Страница 17 из 24
В глаза вдруг ударил резкий белый свет, послышался громкий шум, грохнула дверь — словно ураганом снесло крышу. Под потолком вспыхнули голые странной прямоугольной формы лампочки, свисавшие с запыленных балок. Сати испуганно замерла, а остальные, наоборот, повскакали на ноги и принялись прыгать и скакать под чью-то громкую команду: «Раз-два! Раз-два!». Сати оглянулась в поисках Изиэзи и увидела, что та по-прежнему сидит на своей скамье и тоже дергается, как марионетка, ударяя воздух стиснутыми кулачками: «Раз-два! Раз-два!» Команды подавал тот одноногий, что сидел на скамье рядом с Изиэзи; он же отбивал ритм, колотя по скамье своей культей.
Перехватив растерянный взгляд Сати, Изиэзи жестом велела ей встать.
Сати встала, послушная, но исполненная отвращения. Достигнуть такой красивой групповой медитации и вдруг все разрушить этим идиотским кривлянием! Да что же это за народ такой?!
По пандусу спускался какой-то мужчина в сопровождении двух женщин; все трое были в одинаковой сине-коричневой форме. Советник! И смотрел он прямо на нее.
Она так и застыла; и люди вокруг нее тоже стояли абсолютно неподвижно, но дышали все еще тяжело.
Никто не проронил ни слова.
Запреты на «рабские» приветствия, на любую нормальную фразу, которая как бы отмечает твой приход или уход, оставляли этакие дыры в ткани общественного развития, даже не дыры — пропасти, которые можно было преодолеть лишь с огромным усилием. В городах аканцы давно — уже несколько поколений — взрослели в условиях этого искусственного отчуждения и теперь, без сомнения, даже его не ощущали, но Сати чувствовала это отчуждение постоянно; и люди в этом зале, кажется, тоже. Неловкая пауза, напряженное молчание, возникшее из-за появления в зале троих в сине-коричневой форме, свидетельствовали об этом. Люди не знали, как нарушить эту странную тишину. Первым опомнился одноногий; откашлявшись, он бодро сообщил:
— Видите ли, мы занимаемся по учебнику аэробики, исключительно заботясь о здоровье производителей-потребителей нашего Корпоративного государства!
Женщины, сопровождавшие Советника, с кислым видом переглянулись: «Ну-что-я-тебе-говорила!» — а Советник, продолжая стоять на пандусе и возвышаясь над залом, обратился к Сати:
— Значит, вы приехали сюда, чтобы аэробикой заниматься?
— У меня на родине есть очень похожий курс гимнастических упражнений, — спокойно ответила она, вложив в это деланное спокойствие все презрение, которое в данный момент испытывала к Советнику, — и я была очень рада, когда обнаружила, что эта группа производителей-потребителей занимается по той же программе. Физические упражнения, как известно, приносят наибольшую пользу, когда их делают вместе, при наличии общей заинтересованности в результатах. Во всяком случае, у нас на Терре это именно так. А кроме того, я надеялась выучить здесь некоторые новые для меня движения, которые любезно показали мне эти милые и доброжелательные люди.
После минутной паузы Советник, так ничем и не выразив своего отношения к словам Сати, повернулся и двинулся вверх по пандусу следом за женщинами в сине-коричневой форме. Он остановился только в дверях; обернулся и посмотрел в зал, явно желая знать, что она будет делать дальше.
— Продолжаем! — крикнул одноногий. — Раз-два! Раз-два! — И все с удвоенной энергией принялись лупить кулаками невидимого врага и лягать его ногами. Это продолжалось минут пять или десять. Сати прямо-таки задыхалась от злости, но постепенно, в результате этих дурацких упражнений, ярость ее выкипела без остатка, и ей захотелось смеяться, чтобы смех уничтожил последний отвратительный привкус пережитого унижения.
Когда занятия закончились, Сати вкатила кресло Изиэзи по пандусу, отыскала свои башмаки и обулась. Советник все еще стоял в дверях, и она улыбнулась ему.
— А вы не хотите к нам присоединиться? — любезно предложила она.
Он посмотрел на нее — невозмутимо, оценивающе. Ее предложения он будто вовсе не слышал. Сейчас на нее смотрела сама Корпорация.
