Страница 2 из 86
Однако, находясь под этим железным законом, население не только не протестовало, но и одобряло мудрость правительства – сила, пусть даже принуждающая, внушала больше доверия, чем путаный либерализм. У маленьких людей создалось впечатление, что наконец-то над ними встал царь-отец – строгий и справедливый, понимающий, что к чему. А имущий класс, дрожавший за свои привилегии, вздохнул с облегчением: после либеральных потуг прежнего режима под скипетром нового государя в стране наконец-то воцарился порядок!
Впрочем, Ники не заметил какой-либо разницы между климатом дней нынешних и дней минувших. Все, что происходило за стенами дворца, его не интересовало. Он делил свою комнату с братом Георгием; оба спали на маленьких железных кроватях с жесткими подушками и тонкими матрацами. Добрые и сердечные, отроки никогда не ссорились. Любя «братьев наших меньших», они завели в своих покоях целую компанию канареек и попугаев, заботу о которых не доверяли никому другому. Прислуга ценила их простоту и порою смотрела сквозь слезы умиления, как они своими руками ставили на стол обеденные приборы.
Ники питал искреннюю нежность к своему брату Георгию, чья живость ума и забавные шутки веселили весь дворец. Он скрупулезно записывал на бумагу эти перлы остроумия и, перечитывая в одиночестве, смеялся от души. Не испытывая ни малейшей ревности к интеллектуальному превосходству младшего брата, он часто говорил себе: это Георгий, а не я заслуживает быть наследником престола.
Зимою отроки в великокняжеском звании катались на коньках на лужайке перед Аничковым дворцом, где заливался каток. По воскресеньям принимали друзей, среди которых были князья Барятинские и графини Воронцовы. Когда эта развеселая компания рассаживалась за столом, шум и гам стоял такой, что командовавшему трапезой генералу Даниловичу приходилось повышать голос, чтобы восстановить порядок. По воспоминаниям одного из наставников, Гюстава Лансона, за трапезой у детишек голубых кровей возникала масса проделок и проказ – хлебные катыши летали, точно пули, порою прилепляясь прямо на нос, иной раз попадая точно в рот; беря бокал, участник пиршества не отказывал себе в удовольствии садануть локтем соседа… Барышни вели себя более сдержанно, скромно улыбаясь, находя поведение юношей забавным…
Понятное дело, совсем по-другому вел себя Ники, когда два или три раза в неделю садился за один обеденный стол с родителями. Он был сама сдержанность; молчаливые уста, потухший взор. Мучительнее всего ему было отвечать на вопрос, как идут учебные занятия. Послушный сын, Ники не отказывался учиться, но его инертность приводила его педагогов в замешательство. Кстати говоря, последние получили строгий приказ не докучать великому князю, проверяя его знания. Они читали ему урок, но не требовали после этого пересказывать его и уж тем более не устраивали ему экзаменов. Из своих наставников Ники предпочитал англичанина Чарльза Хита. Благодаря этому образованному педагогу со спортивной закалкой царственный юноша научился бегло говорить по-английски и приохотился к спорту – играл в лаун-теннис, занимался греблей, конным спортом и даже боксом. Французский и немецкий языки ему преподавали, соответственно, мосье Дюпейре и герр Гормайер. Между тем прославленный Гюстав Лансон сумел в какие-нибудь пять месяцев привить своему ученику интерес к французской словесности. Стремясь просветить ум и сердце высокородного ученика, Лансон предложил его вниманию стихи Ламартина и Виктора Гюго. «Мне ни разу не приходилось делать ему замечание, – пишет Лансон, – ни разу не пришлось преодолевать какого-либо сопротивления. Эта уравновешенность, эта непосредственность послушания в моем воспитаннике вызывали удивление».
