Николай II

Маршруты великих князей, отправлявшихся в заграничные путешествия с образовательными целями, обыкновенно пролегали через столицы Центральной Европы. На сей раз российский император, желая расширить политические горизонты своего сына, направил его на Дальний Восток. Но взамен того, чтобы назначить ему в сопровождающие людей в трезвом уме и с твердыми дипломатическими знаниями, которые могли бы ему все показывать и изъяснять, царь-отец дал наследнику в попутчики брата Георгия (который, уже пораженный чахоткой, вынужден был вернуться с полпути) и нескольких гвардейских офицеров, которые только и делали, что кутили да соблазняли цесаревича местными красавицами. Среди этих юных повес и вертопрахов один только князь Ухтомский – будущий историограф славного путешествия – отличался пытливым и серьезным умом. В Афинах к странствующей группе присоединился греческий царевич Георг, сын царя Георга I и страстный любитель женщин и шампанского. Как не преминул заметить в своих язвительных мемуарах С.Ю. Витте, этот молодой человек был весьма склонен к поступкам, которые никак не могли служить примером великим князьям и царевичам. Материальная организация путешествия была поручена князю Барятинскому – почтенному, почти ослепшему от старости генералу, безупречно верному престолу, но с ограниченным кругозором.

Маленькая компания отправилась в путь 23 октября 1890 года с недвусмысленным намерением развлечься. Несмотря на всю экзотичность и красочность пейзажей, Николай остался безразличен к живописным красотам. В Египте ничто: ни пирамиды, ни Луксор, ни колосс Мемнона – не привлекло его внимания так, как пляски восточных танцовщиц-альмей. «17 ноября. Суббота… Пошли осматривать Луксорский храм, а затем на ослах Карнакский храм. Поражающая громадина… После обеда отправились тайно смотреть на танцы альмей. Этот раз было лучше, они разделись и выделывали всякие штуки с Ухтомским».

Вполне естественно, на каждом этапе пути наследника ждали пышные почести и докучливые суконные речи; он пожимал руки министрам, генералам, главам местных администраций. В Каире его приветствовала восторженная толпа, осыпавшая его розами и возгласами «Да здравствует Россия!». В Индии на встречу с цесаревичем пожаловал сам вице-король, маркиз Лансдоунский. Но, несмотря на пышность приема, устроенного британской колониальной администрацией, Николай все-таки записывает в своем дневнике: «Несносно быть снова окруженным англичанами и всюду видеть красные мундиры».

В Сайгоне, куда российская эскадра прибыла 16(28) марта, французская колония устраивает торжественную встречу сыну государя, который в пику традициям решился пойти на сближение с республиканской Францией. Наследника провозят под триумфальной аркой в ландо, запряженном шестеркой белых мулов; в его честь устраивается банкет с проникновенными тостами за мир и согласие между двумя державами, он приветствует марш колониальных войск, аплодирует факельному шествию, участвует в череде балов, танцуя и кокетничая с прелестными француженками, и радуется, как дитя, на представлении французской комедии «Жирофле-Жирофля». В конце концов Николай в восторге заявляет французскому губернатору, что здесь, в Сайгоне, он чувствует себя как дома – жаль только, что он не сможет задержаться дольше.

Добрые вести с пути, которые летели в Петербург депешами, укрепляли царя-отца во мнении, что он правильно поступил, отправив сына в странствие по столь дальним землям к странам. И вдруг – катастрофа! Из Японии пришла телеграмма, подписанная супругой микадо. Последняя, рассыпавшись в извинениях, сообщала, что в результате покушения царевич получил ранение в голову. Вскоре пришли и официальные рапорты – от российского посланника в Токио Шевича и от Барятинского.

