Головнин. Дважды плененный

Умело использовал Головнин для пользы службы расположение начальника Камчатки. Тот распорядился предоставить для грузов артиллерийский склад, выделил солдат для разгрузки шлюпа, одобрил намерение Головнина направиться в Америку.

— Ваши припасы для Охотска я отправлю с транспортом лейтенанта Шахова, он нынче зазимовал у меня в Нижнекамчатске. Вас к себе приглашаю погостить у меня. Камчатку поглядите.

Генерал задел сокровенные мысли Головнина.

— Ваше превосходительство, не скрою, как моряк имею пристрастие к знакомству с заморскими землями. Камчатка же край российской земли. Любопытствую о многом посмотреть здесь, когда еще судьба закинет в эти края.

Генерал добродушно улыбнулся.

— За чем же дело стало? Даю вам свое расположение, выпишу вам билет подорожный и на свое здоровье путешествуйте…

Уезжал генерал-майор Петровский из Петропавловска под раскатистые залпы прощального салюта. С собой он захватил донесение Головнина Морскому министру.

В Европе продолжалась война с Англией, путь на Балтику отрезан. Не имея никаких указаний, командир «Дианы» резонно заметил: «… шлюп, будучи крепок, хорошо всем снабжен и в совершенной исправности, но всякой свойственной такого рода судам службе должен простоять и гнить целый год даром».

Из донесения В. М. Головнина П. В. Чичагову: «Мне известно, что главное в здешнем краю правление Американской компании переводится из Кадьяка в Ситху, что они делают заселение далее к югу по берегу Америки. Все сие без сомнения делается с позволения правительства, и так как им настоит большая нужда в людях и судах, то как возможно ранее весною я отправлюсь в Ситху, где отобрав от правителя компанийских дел, коллежскаго советника Баранова, какую я им могу показать помощь, если найду, что требуемое им, согласно с привелегиями, данными от государя компании, и не будет клониться ко вреду службы и интереса его величества, то сделаю с ним договор, что компания должна заплатить в казну за пособия, от меня требуемыя. Я надеюсь, что содержание шлюпа и людей в будущую кампанию казне ничего не будет стоить, а может быть, еще и выгода последует. Я приму все меры, чтобы осенью возвратиться в Камчатку, где в то время должны быть предписания ко мне из Петербурга, вследствие посланнаго от меня донесения».

За три недели «Диану» полностью разгрузили, разоружили на зимнюю стоянку. Экипаж переселился в казармы на берегу. На шлюпе осталась только вахта. На берегу мичман Мур по-хозяйски распределил добротные припасы в складе. Командир поручил ему доставить летом весь груз в целости и сохранности в Охотск. Новоиспеченного мичмана Никандра Филатова командир взял с собой в поездку по Камчатке. Рикорда на прощание ободрил:

— Ты меня, Петр Иванович, годками чуток младше, успеешь авось еще на Камчатке побывать, а мне, чую сердцем, в этих краях навряд ли придется быть на такой свободе.

Рикорд и не думал огорчаться.

— Поезжай с Богом, все путем у нас будет.

После Крещения собачья упряжка унесла командира «Дианы» со спутниками из Петропавловска на север, вдоль восточного побережья Камчатки. Управлять ездовыми собаками оказалось не так просто, да и сама езда на санях и нартах требовала навыков и расторопности. За два месяца лейтенант вполне освоил искусство и ездока, и каюра. Правда, в учении, как в бою. Однажды при переезде через речку проводник-камчадал, ехавший впереди, крикнул: «Смекай, товарищ!» Головнин понял, что тот предупреждает переднего ездока, не обратил внимание и через мгновение очутился на льду поперек полыньи. Собаки умчались, а Головнин не шевелился, поглядывая на стремнину речки. Хорошо, через полчаса вернулись на выручку товарищи…

Десятки поселений, острогов, острожков объехал за два месяца Головнин. Ночевал в рубленых домах, курных избах, юртах, землянках. Общался с русскими и камчадалами, чиновниками и купцами, действующими и отставными унтер-офицерами, охотниками, старшинами-тойонами, коренными жителями и их женами и детьми. Две тысячи верст наездил по лесным чащам, косогорам, хребтам и ущельям дикого края лихой капитан. Дважды пересекал полуостров поперек.

