Порог (сборник)

— Моя последняя книга, — сказала Вирджиния очень тихо, словно ей не хватало дыхания, — была полным провалом. Это был типичный выкидыш, недоношенный, недоразвитый младенец, которому просто помогли… забраться в детскую коляску! Я не отрицаю существования твоей среды. Я просто хочу сама остановиться и сойти с неверного пути. Хочу дальше идти верной дорогой.

— Верной, неверной… — Он говорил мягко, с загадочным выражением лица, склонив голову набок. — Ты совершенно изработалась, Вирджиния. Ты выдохлась, ты неудовлетворена собой, своей работой, своими неудачными беременностями; согласен, все это очень неприятно, но нельзя же позволять временным неприятностям брать над тобой верх! Мне не нравится то, что ты сама превращаешь себя в этакую "несчастненькую".

Попробуй сделать то, что я предлагаю. Поезжай в Майн, отдохни, начни писать!

— Я хочу работать над диссертацией, Дейв. У себя дома, на Западном побережье.

— Да, ты это уже говорила. А я все пытаюсь тебя понять, но вряд ли мне это удастся. Идея, видимо, заключается в том, что я должен бросить предоставленную мне на длительное время должность на факультете английской филологии в Гарварде и отправиться учить первокурсников, которые и сочинение-то на заданную тему написать как следует не умеют, в какой-нибудь жалкий колледж в пустыне, где ничего нет, кроме кактусов, потому что тебе, видите ли, приспичило непременно защитить докторскую диссертацию в самом замшелом из наших штатов! А как иначе мне все это понимать?

Ты что, недавно разговаривала со своей матерью? Очень похоже на одну из ее версий «реального» мира! Серьезно, Вирджиния! По-моему, я имею полное право просить тебя впредь как следует обдумывать свои просьбы, прежде чем ты надумаешь настолько осложнить наши отношения.

— Да.

— Что "да"?

— Да, ты имеешь полное право.

— Ну и что дальше?

— А то, что оно распространяется на обоих, не так ли?

— Что распространяется? На кого?

— Таким правом обладают оба человека, вступившие в супружеские отношения. А у нас с тобой такие супружеские отношения, что я уже не могу дышать, Дейв: ты забираешь весь кислород! Я ведь не дерево, хотя я пыталась дышать азотом и вырабатывать кислород, как деревья; я пыталась стать для тебя вязом, но у меня развилась странная болезнь: у меня опадают листья, Дейв, их жрут паразиты. Я просто умру, если буду продолжать подобную жизнь. Я не могу жить только за счет того, что выдыхаешь ты. Я больше не могу перерабатывать твой углекислый газ. Я больна и боюсь умереть. И мне очень жаль, если это так осложняет наши отношения!

— Так, — сказал он, словно уронив тяжелый мясницкий нож. И встал, глядя сквозь затянутую сеткой дверную раму и словно нащупывая выход. — Так. Хорошо.

Обойдемся без поэтических метафор. Чего конкретно ты хочешь, Вирджиния?

— Я хочу получить докторскую степень в одном из западных колледжей, а потом преподавать там.

— Значит, ты не слышала ничего из того, что я тебе сказал?

Она промолчала.

— Нет, ты можешь просто сказать мне, чего же в конце концов ты ХОЧЕШЬ! — воскликнул он.

Лето… куски, обрывки, полоски летних дней, когда она станет приезжать из Беркли на одну-две недели после весенней сессии и перед самым началом осени и отсыпаться. Да, это, пожалуй, единственное, чем она занималась в те летние дни: спала. Спала на пляже под жарким солнцем и в гамаке, в тени, на вершине холма Бретон-Хэд и в своей постели. В памяти остались только сон и звуки моря.

А после этого целое лето, долгое, по-настоящему долгое лето, она прожила у бабушки на Бретон-Хэд, потому что заканчивала диссертацию.

— Тебе же просто места не хватает для всех твоих книг и бумаг в том убогом домишке. Тебе нужно собственное рабочее место, — сказала ей бабушка. И Вирджиния с ней согласилась. Но все равно три-четыре раза в неделю она ночевала у матери на Хэмлок-стрит. А утром вставала рано и сразу шла на пляж, чтобы успеть пройтись до Рек-Пойнт, а потом вернуться на Бретон-Хэд.