Ну, а над всеми этими иноземными наставниками царствовали престарелый Победоносцев, заклятый враг любых нововведений, и великий историк Ключевский, чьи исторические суждения порою пробуждали Ники от дремотного состояния. По воспоминаниям С.Ю. Витте, Победоносцев поделился с ним, в частности, такой подробностью о прилежании будущего венценосца: когда обер-прокурор читал ему свой курс, то видел только то, как Ники прилежно ковырялся в носу…
Когда великому князю исполнилось шестнадцать, для наставления его в части военных наук были приглашены профессора Академии Генерального штаба – полковник Леер и генерал Пузыревский. Ученик методически записывает в своем дневнике: «11-го января (1890 года). Четверг. Занимался с Леером, чуть-чуть не заснул от усталости». «25-го января. Четверг. Утром имел Леера» (именно так!). Зато в субботу 27 января «встал поздно, чем урезал Лееру его два часа».[4] Но, несмотря на эту не слишком серьезную тягу к серьезным делам, Николая, достигшего совершеннолетия, приглашают 2–3 раза в неделю принимать участие в заседаниях Государственного совета, где убеленные сединою сановники хоть и относились к нему с почтением, однако же никогда не домогались, чтобы он высказывал свое мнение по тем или иным вопросам! В 1887 году, 19-ти лет, его ставят во главе эскадрона гусар Его Императорского Величества и во главе батальона Преображенского полка. Здесь, в этих элитных частях, он приобщается к миру взрослых.
Императорская гвардия, отличавшаяся неколебимым духом и преданностью трону, представляла собою как бы армию в армии. В нее входили три дивизиона пехоты, одна бригада стрелков, три кавалерийских дивизиона и три артиллерийские бригады. Все офицеры были благородных кровей. Служба в элитных частях обходилась очень дорого – нужно было сшить за свой счет пышную униформу (так, офицеру-конногвардейцу полагалось иметь пять-шесть различных комплектов) и самому приобретать породистых коней. Честь полка ставилась выше любых личных интересов. В некоторых гвардейских частях круговая порука, подкрепляемая офицерскими денежными взносами, позволяла рассчитываться по долгам, сделанным сразу несколькими прожигателями жизни. Ибо в правилах, принятых в среде этих блистающих офицеров, значилось: живи на широкую ногу, да храни верность полку! Даже после ночной разгульной пирушки офицер обязан был быть наутро первым на плацу или в манеже – этого требовала честь сословия! Царь, Отечество, вино, женщины и продвижение по службе – таковы были основные жизненные критерии этих верных слуг престола. Понятное дело, в гвардии карьеры делались быстрее и успешнее, чем в остальных частях, и, стремясь продвинуть своих чад как можно выше по служебной лестнице, семейства изощрялись в придворных интригах. Но, как правило, связь с тем или иным полком была наследственной – предпочтение отдавалось тому кандидату, чей отец, дед или близкий родственник служил под тем же знаменем и носил ту же униформу. Критерием отбора служил также регион происхождения – так, кавалергарды были по преимуществу из русских, зато многие офицеры-конногвардейцы и уланы носили балтийские фамилии; тщательному отбору подвергались и солдаты-гвардейцы – белокурые зачислялись в первую очередь в Семеновский полк, рослые и худощавые – в кавалергарды, низкорослые брюнеты – в гусары, ну, а курносым сам Бог велел служить в Павловском полку – ведь таковым был с лица его основатель, Павел I.
Оказавшись в этой среде блистательности и мужества, Николай наконец-то обрел форму существования, отвечавшую его вкусам. Его окружали представители старейшей русской аристократии. Самоотверженная преданность престолу и Отечеству культивировалась в этих семействах из века в век. Он, как наследник трона, мог бы обращаться с ними снисходительно; но благодаря присущей ему естественной простоте между ним и товарищами сложилась веселая армейская дружба. Свободный от условностей этикета, он курит и развлекается с молодыми людьми в военной форме, которые внезапно сделались ему как ровня. И даже в часы, свободные от службы, он ищет их общества, участвует в бесконечных вечеринках, где летят пробки шампанского и звучат народные песни, исполняемые солдатскими хорами. На этих музыкальных ужинах толковали о лошадях, карточных играх, охоте и женщинах. Когда чей-нибудь монолог на тему об этих последних прерывался всеобщим взрывом хохота, Николай, сердечных мук еще не ведавший, только улыбался – еще бы, ведь со стороны смотрится очень даже забавно! Удивительно, но в этом закрытом клубе, своеобразном Олимпе, высящемся над головами простых смертных, он чувствует себя как рыба в воде, что не мешает ему скрупулезно исполнять свой офицерский долг – он присутствует на всех маневрах, совершает обход часовых согласно утвержденному маршруту, по-отечески общается с солдатами много старше себя.
4
Здесь и далее цит. по: Дневник императора Николая II. 1890–1906 гг. – М., 1991.