Цирк доктора Лао

– Ну, уж глыбу бетона от яйца отличить могу, – признался отец.

Яйцо вдруг издало странный потрескивающий звук. Оно слегка покачнулось и. послышалось постукивание.

– Это оно от жары расширяется, – пояснил папа.

Постукивание стало громче. Теперь оно сопровождалось отвратительным скрежетом. Яйцо вздрогнуло и закачалось.

– Отойдите назад, – посоветовал отец, – похоже, эта штука собирается падать.

Раздался резкий звук разбиваемой скорлупы, и большой осколок шлепнулся прямо им под ноги. Из яйца показался желтый клюв величиной с плужный лемех.

– Господи, да он вылупляется, – сказала мама.

– Все назад, – скомандовал отец.

Вслед за клювом появилась мерзкая голова птенца птицы Pyx. Пух торчал на ней в разные стороны, каждая пушинка была величиной со страусиное перо. Последовало еще одно усилие, и яйцо раскололось на две половинки. Изумленным зрителям предстал птенец птицы Рух. Он раскрыл свой огромный клюв и закричал от голода.

– Вот что, давайте-ка выбираться отсюда, – сказал отец.

– Это оказался не бетон, правда, папа? – наивно спросил Ховард.

– Ховард, пожалуйста, не задавай больше вопросов, – строго сказала мать.

– Пойдем домой, Марта. Не нравится мне это место, – пробурчал отец семейства.

– Хорошо, – согласилась Марта, пряча улыбку.

На мостовой у входа в цирк им преградила дорогу большая машина. Несколько грубоватого вида мужчин грузили на нее большую каменную глыбу. Эд узнал одного из них и окликнул:

– Привет, Лютер! Ты что, статую в цирке купил?

Лютер мрачно посмотрел на него.

– Это не статуя, – рявкнул он, – это Кейт.

– Олицетворяя благоухание заливных лугов, полян и лесных зарослей, это чудо – гончая – занимает уникальное положение в таинственном лексиконе жизни. К моему глубокому сожалению, большинство обитателей нашего цирка несут на себе печать зла, но только не эта удивительная гончая. Она нежна, как свежескошенное сено, в котором еще не увяли цветки клевера. Она светла, как росистое утро, которое приносит радость травам, давшим ей жизнь. Она – великолепный зверь, если только можно назвать ее зверем. К тому же, хотя я и отношу ее к женскому роду, это определение весьма условно, ибо понятие пола применимо к ней не в большей степени, чем к водяной лилии. Она единственная в своем роде: у нее нет предков и не может быть потомства. Эта гончая – не более мужчина, чем конский щавель, не более женщина, чем капуста, не менее чувственна, чем тигровая лилия, и так же похотлива, как розовый куст.

Мы обнаружили ее в Северном Китае, на берегу канала, орошавшего рисовые поля, среди трав и невысоких живых изгородей. Долгие годы там не росло ничего, но вот прорыли каналы, пришла вода, и сухая бурая равнина зазеленела. То, что казалось бесплодным, ожило и стало плодоносить. И вот, как олицетворение великой животворящей силы, травы и кустарники, цветы и деревца создали эту гончую, вложив в нее частицу себя.

Мы впервые заметили ее в сумерках. Она играла среди живых изгородей, прыгала через кусты, каталась по траве. Наше приближение испугало ее, и она бросилась прочь, почти сливаясь с кустами в надвигающейся темноте; ее красота поразила нас, ибо никто никогда не видел такой прекрасной гончей.

Мы поймали ее; при ближайшем рассмотрении она оказалась еще прекраснее. Гончая стояла, опутанная петлями ловушки, и смотрела на нас. Она была совершенно спокойна, лишь папоротниковый хвост слегка бил по ее бокам из ярко-зеленой травы. Из раскрытого рта капал хлорофилл. Вокруг шеи обвился уж, а на ушах копошились кузнечики.

Она стояла, наполовину скрытая в свежей зеленой траве, ее родной, любимой траве. Трава ласкала ее своими зелеными пальцами, пытаясь укрыть от нас, спрятать, защитить свое любимое дитя. Говорю вам, ничто в мире не потрясло меня так, как гончая живых изгородей, хотя я много повидал на своем веку. И я сказал себе: «Вот величайшее творение жизни, воплощенное в теле не животного и не растения, возникшее благодаря их слиянию. Эта масса живых клеток настолько самодостаточна, что ни воспроизведение, ни эволюционные изменения в череде поколений не смогут внести ничего нового в ее победоносное совершенство».

