Страница 53 из 71
Его легендарная простота выражалась не только в предпочтении темных маленьких комнатушек с низкими потолками, тесных и жестких кроватей, темной и крепкой мебели, но также и в отсутствии потребности в домашних слугах. Содержание двора ему стоило не больше пятидесяти тысяч рублей в год, а его личными слугами была всего лишь дюжина молодых людей, дворянского происхождения и простолюдинов, которые выполняли обязанности слуг, курьеров и секретарей. Один из них, Нартов, помогал ему вытачивать разные вещи из дерева и слоновой кости. Все его боялись и поклонялись ему. Он обращался с ними грубо и весело. Ходили слухи, что к некоторым он испытывал двусмысленную нежность. Впрочем, его демонстрации дружелюбия были так же неожиданны, как и приступы ярости. В порыве энтузиазма он мог крепко поцеловать в губы мужчину. Бергхольц описывал, как однажды царь взял двумя руками голову герцога Голштинского и, сняв с него парик, поцеловал в лоб, шею и даже «между зубами и губами». Одним из его пажей в течение некоторого времени был молодой чернокожий Абрам Петрович Ганнибал. Купленный в Константинополе послом Толстым, крещенный в одиннадцать лет, он получил в крестные отцы Петра, а в крестные матери королеву Польши и был приближен к царю, которого поразил своим умом и любезностью. Он спал в токарной мастерской государя и следовал за ним во всех походах. Петр взял на себя заботу о нем, чтобы не чувствовать себя одиноким, и не боясь испачкать руки. Когда Абраму исполнилось двадцать два года, царь отправил его совершенствовать образование в Париж. Он записался во французскую армию, получил там звание лейтенанта во время кампании 1720 года против Испании, был ранен в голову, вернулся в Париж, поступил в Инженерную школу, закончил ее в чине капитана и вернулся наконец в Россию. Там он служил в роте бомбардиров под командованием Петра. Царь оценил серьезность и преданность этого человека с темным лицом. Он умер в преклонном возрасте и был прадедом поэта Пушкина по материнской линии.
Во время своей жизни при дворе «арап Петра Великого», как писал о своем предке Пушкин, тоже познакомился с дубиной своего хозяина. Этой участи избежали только близкие царя. Часто он приглашал в свою комнату известных чиновников, на которых ему жаловались, и там, без свидетелей, бил их дубиной. Быть побитым Его Величеством не считалось немилостью. Наказание, исполненное втайне, можно было воспринимать как благосклонность. Выходя из комнаты, наказанный посетитель выпрямлялся и делал вид, что участвовал в конфиденциальных переговорах особой важности. Иногда Петр поручал одному из своих фаворитов обращение с дубиной от своего имени. «Завтра вы будете на обеде у N, – говорил он капитану Синявину, – вы спровоцируете ссору, во время которой ударите хозяина тростью в моем присутствии ровно пятьдесят раз».[75] Во время Персидской кампании он отважился ночью попасть в руку своего доверенного лица, Волынского, которого в темноте принял за другого, и, заметив наконец свою ошибку, рассмеялся и сказал: «Ничего страшного, однажды ты заслужишь то, что получил сегодня; ты должен только будешь мне напомнить, что уже заплатил».
Страсть к насилию была, очевидно, заложена во вспыльчивом характере хозяина и не противоречила его представлениям о государственном управлении в России. Однажды он заметил в руках капитана корабля книгу, которую тот попытался спрятать. Он взглянул на страницу и прочел: «Русский как треска; если его часто не бить, из него ничего хорошего не выйдет». И когда испугавшийся капитан уже мысленно представлял себя на дыбе, царь улыбнулся и сказал: «Ты читаешь полезные книги. Ты достоин повышения». В сознании царя дубина предназначалась для тех, кого он любил и кого воспитывал для их же блага. Остальные подвергались более суровому наказанию. Нередки были случаи, когда после наказания Петр приглашал человека на обед, и это было как бальзам на раны.
Его вкусы в еде были такими же простыми, как манера одеваться и пристрастие к простым жилищам. Когда он садился за стол вдвоем с Екатериной, только один слуга прислуживал им за столом. Когда к царю и царице кто-то присоединялся, шеф-повар Велтен сам выносил блюда с помощью двух человек. В дни празднеств обедали у Меншикова, у которого была позолоченная и фарфоровая посуда, много поваров и толпа слуг.
