Страница 44 из 61
– Кого? – Встревоженный пастух, позабыв свою обычную медлительность, подбежал к кузнецу.
Нет, это был не Клеон, как он, испугавшись, подумал в первую минуту. В сетке, сплетенной из виноградных лоз, лежал на подстилке из ветвей… Лев?… Или труп Льва?
– А Клеон?…
При звуке знакомого голоса Лев слабо шевельнул хвостом.
– Лев, где Клеон? – повторил Долговязый.
Лев жалобно взвизгнул и вытянул нос, нюхая воздух.
– Клеон в эргастуле, – сказал кузнец.
– Значит, он таки убежал?… И его поймали?
– Плохо ты заботишься о своем товарище! – с укоризной сказал кузнец. – А что, если бы я был ищейкой хозяина или Мардония? Ты бы этим вопросом сразу выдал сицилийца.
– Но ты же не ищейка, – насупился Долговязый.
– Убежал он или нет, не знаю, но, кажется, Мардоний всю ночь просидел в засаде, чтобы изловить его. Клеон, бедняга, думает, что Мардоний убил его собаку, но, когда я пришел на то место, которое он указал, пес зализывал свои раны. Он даже не зарычал на меня – так ослабел… а может быть, по моему ласковому тону понял, что я хочу ему помочь. Но он не мог подняться. И вот я сплел из виноградных лоз сетку, положил в нее ветвей и травы, а на них – Льва и приволок его сюда, словно дельфина в сети. Теперь твоя забота его спрятать и полечить. Ты же, конечно, умеешь лечить животных – ведь тебе приходится иметь дело с больными овцами?… Что же ты молчишь?… Где, по-твоему, лучше его спрятать? Может быть, в шалаше?
– Может быть, в шалаше… – повторил ошеломленный пастух.
– Ну, берись за ручку лопаты, тащи.
Долговязый нерешительно глядел на Льва:
– Идти он не сможет, старший велел сегодня перебираться на новое пастбище… а лошадей у меня ровно столько, чтобы перевезти колья для загонов, плетенки да шалаш и припасы.
– Сегодня все равно тебе переходить не придется, а ночью Береника и Александр заберут Льва.
Кузнец и пастух отошли от собаки, чтобы поглядеть, не идет ли кто. Между тем Лев, учуяв знакомый запах пастбища и надеясь найти здесь Клеона, перегрыз виноградные лозы, выполз из сетки и попытался ползком добраться до шалаша, где в эти часы обычно спал его хозяин.
Долговязый присел на корточки возле собаки:
– Ах ты, бедняга! Как они тебя изранили, да поразит их Пан! Счастье, что не убили! Торопились, видно… – Он поднял глаза на кузнеца: – У меня есть мазь, Мардоний оставил: и от ран и от укусов змей помогает.
Гефест притащил свою сетку:
– Хоть он изгрыз ее – как-нибудь до шалаша дотащим. Берись. Подсунем под него.
– Что ты! Он еще покусает нас от боли. Сейчас я принесу из шалаша толстый холст.
Лев доверчиво и жалобно смотрел на людей. Он послушно переполз на холст и, пока его перетаскивали, не визжал и не рычал, только, когда было уж очень больно, углы его верхней губы инстинктивно приподнимались, обнажая клыки.
– Ну потерпи, Лев, потерпи… – Долговязый оглянулся на кузнеца и, боясь, как бы тому не показалось смешным, что он уговаривает собаку, словно ребенка, с неожиданной для самого себя гордостью сказал: – Он все понимает!
Они втащили Льва в шалаш.
Лев разочарованно обнюхал траву, настланную в шалаше. Клеона и здесь не было! С этой минуты он безучастно позволял кузнецу и Долговязому поворачивать его с боку на бок и мазать чудодейственной мазью Мардония.
Пока они лечили Льва, прошло довольно много времени, и Гефест, высунув голову из шалаша, ахнул:
– Ого, как далеко ушло солнце! Хорошо, я предупредил вилику, что пойду по всем ближним пастбищам проверить подковы у лошадей. – Он выбрался на луг. – Давай сожжем мою сетку из лоз, да я отправлюсь на виллу.
Они разожгли костер, и кузнец, присев у огня, сказал:
– Знаешь, Долговязый, стыдно жить, как ты! Скоро ты сам овцой станешь или по-ослиному закричишь. Ты же, кроме овец да Мардония, ни с кем не разговариваешь!
– А что я могу поделать? Мне нельзя уйти с пастбища, чтобы с вами болтать.