Наибольшее удивление вызывает ее непорочное зачатие. Вытаптываемые, пожираемые, уничтожаемые растения и травы продолжают жить, сохраняя красоту и нежность и не питая ненависти к своим обидчикам. И вот однажды великая страсть охватила их, страсть, в которой был бунт и другие чувства, чуждые травам; эта страсть и дала жизнь гончей живых изгородей.

Жизнь поет песню секса; секс – это вопль жизни, возбуждение и размножение – основа жизни; споры, семена, яйца, почки – носители жизни; оплодотворение – ее цель. Такова жизнь, думал я, и таковы средства, с помощью которых когда-нибудь, по истечении многих веков проб и ошибок, будет создано совершенное живое существо.

Но для того, чтобы эта гончая появилась на свет, не понадобилось процесса проб и ошибок. Она не похотлива и не отягощена наследственными страхами и инстинктами. И я подумал, не в ней ли заключена та великая истина, к постижению которой стремится жизнь; ибо перед нами красота, нежность и грация, в то время как свирепость, похоть и коварство отсутствуют.

Доктор Лао нагнулся к клетке и погладил гончую по голове. В ответ та глубоко вздохнула – словно ветерок зашелестел в листьях платана.

– Что за ерунду болтает старый чинк? – спросил карантинный Инспектор номер один.

– Понятия не имею, – ответил карантинный Инспектор номер два. – Пойдем лучше взглянем на русалку. Все равно мне кажется, что паршивая собака не настоящая.

Русалка сидела в баке с соленой водой, лениво взбивая пузыри своим рыбьим хвостом. Клочья морской пены плавали вокруг нее, покрывали ее тело, висели на волосах. Время от времени ее гладкий чешуйчатый хвост цвета морской волны показывался из воды, и тогда становился виден веерообразный плавник, розовый, как у форели. Русалка пела мелодичную песенку о дальних морях, откуда она была родом, и золотые рыбки, плававшие в том же баке, замирая, слушали ее. Она играла с маленькими красными рыбками, ловя и отпуская их своими гибкими руками. Грациозная, как рыба, и прекрасная, как юная дева, русалка производила странное впечатление. Карантинные инспекторы были поражены тем, что на ней не было даже купальника.

– Мы нашли ее в одном из пустынных заливов Желтого моря, – начал рассказ доктор Лао. – Она плавала в коричневых мутных волнах. Они были мутными, потому что прошли сильные дожди, и потоки воды смыли грязь в море. В тот же день мы поймали морского змея. Удачный был денек.

Мне кажется, она часто тоскует по великому седому океану. С болью в сердце я держу ее в этом баке, но я просто не знаю, куда еще можно поместить русалку. Я собираюсь отпустить ее, когда наш цирк будет давать представление где-нибудь на побережье. На рассвете, когда поблизости никого не будет, я отнесу ее к морю, войду по пояс в воду и осторожно отпущу ее. И я, глупый старик, буду стоять там по пояс в воде и оплакивать красоту, которую только что отпустил от себя, красоту, до которой я мог дотянуться, но понять которую до конца так и не смог. И если кто-нибудь увидит меня там, в воде, то наверняка подумает, что я сошел с ума. Но кто знает, возможно, отплыв немного, она обернется и пошлет мне прощальный поцелуй? О боже, почему я не встретил ее в молодые годы! Созерцание ее красоты могло бы изменить всю мою жизнь. Ведь красота способна на это, не так ли?

– Увы, не знаю, что и сказать, – ответил карантинный Инспектор номер один.

– Чем вы ее кормите, док? – спросил Инспектор номер два.

– Дарами моря, – ответил доктор. – Идемте, взглянем на сфинкса.

Поманивая львиным хвостом, чтобы отогнать мук, сфинкс стоял в углу шатра и разглядывал вошедших.

– Странных типов вы сюда водите, доктор Лао, – укоризненно произнес он.

– Все в интересах дела, – ответил доктор.

– Господи! Он говорит, – воскликнул Инспектор номер один.

– Конечно, – спокойно сказал доктор.