Манеры Петра за столом были совсем простыми. Он ел руками, забрызгивал свою одежду соусом, вытирал рот рукой. Оказавшись с ним за одним столом в Берлине, у наследного принца, министр Польши Мантеффель похвалил царя, который, как он сказал, превзошел себя, потому что «он не рыгал, не ковырялся в зубах, не икал, по крайней мере я этого не видел и не слышал». Петр всегда носил с собой свой столовый прибор: деревянную ложку с отделкой из слоновой кости, нож и вилку с ручкой из зеленой кости. Но этими предметами он пользовался редко. Ему гораздо проще было поглощать пищу руками. Кулинарные изыски утомляли его. Он любил рагу, кашу, щи, молочного поросенка, огурцы и соленые лимоны, лимбургский окорок, лук, который он ел сырым, закусывая черным хлебом. Никогда не ел сладкого и рыбы, эти блюда, как он считал, вредили желудку. Любитель поесть, он не меньше любил выпить. Водка, пиво, токайское вино, кагор, вина из провинции Медок – все для него годилось. «Не было ни дня, когда бы он не выпил вина», – утверждал барон Пёльниц. Любое счастливое событие – именины, празднование победы, спуск на воду корабля – служило предлогом для непрекращающегося застолья. Многие из его пиров продолжались по несколько дней и ночей. А так как он хорошо переносил алкоголь, царь требовал такой же способности от своих гостей. Когда кому-то оказывалась честь сидеть за одним столом с государем, приходилось так же часто опустошать бокал, как и он. Дипломаты приходили в ужас от этой необходимости, и не только они. Большая часть приглашенных с недоумением смотрела на группу из шести гренадеров, которые на носилках вносили в зал огромное ведро, до краев наполненное водкой. От этого напитка по всему залу распространялся сильный запах. Каждый должен был выпить столько этой жидкости, сколько укажет царь. Те же, кто хотел уклониться, наказывались штрафной дозой. Если же гости протестовали, доказывая, что уже приняли свою порцию, их заставляли дыхнуть, чтобы удостовериться, что в их дыхании чувствуется алкоголь. Не делали исключения из этого правила даже для женщин. Дочь вице-канцлера Шафирова, крещеного еврея, отказалась один раз выпить большую кружку водки. Тогда Петр закричал на нее: «Проклятое еврейское отродье, я научу тебя слушаться!» И перед всеми отвесил ей две громкие пощечины. Часовые не позволяли участникам собрания покинуть зал, пока царь не закроет банкет. Но он знал свою «меру» и никогда не принимал важных решений в состоянии опьянения.
Привыкнув с молодых лет к полной свободе действий, Петр не допускал никаких обстоятельств, ограничивающих его волю. Его самые экстравагантные капризы казались ему совершенно обоснованными, если он загорался какой-либо идеей. И если он чего-то хотел, никто не мог его переубедить. Чтобы развеселить гостей, он заставлял восьмидесятилетних людей танцевать, пока те не падали с ног, подражая молодым, а молодые люди должны были танцевать, подобно старикам, волоча ноги по полу. Екатерина вступилась за супругу маршала Олсуфьева, которая ждала ребенка, чтобы царь разрешил ей не присутствовать на очередной попойке. Петр возмутился подобной просьбе, потребовал присутствия несчастной на банкете и не испытал никаких угрызений совести, узнав, что вследствие этого у нее родился мертвый ребенок. Министр Федор Головин отказался во время одного из обедов от салата, потому что не переносил уксуса. Разъяренный царь схватил опешившего гостя и стал лить ему в рот уксус до тех пор, пока у того не пошла кровь изо рта. Другой Головин, старший представитель знатной семьи, должен был по приказу царя участвовать в маскараде, вырядившись в костюм дьявола. Когда он отказался от этой затеи, ссылаясь на свой возраст и положение, Петр заставил его раздеться, напялить шапку с рогами и сесть голым на льду Невы. В таком положении на сильном ветру он пробыл час. Вернувшись к себе, он слег с высокой температурой и умер. А Петр вовсе не видел за собой никакой вины.
75
Князь Голицын. Воспоминания.