Она брела по самой кромке воды как бы сквозь утро, думая о поэзии и напевая морю какую-то чушь. После прогулки она пешком или на машине поднималась по грязноватой разбитой дороге в дом на Бретон-Хэд, где были широкие светлые дубовые половицы, где был широкий дубовый письменный стол под окном, глядевший на море в час заката, и писала свою диссертацию.

А также — на полях рукописи, на полях тетрадей с конспектами, на оборотных сторонах каталожных карточек — она писала стихи.

— Так, значит, это ребенок не от Дейва?

— Я не виделась с Дейвом уже три года, бабушка.

От этого сообщения бабушке стало явно не по себе.

Она сгорбилась в своем кресле, покусывая ноготь большого пальца, как ребенок.

— Лафайет и я прожили порознь двенадцать лет, — сказала она наконец и вдруг выпрямилась; тон у нее стал суровым, «официальным». — Он попросил у меня развод, только когда собрался жениться во второй раз.

Но я думаю, что, если бы у меня в те годы появился мужчина, я бы первая попросила о разводе. Особенно если бы ждала ребенка.

— Дейв не хочет развода. Он в последнее время спит с одной студенткой и, по-моему, боится, что если получит развод, то она его на себе женит. В общем-то, поскольку я все еще как бы замужем, то и ребенок будет вполне «законным». В отличие от его матери. Я, честное слово, не хотела тебя обидеть, ба!

— Да, разница есть, — сказала бабушка без особого, впрочем, энтузиазма.

— Я познакомилась с… отцом моего ребенка во Фресно. Он там живет. У него есть жена и ребенок, девочка.

Она родилась больной: позвоночник. Это называется spina bifida. И это очень плохо. Забота о дочери занимает у обоих родителей почти все время. Они не хотят отдавать ее в специальное медицинское учреждение. Мой друг утверждает, что она вполне развита эмоционально и очень чувствительна. Его зовут Джейк, Джейкоб Вассерштайн. Он преподает новейшую историю. Очень милый человек. И очень добрый. И постоянно страдает, будучи невиновным, от ощущения неизбывной вины перед дочерью и женой. Прямо-таки специалист по самобичеванию. Он в основном занимается периодом Второй мировой войны; рассказывает студентам о концлагерях, об атомной бомбе…

— А он…

— Да, он знает, что я беременна. Я виделась с ним в июне перед тем, как ехать домой. По этому поводу он тоже чувствует себя очень виноватым. И очень счастливым. Как раз самое его любимое состояние. Я не могу сказать, что сделала это специально. Просто плохо предохранялась. — Вирджиния помолчала, чувствуя, как горят у нее лицо и шея. Как-то фальшиво все это прозвучало, точно шутка. Она чувствовала внутреннее сопротивление бабушки; не то чтобы неодобрение или осуждение, нет, именно сопротивление: некую непреодолимую стену. Для нее, Вирджинии, непреодолимую — для пустой и чересчур болтливой дешевки! Ничто и никогда в жизни не доставалось Джейн Херн дешево, думала она.

— Значит… — сказала Джейн Херн, подыскивая слова. — Как же ты будешь?.. Что будет с твоей работой, с преподаванием в Южной Калифорнии…

— Я уже все обсудила с нашим деканом. Мне весной Дадут отпуск на целый семестр. Они вообще очень мило ко мне отнеслись. И это был как раз тот самый случай, когда то, что я не «мисс», а «миссис», очень мне помогло. Оказалось прямо-таки необходимым. Но я ведь могу получить развод и после. Кроме того, из нашего с тобой разговора, бабушка, я поняла, что мне следует первой сказать Дейву, что я хочу с ним развестись. И первой подать на развод, даже если он не согласится. О, господи! Я надеюсь, что он все-таки согласится.

— Да, это правильно, — сухо кивнула бабушка. И, помолчав, прибавила довольно спокойно:

— Ты ведь почти всегда получаешь то, чего хочешь, Вирджиния.

Но сперва все же убедись, что действительно этого хочешь.

Вирджиния некоторое время молчала, обдумывая ее слова.

— Да, я действительно этого хочу. Хочу ребенка. Хочу работать в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. И еще — чтобы вышел следующий сборник моих стихотворений. И Пулитцеровскую премию. Хорошо?