– Ты и о Спартаке, верно, не слыхал! А Спартак о тебе, дураке, думает!
– Как обо мне? – раскрыл рот Долговязый.
– А вот так: ты раб?
– Раб.
– А он болеет душой за всех рабов – значит, и за тебя. Разве мы не такие же люди, как наши хозяева? Разве среди нас нет людей поученее наших господ? А они нас за людей не считают. Спартак сражается за нашу свободу. Говорят, сейчас он в наших местах…
Долговязый, припомнив предупреждение Мардония, подозрительно посмотрел на кузнеца:
– Думаешь, я позволю ему угнать овец?… Чтобы и меня засадили в эргастул?
– Тьфу! – плюнул кузнец, поднимаясь. – Ты только одно и знаешь!
– Тсс! – поднял руку Долговязый: – Кто-то едет!
Прошла целая минута, прежде чем Гефест уловил стук копыт и треск веток в лесу.
– Ну, у твоих лошадей все в порядке, – громко сказал он и прибавил шепотом: – Кто это, как ты думаешь?
– Не знаю… Может быть, Гета с сыроварни?… Или эти… от Спартака?
Из чащи выехал Мардоний.
– Не подпускай его к шалашу, – почти не разжимая губ, сказал кузнец, – а то собака начнет рычать. Я пойду ему навстречу… Привет, о Мардоний! – кузнец нагнул голову, словно перед хозяином.
– Привет! – высокомерно ответил Мардоний.
– Я разыскивал тебя по приказанию вилики. Она велела узнать, не надо ли перековать лошадей на пастбищах. У здешних я осмотрел подковы. Они в порядке.
– Вилика всегда придумывает заботы и себе и другим. Если бы ты мне понадобился, я сам мог бы сказать об этом Сильвину.
– Ты прав, как всегда, Мардоний, но вилик уехал на дальние конские пастбища… – Кузнец снова склонился в поклоне и, прихрамывая, углубился в лес.
Старший пастух с неудовольствием поглядел ему вслед.
– Не нравится мне этот кузнец, – покачал он головой, – держись от него подальше. Я заехал сказать, чтобы ты не торопился на новое пастбище. Кузнец, конечно, уже выболтал тебе, где сицилиец и его трижды гнусный пес? – Мардоний сделал движение, чтобы спрыгнуть с лошади, и скривился от боли: – Мерзкий пес так искусал меня напоследок, что мочи нет! Помоги сойти с седла.
Долговязый повиновался. Мардоний, прихрамывая, подошел к пеньку, уселся на него и, порывшись в перекинутой через плечо сумке, протянул Долговязому сверток:
– Держи. Тут тебе угощение.
– Не надо, – нахмурился юноша, отступая.
– С чего это ты вздумал отказываться от вкусных вещей? Возьми, дурак! Для чего же и жить, как не для радостей чрева? Или ты так пристрастился к овечьему сыру и молоку, что ни на какую другую еду и смотреть не хочешь?
Долговязый, пожав плечами, взял сверток и положил на траву.
– Как только вернется вилик, я попрошу его дать тебе другого помощника. Тогда и перегонишь сотню.
Долговязый с обычным сонным выражением стоял перед Мардонием, ничем не выдавая своего беспокойства. Равнодушие рыжего малого начинало раздражать старшего пастуха, и он выложил сразу то, ради чего приехал и к чему хотел постепенно подготовить Долговязого.
– Часто ли твой помощник отлучался с пастбища? – хитро прищурившись, спросил он.
– Он никогда не уходил без дела.
– Гм… дела его известны… Уходил, значит, только затем, чтобы спрятать краденого ягненка?
– Ты знаешь, что сицилиец не воровал, – криво усмехнулся Долговязый.
– А куда же девался тот ягненок, которого, помнишь, мы недосчитались? Еще сицилиец уверял, будто искал его и не нашел… Господин думает, что сицилиец и его собака сожрали ягненка. Но, может быть, это сделал ты? – Мардоний пристально поглядел на Долговязого.
– Ты сам знаешь, кто виновен в пропаже ягнят.
– Мы с господином полагаем, что сицилиец, – пожал плечами Мардоний. – Недаром мальчишка и пес в ту ночь чуть меня не растерзали. А потом испугались и бежали к этим бандитам. Ничего!.. Публий Вариний через день или два их уничтожит. – Мардоний свирепо усмехнулся: – А пса я уже уничтожил!.. Мальчишке тоже скоро конец… Господин повелел, чтобы на закате ты пришел к столбу для бичеваний и громко рассказал там всю правду о сицилийце и собаке.