Страница 9 из 161
В квартире хлопнула входная дверь. Внизу, во дворе, уже слышались пронзительные голоса детей. Санзо сел в постели, потом спустил ноги на пол и еще немного посидел на краешке кровати; одевшись, он прошел в комнату Альбрехта и Сары и постоял у окна. Он отличал яркий свет от тьмы, но это окно выходило во двор, и солнечные лучи сюда не попадали. Санзо стоял, держась руками за подоконник и время от времени поворачивая голову и пытаясь уловить границу между светом и тьмой, пока не услышал за спиной шаги отца. Он тут же пошел на кухню, чтобы сварить своему старику кофе.
Тетка на сей раз забыла положить спички на обычное место, слева от раковины, так что Санзо некоторое время пришлось шарить по столу и по полкам в поисках коробка. Руки его от желания ничего не уронить и не разбить, а также от этого неожиданного подвоха казались неживыми. Наконец он нащупал спички, брошенные посреди стола, на самом видном месте. Ах, если бы только он мог видеть! Когда он зажег газ, в кухню шаркающей походкой вошел отец.
— Как дела? — спросил Санзо.
— Да как всегда, как всегда. — Старик молчал, пока готовился кофе, потом попросил: — Знаешь, налей-ка лучше ты, у меня сегодня что-то руки не держат.
Санзо нащупал левой рукой чашку, потом правой рукой поднес поближе и наклонил над чашкой кофейник.
— Точно! — сказал Вольф и коснулся руки сына своими скрюченными артритом пальцами, помогая ему держать кофейник над чашкой. Так, вдвоем, они налили себе кофе. Оба молчали. Отец жевал кусок хлеба.
— Снова жара, — пробормотал он.
Синяя мясная муха жужжала и билась в окно. Кроме ее жужжания и звуков, издаваемых жующим отцом, вокруг Санзо больше, казалось, не было ничего. Стук в дверь прозвучал для него подобно выстрелу. Он вскочил. Отец продолжал как ни в чем не бывало жевать.
Санзо открыл дверь и спросил:
— Кто это?
— Привет, Санзо. Это я, Лиза.
— А, проходи, пожалуйста.
— Я муку принесла, мать занимала у вас в воскресенье, — шепнула она.
— Садись, у нас кофе горячий.
Семья Лизы Бенат жила напротив, в том же дворе; Санзо знал их всех с десяти лет, с тех пор как они с отцом переехали к Альбрехту и Саре. Он не очень ясно представлял себе, как теперь выглядит Алиция: в последний раз, когда он видел ее, ей было четырнадцать. Впрочем, и теперь голосок у нее был нежный, тоненький, детский.
Девушка по-прежнему стояла на пороге. Санзо пожал плечами и протянул руки, чтобы взять у нее принесенную муку. Она поспешила опустить мешочек ему прямо в подставленные ладони.
— Да пройди же ты, наконец, — сказал он. — Мы теперь с тобой совсем не встречаемся.
— Только на минутку. Мне надо вернуться и помочь маме.
— Со стиркой? А я думал, ты у Ребольтса работаешь.
— Они в конце прошлого месяца уволили шестьдесят закройщиков.
Она тоже присела за кухонный стол. Они поговорили о предполагаемой забастовке на ткацкой фабрике Фермана. Хотя Вольф, изуродованный артритом, уже пять лет не работал, он обо всем прекрасно знал от своих приятелей-пьяниц, а отец Лизы возглавлял местный профсоюз. Санзо говорил мало. Через некоторое время в разговоре возникла долгая пауза.
— Ну и что ты такого особенного увидела у него на лице? — услышал он вдруг голос старика.
Под Лизой скрипнул стул, но она не сказала ни слова.
— Смотри сколько хочешь, — сказал Санзо, — денег за это не берут. — Он встал и ощупью стал собирать со стола чашки и тарелки.
— Я, пожалуй, лучше пойду.
— Хорошо, иди! — Резко повернувшись к раковине, он не сумел определить, где Лиза стоит, и налетел на нее. — Извини, — сердито буркнул он, ибо терпеть не мог подобных просчетов, и вдруг почувствовал, как ее рука легонько коснулась его руки — всего на мгновение; потом ощутил на лице ее дыхание.
— Спасибо за кофе, Санзо, — сказала она.
Он повернулся к ней спиной и поставил чашки в раковину.
