как светски воспитанный человек (франц.).
135
[135] В древней Греции Пифиями назывались жрицы-прорицательницы при храме Аполлона.