Перед взором русского офицера развернулись живописные картинки нравов и обычаев камчадалов, их приветливость и гостеприимство, иногда с лукавинкой, сопровождаемые безобидным попрошайничеством. Выпив гостевую рюмочку, распевали они незатейливые песни порусски, пускались в пляс. Завораживали Головнина и красоты дикой природы, но часто одолевала и горечь от увиденного.

Проницательный взгляд образованного человека не просто подмечал язвы жизни глухого края земли русской. Неравнодушием веет от его заметок об увиденном, болью и переживанием за судьбы людей. Рыба начинает разлагаться с головы. «Когда учредили в Камчатке областное правление и ввели туда батальон, то целая толпа поселилась там чиновников и офицеров. Батальон разместили по разным частям сего полуострова. Сие размещение подало разным чинам благовидную причину разъезжать по Камчатке, под предлогом смотров, свидетельств и пр. , а в самом деле для того, чтоб иметь случай выменивать у камчадалов соболей и лисиц на вино. А гражданские чины, несмотря на трудность путей, разъезжали повсюду с таким же удовольствием и с той же целью, как наши земские исправники и заседатели скачут по селениям экономических крестьян и однодворцев. И все такие разъезды бывают на счет камчадалов, которые должны проезжающих доставлять на своих собаках от одного селения до другого. Мода путешествовать по Камчатке от чиновников распространилась даже на простых подьячих и солдат, которые просятся в отпуск, с тем чтоб промыслить для себя и для собак корму, но, купив вино, ездят по острожкам и обманывают камчадалов». В первом же селении Паротунге, неподалеку от Авачи, перед путешественниками предстали безрадостные будни камчадалов. «Камчадалы, живущие в сем острожке, хворы и крайне бедны: единственная сему причина есть склонность сего народа к пьянству и соблазн, происходящий от близости к ним Петропавловской гавани, где есть казенная продажа вина, да и в лавке Американской компании продаются часто крепкие напитки; почему все звериные шкуры, кои они добывают на промыслах, употребляются ими на пьянство. Притом и русские, живущие в гавани, пользуются слабостью камчадал, часто к ним ездят и, напоив их пьяными, выманивают у них не токмо что добытых ими зверей и хороших ездовых собак, но даже и корм собачий, и потому несчастные сии люди всякий год терпят по нескольку месяцев голод, что здесь называется голодовать. В это-то время и питаются они березовою толченою корою, примешивая к оной небольшое количество сушеной и толченой в порошок рыбы, заготовленной для собак, кои наравне с своими хозяевами также по несколько дней сряду ничего не едят. Такова же участь всех камчадальских селений, находящихся поблизости здешних городков».

Но удручающие картины перемежались с интересными выводами: «Нынче камчадалы, следуя примеру русских, и сами стараются их обманывать; но по простоте своей никогда не удается им обмануть старожилов камчатских». В свою очередь, русские переселенцы постепенно перенимали добродетельные черты характера камчадалов. В одном из острожков, Большерецке, где жили только русские, Головнин вдруг спросил своего напарника, мичмана Рудакова:

— Живали вы в деревеньке российской, Илья Дмитрич?

Головнин имел жизненное правило обращаться с младшими по званию только на «вы».

— С маменькой в усадьбе, — недоуменно ответил Рудаков.

— Никогда не слыхали, как наши мужики на сходке глотку дерут за каждую полушку?

Рудаков растерянно улыбался, пожал плечами, а Головнин все допрашивал:

— Или на почтовой станции с кулаками бранятся друг с другом, чтоб в очередь лошадей не давать. — Не дождавшись ответа, продолжал: — То-то, а я видывал не раз. А вот здесь на Камчатке наши русачки в селениях добры и услужливы, как камчадалы, не бранятся, да и воровства про меж них не замечено. Чудится мне, рассыпь перед ними золото, не возьмут…