Лиза ушла, а через минуту ушел и Вольф, с трудом преодолев четыре пролета лестницы. Обычно он просиживал большую часть дня во дворе и, прихрамывая, передвигался вслед за солнцем, по мере того как оно перемещалось с западной стены на восточную. А когда начинали завывать фабричные сирены, Вольф отправлялся навстречу старым приятелям, возвращавшимся с работы, и они шли в пивную на углу. Санзо вымыл посуду, убрал постели, потом взял свою палку и вышел на улицу. В госпитале для ветеранов войны его научили ремеслу, которым может заниматься и слепец, — плетению кресел из камыша, и Сара устроила настоящую охоту на местных торговцев подержанной мебелью, которых изводила по очереди до тех пор, пока один не согласился отдавать Санзо все заказы на изготовление и починку плетеной мебели, поступавшие к нему. Впрочем, часто никакой работы вообще не было, зато на этой неделе поступил заказ на починку сразу восьми кресел. До мастерской было одиннадцать кварталов, но Санзо хорошо знал привычные маршруты. Ему нравилась эта монотонная приятная работа — в тихой комнатке за магазином, наполненной запахами свежесрезанного камыша, лака, плесени и клея; она даже слегка завораживала его. Был уже пятый час, когда Санзо очнулся от своих мыслей, вышел, стуча палкой, на улицу и в булочной на углу купил себе булочку с сосиской. Потом двинулся дальше по знакомому маршруту — в магазин своего дяди: «Чекей: торговля канцелярскими принадлежностями». Магазин представлял собой узкую щель между двумя стенами; здесь продавалась писчая бумага, чернила, астрологические карты, струны, сонники, карандаши, кнопки. Санзо уже давно стал помогать Альбрехту, совершенно неспособному к подсчетам, вести бухгалтерские дела. Но теперь и подсчитывать, собственно, было почти нечего: покупатели заходили очень редко. Сейчас Санзо хорошо слышал, как Сара, нарочно распаляя себя, за что-то выговаривает Альбрехту, и внутрь не пошел — вернулся на улицу, так хлопнув за собой дверью, чтобы колокольчик зазвенел вовсю и Сара отвлеклась от ссоры и вышла к прилавку в надежде на покупателя. А Санзо поспешил прочь по третьему ежедневному маршруту: в парк. Было чудовищно жарко, хотя солнце уже садилось. Когда Санзо поднял голову и посмотрел на солнце, перед глазами поплыл тяжелый сероватый туман. Он отыскал ту скамейку, на которой сидел обычно. Насекомые гудели в сухой траве, город тяжело вздыхал, слышались голоса проходивших мимо людей, то дальше, то ближе — ему казалось, что они доносятся из пустоты. Почувствовав, что вокруг сгущаются вечерние тени, Санзо двинулся к дому. Голова уже болела вовсю. Довольно долго за ним тащилась бродячая собака. Он слышал ее тяжелое дыхание и цоканье когтей по тротуару. Раза два он замахивался на нее палкой, когда она начинала путаться у нею под ногами и жаться к коленкам, но ни разу не ударил ее.
После ужина, торопливо съеденного в тиши раскаленной кухни, он посидел во дворе с отцом, дядей Альбрехтом и Кассом Бенатом. Они говорили о забастовке, о новой технологии крашения тканей, из-за которой довольно много рабочих лишатся места, о десятнике, вчера убившем жену и детей. Стояло полное безветрие, вечер был липко-душным.
В десять легли спать. Санзо устал, но жара и духота в квартире не давали уснуть. Он лежал и без конца думал о том, что, наверное, стоит встать и выйти во двор, где гораздо прохладней. Тихо и непрерывно грохотал далекий гром, порой раскаты его чуть усиливались, порой замолкали совсем. Жаркая ночь обступала его со всех сторон, окутывала влажным своим покрывалом, прижималась к нему — он вспомнил, как девушка утром прижалась к нему на мгновение, когда он нечаянно налетел на нее. Внезапно в окна ударил порыв холодного ветра, стало легче дышать, раскаты грома слышались ближе. Застучали капли дождя. Санзо лежал неподвижно. Он знал — по серым вспышкам тумана перед глазами, — что в небесах сверкают молнии. Гром оглушительными ударами раздавался в колодце их двора. Дождь усилился, барабаня по стеклам. Когда гроза начала ослабевать, Санзо наконец почувствовал облегчение; его охватила истома, благостное, хотя и довольно слабое ощущение покоя; без стыда и страха он снова вспомнил пережитые утром мгновения, когда случайно коснулся Лизы, потом незаметно соскользнул в сон.