И Сати почувствовала, что ее собственный взгляд непроизвольно меняется, что она смотрит на Советника не с веселым равнодушием, а с откровенным презрением и недоверием, даже, пожалуй, с отвращением, словно перед ней этакий небольшой, но удивительно мерзкий монстр, точнее монстрик, не очень страшный и довольно примитивный. Ох, снова ошибка! Так нельзя! Но было уже поздно, и ей ничего больше не оставалось, как пройти мимо Советника на улицу, уже полную вечерней прохлады.
На обратном пути она сама толкала кресло Изиэзи, старательно объезжая все неровности на довольно-таки крутом спуске. Ей хотелось отвлечься, забыть о той оплошности, которую она допустила. Разве можно было показывать этому типу ненависть, которую он пробудил в ее душе!
— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили, что оно неплохо по ровной местности ездит, — заметила Сати, толкая кресло.
— Да нет… здесь… никакой… ровной местности, — странно запинаясь промолвила Изиэзи, качнувшись вперед и, чтобы удержаться, схватившись за подлокотники. И, не найдя слов, лишь указала Сати на уходившую в невидимые выси, сиявшую белым и золотым отвесную стену Силонг, вздымавшуюся над крышами и холмами, уже тонувшими в густеющих сумерках.
Когда они поднялись наконец на крыльцо и закрыли за собой дверь, Сати сказала:
— Надеюсь, что вскоре снова смогу принять участие в ваших занятиях.
Изиэзи только слабо махнула рукой, что могло быть истолковано и как вежливое согласие, и как безнадежная попытка извиниться.
— Мне, правда, тихая часть урока гораздо больше понравилась! — улыбнулась Сати и, не получив в ответ ни слова, ни улыбки, сказала уже серьезно:
— Я действительно хочу научиться делать эти упражнения. Они просто прекрасны! И у меня такое ощущение, что в них есть некий скрытый смысл…
Изиэзи не отвечала.
— А может быть, — продолжала Сати, — у вас есть книга, в которой эти упражнения описаны? Я бы с удовольствием потренировалась. — Ее вопрос, она это чувствовала, звучал одновременно и до смешного осторожно, и до неприличия грубо.
Изиэзи лишь молча обвела рукой свою гостиную: стандартный неовизор тупо глядел на них из угла; рядом с ним были стопкой сложены видеокассеты, издаваемые Корпорацией в дополнение к учебным пособиям, комплект которых каждый год выдавался заново; все это порой доставлялось просто к дверям — поток общеобразовательной информации, полной предостережений и разнообразных лозунгов и призывов. Служащих и учащихся часто подвергали различным проверкам, экзаменуя по материалу, содержащемуся на этих кассетах, для чего довольно регулярно устраивались специальные сессии — порой прямо на рабочих местах — в учреждениях и учебных заведениях. «Болезнь не извиняет невежества!» — вещал хорошо поставленным, «корпоративным» голосом диктор, например, в телепередаче для больниц, предлагая госпитализированным чиновникам «в свободное время» заняться, скажем, отливкой пластиковых форм. «Здоровье — это работа, а работа — это здоровье?» — пел хор на видеокассете под названием «Труд с большой буквы». Большая часть литературы, которую Сати удалось изучить, состояла из дидактических отрывков художественной прозы и такой же поэзии, так что она недобрым взглядом окинула стопку кассет в гостиной Изиэзи.
— У меня есть только руководства и учебники из Министерства здравоохранения, — еле слышно пробормотала Изиэзи.
— Нет, я имела в виду книгу, которую могла бы почитать у себя в комнате перед сном, — пояснила Сати.
— Ax! — На этот раз мина взорвалась прямо под ногами. Воцарилось молчание. — Йоз Сати, — прошептала потрясенная Изиэзи, — но книги…
И снова повисло тяжкое молчание.
— Не бойтесь, я совсем не хочу подвергать вас ненужному риску, — прошептала в ответ Сати, удивляясь тому, что и сама испуганно шепчет.
Изиэзи только плечами пожала: риск? ну и что? все на свете — сплошной риск!
— Этот Советник, похоже, меня преследует! — сердито пожаловалась Сати.