Несчастье произошло в городе Оцу – побывав на приеме у губернатора, цесаревич собирался возвращаться в Киото. Николай со свитой ехали в легких открытых повозках, которые тянули рикши. Кортеж следовал по узкой улице сквозь кордон из двух рядов полицейских, расставленных в восьми шагах друг от друга. В ряды полицейских затесался фанатик-японец по имени Тсуда Сантсо – в момент, когда тележка с цесаревичем поравнялась с ним, он подскочил к ней и нанес Его Высочеству удар мечом, который держал обеими руками. Лезвие проникло в голову до самой черепной кости. По сообщениям врачей, жизнь его вне опасности. Покушавшийся собрался было нанести второй удар, но, к счастью, греческий царевич Георг сшиб его с ног. А тут подоспели верные своему долгу полицейские. Фанатик упал в обморок. Придя в себя, он только пробормотал, скорчив гримасу ненависти: «Я самурай». Потеряв много крови, Николай тем не менее сохранил спокойствие; в эту ночь он крепко спал, а проснувшись, даже выказал беззаботную веселость. Сам микадо пожаловал к его изголовью. Японский двор пребывает в отчаянии.

От этого ранения у царевича останется рубец костной ткани, который будет давить на мозг, отчего несчастный будет страдать частыми и мучительными мигренями. Проникнув в его плоть, лезвие японского меча нанесло удар и по его самолюбию. Душевная боль, вызванная этим ничем не заслуженным нападением, не проявляясь внешне, терзала все его нутро. В нем затаилась глухая ненависть к Японии, где его так дурно приняли. Во избежание новых приключений такого рода Александр III приказывает ему срочно прервать путешествие и направиться во Владивосток для участия в церемонии закладки самой восточной станции Транссибирской железнодорожной магистрали. На обратном пути Николай отдал в Томске поклон могиле старца Федора Кузьмича – ведь, согласно поверью, в ней покоились останки не кого иного, как царя Александра I. Он, конечно, не верил в эти легенды, но все же народная молва не оставляла его сердце равнодушным. По мере приближения к родному дому впечатления от путешествия сливались в его сознании в некую путаницу причудливых красок, в итоге в памяти отложилось немногое. После девятимесячных странствий ему больше всего на свете хотелось вернуться к своим товарищам-офицерам, показаться в блистательных салонах и, конечно же, увидеть прелестную Матильду Кшесинскую, воспоминания о которой не дано было вытеснить из его сознания никаким восточным впечатлениям.

Глава вторая

Романы юности

Едва вернувшись в Санкт-Петербург 4 августа 1891 года, Николай отправляется в Красное Село, где проводила лето царская семья. Но не стремление побыстрее встретиться с родителями было причиной такой спешки. Вместо того, чтобы провести с ними вечер, он отправился в театр, чтобы рукоплескать Матильде Кшесинской, выступавшей в балете «Спящая красавица». Особенно пленительным виделся ему образ Красной Шапочки, оказавшейся с глазу на глаз со злым Волком – невинные и испуганные взгляды юной прелестницы наполняли его сердце радостью.

Больше даже – наследник престола решается на дерзостный шаг: пожаловал на дом к Матильде Кшесинской и назвался гусаром Волковым (это был его попутчик по восточному путешествию), Матильда уже в течение нескольких дней не выходила из комнаты, леча нарывы – один на веке, другой на прелестной ножке. Коль скоро ей приходилось носить повязку на глазу, она никак не была настроена принимать визитеров. Тем не менее она явилась в гостиную – представьте же себе ее изумление, когда вместо гусара Волкова она увидела наследника престола! По всему ее телу, с головы до ног, пробежала радостная дрожь. «Я не верила своим глазам, вернее, одному своему глазу, так как другой был повязан, – вспоминала она. – Эта нежданная встреча была такая чудесная, такая счастливая. Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить. Я так мечтала с ним встретиться, и это случилось так внезапно. Я никогда не забывала этого вечернего часа нашего первого свидания.

На другой день я получила от него записку на карточке:

„Надеюсь, что глазок и ножка поправляются… до сих пор хожу, как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники“».[13]

13

Кшесинская М. Цит. соч., с. 36.